Борис Альтшулер - Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера)

• Название: Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера)
• Автор: Борис Альтшулер
• Издательство: Практика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-88001-020-1

От издателя: Книга включает статьи 72 авторов — в основном ученых, работавших с А. Д. Сахаровым, знавших его в разные периода жизни. Здесь и сотрудники по работе над ядерным оружием, коллеги из Физического института, однокурсники по учебе в МГУ, физики из США, Израиля, других стран. Книга включает уникальные материалы о крупнейшем в истории испытании сверхмощной водородной бомбы, горькой ссылке и трагических месяцах голодовок А. Д. Сахарова.

---

Вторая телеграмма со штампом московской почты от 2 сентября 1985 г. адресована Е.Л.Фейнбергу и гласит:

"Дорогой Евгений Львович. Прошу повторно выслать бандероль лекарства, которые Елена Георгиевна импульсивно отослала. Приношу извинения. Уважением. Сахаров".

Дело в том, что Сахарову из Отдела были посланы лекарства (каким образом, уже не помню), и они вернулись к нам по почте, причем в качестве отправителя фигурировала Е.Г.Боннэр, чего мы никак не могли понять. Телеграмма свидетельствует о том, что вернула лекарства именно она. В ответ нами была послана телеграмма, датированная 10 сентября:

"Рады Вашей телеграмме. Вчера посланы лекарства почтой через ФИАН. Сообщите нужны ли другие лекарства. Как Ваше здоровье? Уважением. Гинзбург, Фейнберг".

7. В январе 1990 г. редакция журнала "Общественные науки" (изд-во "Наука") обратилась ко мне с рядом вопросов (в журнале печатаются подборки таких вопросов и ответов; см. упомянутый журнал — 1990, № 3, c.5). Среди вопросов был и такой: были ли мы с А.Д.Сахаровым друзьями? Это дало мне повод еще раз задуматься о Сахарове и о наших отношениях. И я вспомнил об одном замечании, сделанном известным физиком и историком физики А.Пайсом, об Эйнштейне [6]. Пайс пишет: "Если я должен был бы охарактеpизовать Эйнштейна одним словом, я выбрал бы „обособленность" (apartness)". К великому сожалению, Эйнштейна (1879–1955) я лично не знал, а ведь вполне мог бы — прожил одновременно с ним на небольшой планете целых 39 лет. Упоминаю об этом с большой горечью, для меня это одно из свидетельств столь печальных «издержек» нашего прошлого. Пpошу извинить за отступление, но оно, конечно, не случайно. Если бы меня попросили охарактеризовать Сахарова одним словом, то я, пожалуй, тоже выбрал бы «обособленность». Во всяком случае, между нами обычно существовала какая-то перегородка, он был отстранен. Как мне кажется, такая перегородка существовала между А.Д. и даже теми знакомыми мне коллегами, которые были с ним теснее, ближе связаны, чем я. Один из сотрудников Отдела как-то заметил: с А.Д. не поболтаешь. Не могу все это точнее описать, в общем, обычно А.Д. был углублен в свои мысли, был "сам по себе". Так или иначе, я не могу сказать, что мы были друзьями в принятом или, во всяком случае, понимаемом мной смысле этого слова. Но в целом, как я считаю, наши отношения были хорошими, хотя и колебались: иногда, хотя и редко, было чувство близости, но чаще его не было. Собственно, это чувство близости я запомнил только в двух случаях — когда видел Сахарова в Горьком 11 апреля 1980 г. и 22 декабря 1983 г. В первый раз мы (со мной были еще два сотрудника ФИАНа) явились, кажется, без предупреждения и, во всяком случае, как ясно из помещенного выше моего письма от 23 сентября 1980 г., разбудили Сахарова. Были всякие разговоры. Е.Г.Боннэр не было (видимо, была в Москве), но присутствовала ее мать Руфь Григорьевна Боннэр, которая мне очень понравилась. Потом мы пошли гулять. Я много лет до этого ездил в Горький и очень любил горьковский откос, о котором лестно отзывался еще Дюма-отец. Вот мы все и погуляли по откосу. Я запомнил также, что куда-то поехали на тpамвае, и А.Д. заметил, как мне показалось, с какой-то горечью (не уверен, впрочем, что нашел правильный термин), что должен теперь платить за проезд на трамвае- раньше он как Герой Соцтруда от платы был освобожден. Нечего и говорить, что дело не в оплате проезда, просто он вспомнил о безобразном лишении его всех наград.

Во второй раз (22 декабря 1983 г.) у меня, к сожалению, было мало времени. Так совпало, что умер мой старый коллега по радиофаку, и я спешил на гражданскую панихиду в НИИ радиофизики ГГУ. Быть может, поэтому мы все время сидели в квартире под бдительной охраной милиционера. Я уже писал об этом визите. Запомнил также, как на прощанье мы обнялись и расцеловались, в первый и последний раз в жизни. Это был импульс с обеих сторон, ведь могли никогда больше и не встретиться. Но встретились через три года, в день возвращения А.Д. в Москву, 23 декабря 1986 г., когда он приехал в ФИАН.

