Любовь Космодемьянская - Повесть о Зое и Шуре

• Название: Повесть о Зое и Шуре
• Автор: Любовь Космодемьянская
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Мне папа обещал объяснить, почему в кольцах всегда камешки, да так и не объяснил... - Она так же внезапно умолкла и крепко сжала мою руку, словно прося прощения за то, что напомнила вслух об отце.

- Мам, а ты знаешь, почему в кольцах камешки? - вмешался Шура.

- Знаю.

Мы пошли дальше, и по дороге я рассказала ребятам историю Прометея. Ребята шли, заглядывая с двух сторон мне в лицо, ловя каждое слово и едва не наталкиваясь на прохожих. Древняя легенда о храбреце, который ради людей пошел на небывалый подвиг и на жестокую муку, сразу завладела их воображением.

- ...И вот однажды к Прометею пришел Геркулес, необыкновенно сильный и добрый человек, настоящий герой, - рассказывала я. - Он никого не боялся, даже самого Зевса. Своим мечом он разрубил цепи, которыми Прометей был прикован к скале, и освободил его. Но осталось в силе повеление Зевса, что Прометей никогда не расстанется со своей цепью: одно звено ее с осколком камня так и осталось на его руке. С тех пор в память о Прометее люди носят на пальце кольцо с камешком.

Через несколько дней я принесла ребятам из библиотеки греческие мифы и стала читать их вслух, И странное дело: несмотря на весь свой интерес к Прометею, они сначала слушали меня не очень охотно. Видимо, полубоги, чьи имена так трудно запоминались, казались им какими-то холодными, далекими, чужими. То ли дело старые приятели: мишка-лакомка, Лиса Патрикеевна, простофиля-волк, польстившийся на рыбу и оставивший полхвоста в проруби, и другие старые знакомцы из русских народных сказок! Но постепенно герои мифов тоже проложили дорогу к ребячьим сердцам: Шура и Зоя стали говорить о Персее, Геракле, Икаре, как о живых людях. Помню, Зоя пожалела Ниобею, а Шура сказал запальчиво:

- А зачем она хвастала?

Я знала: еще многие герои книг станут дороги и близки моим детям. Может быть, поэтому мне очень запомнился еще один короткий разговор.

- Большая, а плачешь... - задумчиво и удивленно сказала Зоя, застав меня за перечитыванием "Овода".

- Посмотрю я, как ты будешь читать эту книжку, - ответила я.

- А когда я ее прочту?

- Когда тебе будет лет четырнадцать.

- У-у, это еще не скоро, - протянула Зоя.

Ясно было, что такой срок кажется ей ужасно долгим, почти невозможным,

ЛЮБИМЫЕ КНИГИ

Теперь, если у меня выдавался свободный вечер, мы уже не играли в домино; мы читали вслух, вернее - читала я, а дети слушали.

Чаще всего читали мы Пушкина. Это был совсем особый и очень любимый мир, прекрасный и радостный. Пушкинские строки запоминались совсем легко, и Шура мог без устали декламировать про белку, которая

... песенки поет

Да орешки все грызет;

А орешки не простые,

Все скорлупки золотые,

Ядра - чистый изумруд...

И, хотя дети много знали на память, они снова и снова просили:

- Мама, ну пожалуйста, про золотую рыбку... про царя Салтана...

Как-то я начала читать им "Детство Тёмы". Мы дошли до того места, где рассказывается, как отец высек Тёму за сломанный цветок. Ребятам очень хотелось знать, что будет дальше, но было уже поздно, и я отослала их спать. Вышло так, что ни на неделе, ни в следующее воскресенье я не смогла дочитать им историю Тёмы: набралось много работы - непроверенных тетрадей, незаштопанных чулок. Под конец Зоя не вытерпела, взялась за книжку и дочитала ее сама.

С этого началось: она стала читать запоем все, что попадало под руку, будь то газета, сказка или учебник. Она словно проверяла свое умение читать, как большая: не просто заданную страницу из учебника, но целую книгу. Только если я говорила: "Это тебе рано читать, подрасти еще", она не настаивала и откладывала книгу в сторону.

Любимцем нашим стал Гайдар. Меня всегда удивляло его умение говорить в детской книге о самых главных, самых важных вещах. Он разговаривал с детьми всерьез, без скидки на возраст, как с равными. Он знал, что дети ко всему подходят с самой большой меркой: смелость любят беззаветную, дружбу безоглядную, верность - без оговорок. Пламя высокой мысли освещало страницы его книг. Как и Маяковский, он каждой строкой поднимал своего читателя, звал не к маленькому, комнатному, своему собственному счастью, но к счастью большому, всенародному, которое строится в нашей стране, - звал и учил бороться за это счастье, строить его своими руками.