До зимы 1988 г. я оставался заведующим Теоротделом ФИАНа и поэтому в связи с возвращением Сахарова у нас были общие заботы. Например, он захотел зачислить в Отдел кандидата физ. — мат. наук Б.Л.Альтшулера, близкого ему, вполне квалифицированного человека, работавшего в это время дворником. До сих пор помню, как ежились некоторые члены конкурсной комиссии при дирекции ФИАНа, когда я отстаивал предложение зачислить Альтшулера на должность научного сотрудника. Конечно, даже в 1987 г. это было бы невозможно, если бы не желание Сахарова.

На I и II Съездах народных депутатов СССР мы сидели довольно близко друг от друга (после смерти Сахарова, как на II Съезде, так и на III, в марте 1990 г., место Сахарова оставалось незанятым, и на нем всегда лежали живые цветы). Я запомнил несколько эпизодов, но сейчас pасскажу лишь о двух. Как многие помнят, на I Съезде А.Д.Сахаpов подвергся резким, иногда беспардонным нападкам. Меня не раз спрашивали: как же вы (имелась, видимо, в виду группа академических и «левых» депутатов) не защитили Сахарова и вообще молчали. Устных выступлений в защиту Сахарова, кажется, действительно, не было, как я уверен, по "техническим причинам" — нападки на Сахарова были, вероятно, как-то организованы и застали нас врасплох. Пробиться же на трибуну было очень сложно (если это не было заранее "согласовано"). Поэтому протесты пришлось делать в письменном виде с просьбой распространить соответствующие заявления (т. е. размножить и затем раздать их депутатам). Помню, что, по крайней мере, одно такое заявление-протест (кажется, от группы донецких депутатов) было размножено, и я его получил в пачке с другими распространявшимися документами. Заявление, которое подписал в числе других и я, почему-то не было размножено. В этой связи, мы вместе с Ю.А.Осипьяном в один из перерывов пытались поговорить с членами президиума Съезда и, конкретно, с А.И.Лукьяновым (М.С.Горбачев из зала уже вышел). У стола президиума образовалась некоторая очередь, в которой мы и стояли. В это время я увидел неподалеку А.Д. и подошел к нему, сказал, чего мы добиваемся. Его реакция была для меня неожиданной, об этом, собственно, я сейчас и хочу рассказать. К сожалению, как почти всегда при моей памяти, я не запомнил его слов, а только их смысл. Во-первых, он совершенно не был огорчен нападками, в том смысле, что они не ранили его, а как бы отскочили, как брань недостойных противников. Во-вторых, он считал, что нападки были организованы и явно дал понять, что не придает значения нашим заявлениям в его защиту, как-то он от этого отмахнулся, даже, как мне помнится, пренебрежительно или с раздражением (смысл, быть может, был таков: не тем занимаетесь). В отношении размножения документов и заявлений царил довольно большой хаос и, не знаю, удалось бы или нет вообще добиться распространения и того заявления в защиту А.Д., о котором я упомянул. Во всяком случае, увидев реакцию А.Д., я уже ничего предпринимать не стал.

I Съезд закончился исполнением Государственного Гимна СССР. Все, как положено, встали. Один Сахаров продолжал сидеть (точнее, я видел сидящим только Сахарова, хотя думаю, что он в этом отношении, действительно, был единственным). Я не испытываю в связи с исполнением государственных гимнов никаких особых эмоций, но принято вставать, все встают и я встаю. Это, конечно, естественно. Независимо от того, каков гимн и о какой стране идет речь — нет оснований выражать свое неуважение, отказываясь встать. Но, конечно, вопрос не так прост, и я вовсе не считаю себя вправе, и вообще не собираюсь осуждать Сахарова. Я просто удивился и, когда мы рядом выходили из зала, спросил его, почему он не встал. Сахаров: не нравится мне этот гимн. Мое замечание: но ведь исполняется только музыка, без слов. Сахаров: и музыка плохая, вот «Интернационал» — другое дело. Здесь, к сожалению, я точно слов не помню, видимо, речь шла об «Интернационале» вообще, а не только о музыке. А я ответил: "Теперь „Интернационал" мне уже не нравится". Действительно, весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы свой, мы новый мир построим, кто был ни-чем- тот станет всем. Вот и разрушили, вот и построили. Не место здесь для комментариев. Разговор же этот с А.Д. оборвался.

После этого я помню Сахарова на Верховном Совете СССР (он туда ходил часто, а я редко) на заседании, на котором выступал Э.А.Шеварднадзе с докладом о внешней политике. Мы оба подали ему записки. Я предлагал признать ошибкой вторжение в Чехословакию в 1968 г. (это было буквально за несколько дней до чехословацкой «нежной» или «бархатной» революции). Сахаров же предлагал осудить китайское правительство в связи с репрессиями (деталей не помню). Но на записки Шеварднадзе отвечать не стал, поскольку не было времени (возможно, что ссылка на недостаток времени была лишь предлогом для переноса ответа на записки на заседание Комиссии по международным делам, которое не транслировалось [192]).