Сколько разговоров бывало у нас после каждой книжки Гайдара! Мы говорили и о том, какая справедливая наша революция, и о том, как не похожа царская гимназия на нашу школу, и о том, что такое храбрость и дисциплина. У Гайдара эти слова наполнялись удивительно близким, осязаемым смыслом. Помню, особенно потрясло Зою и Шуру то, как Борис Гориков невольно погубил своего старшего друга, Чубука, только потому, что в разведке забыл об осторожности и самовольно ушел купаться.

- Нет, ты только подумай: купаться ему захотелось, а Чубука схватили! горячился Шура.

- И ведь Чубук подумал, что Борис его предал! Ты представь, как Борис потом мучился! Я даже не понимаю, как тогда жить, если знаешь, что из-за тебя товарища расстреляли!

Мы читали и перечитывали "Дальние страны", "Р. В. С. ", "Военную тайну". Как только выходила новая книжка Гайдара, я добывала ее и приносила домой. И вам всегда казалось, что он разговаривает с нами о том, что волнует нас сегодня, вот в эту самую минуту.

- Мама, Гайдар где живет? - спросила как-то Зоя.

- Кажется, в Москве.

- Вот бы посмотреть на него!

НОВОЕ ПАЛЬТО

Любимым Шуриным развлечением была игра с мальчишками в "казаки-разбойники". Зимой в снегу, летом в песке они рыли пещеры, разводили костры и с воинственными криками носились по улицам.

Однажды под вечер в передней раздался ужасающий грохот, дверь распахнулась, и на пороге появился Шура. Но в каком виде! Мы с Зоей даже вскочили со своих мест. Шура стоял перед нами с головы до ног перемазанный в глине, взлохмаченный, потный от беготни - но все это нам было не в диковину. Страшно было другое: карманы и пуговицы его пальто были вырваны с мясом, вместо них зияли неровные дыры с лохматыми краями.

Я похолодела и молча смотрела на него. Пальто было совсем новое, только что купленное.

Все еще не говоря ни слова, я сняла с Шуры пальто и принялась его чистить. Шура стоял пристыженный, и в то же время на лице его появилось выражение какой-то упрямой независимости. "Ну и пусть!" - словно говорил он всем своим видом. На него иногда находил такой стих, и тогда с ним трудно было сладить. Кричать я не люблю, а спокойно говорить не могла, поэтому я больше не смотрела на Шуру и молча приводила пальто в порядок. В комнате было совсем тихо. Прошло каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут, они показались мне часами.

- Мама, прости, я больше не буду, - скороговоркой пробормотал у меня за спиной Шура.

- Мама, прости его! - как эхо, повторила Зоя.

- Хорошо, - ответила я, не оборачиваясь.

До поздней ночи я просидела за починкой злополучного пальто.

... Когда я проснулась, за окном было еще темно. У изголовья моей кровати стоял Шура и, видимо, ждал, когда я открою глаза.

- Мама... прости... я больше никогда не буду, - тихо и с запинкой выговорил он. И хотя это были те же слова, что вчера, но сказаны они были совсем по-другому; с болью, с настоящим раскаянием.

- Ты говорила с Шурой о вчерашнем? - спросила я Зою, когда мы с ней остались одни в комнате.

- Говорила, - не сразу и, как видно, с чувством неловкости ответила она.

- Что же ты ему сказала?

- Сказала... сказала, что ты работаешь одна, что тебе трудно... что ты не просто рассердилась, а задумалась: как же теперь быть, если пальто совсем разорвалось?

"ЧЕЛЮСКИН"

- Помнишь, Шура, папа рассказывал тебе про экспедицию Седова? - говорю я.

- Помню.

- Помнишь, как Седов говорил перед отъездом: "Разве с таким снаряжением можно идти к полюсу! Вместо восьмидесяти собак у нас только двадцать, одежда износилась, провианта мало..." Помнишь?.. А вот, смотри, отправляется в Арктику ледокольный пароход. Чего там только нет! Ничего не забыли, обо всем подумали - от иголки до коровы.

- Что-о? Какая корова?

- А вот смотри: на борту двадцать шесть живых коров, четыре поросенка, свежий картофель и овощи. Уж, наверное, моряки в пути голодны не будут.

- И не замерзнут, - подхватывает Зоя, заглядывая через мое плечо в газету. - Смотри, сколько у них всего: и меховая одежда всякая, и спальные мешки - они тоже меховые, и уголь, и бензин, и керосин...

- И лыжи! - немного невпопад добавляет Шура. - Нарты - это такие сани, да? И научные приборы всякие. Вот снарядились!.. Ух, ружья! Это они будут белых медведей стрелять и тюленей.

Я никак не могла подумать, что "Челюскин" скоро станет главной темой наших разговоров. Газетные сообщения о его походе были не так уж часты, а может, они не попадались мне на глаза - только известие, с которым однажды примчался Шура, оказалось для меня совершенно неожиданным.

- Мама, - еще с порога закричал встрепанный, разгоряченный Шура, "Челюскин"-то! Пароход, помнишь? Ты еще мне рассказывала... Я сейчас сам слышал!..