Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход

• Название: Наркотики. Единственный выход
• Автор: Станислав Виткевич
• Издательство: Вахазар; РИПОЛ КЛАССИК
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-88190-015-4; 5-7905-1802-8

Станислав Игнаций Виткевич (1885—1939) — выдающийся польский писатель и художник авангарда. В своих произведениях показал деформацию и алогизм современной цивилизации, выразил предчувствие ее краха. В книгу вошли эссе «Наркотики» (1930) и роман «Единственный выход» (1931—1933), впервые публикуемые на русском языке.

---

Мой метод — чисто психологический. Я хочу привлечь внимание к психическим последствиям действия этих ядов, к последствиям, которые любой, даже тот, кто едва начал, может в миниатюре наблюдать на себе задолго до того, как порок полностью им овладеет. Я не намерен бить перед вами яйца (куриные) и бросать их в спирт, дабы вы убедились, что белок сворачивается под влиянием «прозрачной жидкости» (подобно тому, как на моей памяти это проделывал покойный кн. Гедройч); не буду вам демонстрировать диапозитивы — ни прокопченные легкие и вздувшиеся сердца курильщиков, ни переродившуюся печень пьяницы, ни атрофированный, с кулачок величиной, желудок кокаиниста: «не стану вам играть печальной песни, о тени, дам я Вам триумф жестокий и чудесный...» и т. д., — я хочу показать вам те мелкие психические сдвиги, которые в своем окончательном развитии являют картину личности совершенно иной, нежели в исходной точке, личности духовно деформированной, лишенной всякого так называемого «гейста» (польское слово «дух» не передает того, что немецкое «Geist»[9] и французское «esprit»[10] — вздрыг, искрник, вспых, мчун, возгон и т. п.), творческой силы и того разбега в Неведомое, для которого необходимы отвага и игривость ума, систематически убиваемые отвратительным пороком. Меня от пагубного воздействия никотина, от которого я до сих пор не сумел полностью освободиться, спасло то, что я часто, и иногда довольно надолго (несколько недель), бросал курить, так что в сумме по трети года, а то и по полгода фактически не курил. Разумеется, такое воздержание par intermittence[11] не могло быть столь же полезно, как длительный полный отказ, — но и оно дало свои плоды. Те же, кто курит постоянно, а в 90% случаев им приходится курить все больше, систематически совершают духовное самоубийство в рассрочку, невзначай, сами о том не подозревая, лишают всякое переживание красок и блеска и уничтожают самое ценное: интеллект — платя за удовольствие почти что нулевое. В самом деле, испытывает ли завзятый курильщик вообще хоть какое-нибудь удовольствие? Только негативное — он утоляет гнусную, противоестественную потребность. И похоже, так со всеми наркотиками, если данный субъект доведет себя до достаточно высокой степени подчинения пороку.

Если шестнадцатилетнему юноше показать разросшуюся и переродившуюся печень сорокалетнего алкоголика, бросит ли он пить от такого зрелища? Нет — слишком далеки от него эти сорок лет, они — нечто невообразимое — знаю по собственному опыту. Да впрочем, всякий скажет: «Э — какая разница, буду я жить на пару лет больше или меньше, это «ganz Wurst und Pomade»[12] — всего дороже данная минута». А потом, когда приблизятся те самые, последние, пять годочков, от которых сей несчастный так легкомысленно отрекся и которые действительно могут быть у него отняты, тут уж он на голову встанет, только бы продлить свое житьишко, хотя его в большинстве случаев и  п р о д л е в а т ь - т о  у ж е  н е  с т о и т. Вот и живет этакий субчик, по существу после собственной смерти — одуревший, внутренне — а часто и внешне — обветшалый, не годный к серьезной работе, вконец уипохондренный, только и делая, что щупая пульс каждые пять минут да глотая тонны лекарств, которым уже не под силу возродить деградировавшие клетки. Надо показать немедленные психические последствия, чье постепенное прогрессирование («schleichender Vorgang»[13] — брр! Страх!) не всякий заметит, особенно тот, кто употребляет наркотик постоянно и без перерывов. Высшие наркотики дают бешеные реакции — сразу виден их вред. Нередко именно желание преодолеть эти реакции, а не жажда положительных результатов — причина того, что люди погрязают в пороке. Никотин же не дает выраженной «глятвы» («Katzenjammer»[14]), и тем он опасней для большинства. Безоговорочно отдаться кокаину или морфию, как правило, могут лишь те, кто к этому уже как бы предрасположен, дегенераты, которые и без того немногого стоят. Табак же коптит, а алкоголь постепенно сжигает порою лучшие мозги. Есть такие, кто говорит: «Я курю и пью, и мне это ни капли не вредит, я превосходно себя чувствую», — разумеется, до поры до времени. Множество мелких психофизических недомоганий постепенно накапливается, чтобы потом вдруг вспыхнуть совершенно конкретной психической или физической болезнью. Но подумай, о несчастный, как замечательно ты бы себя чувствовал, если б этого вовсе не было, коль скоро твой организм так силен, что даже при постоянном отравлении может еще сносно функционировать. Каким бы ты был, если б этого не делал, тебе не узнать никогда. Этот ущерб невозможно измерить и оценить. Кое-что о нем известно тем, кто бросал и начинал опять. Дорого бы я дал за то, чтоб вернуть двадцать восемь лет, потраченных, хоть и с перерывами, на курение. Сегодня, когда это вредит мне стократ больше, чем тогда, в восемнадцать лет, мне и бросить гнусный порок стократ труднее, чем в «добрые старые времена». А что же в таком случае делается с настоящими алкоголиками и кокаинистами, к каковым я себя причислить не могу, невзирая на великое желание моих врагов, — страшно подумать.

Итак, приступим: завтра бал, напьюсь в последний раз, а послезавтра — баста. Разделаться с никотином гораздо легче на фоне легкой послеалкогольной «глятвочки» — хоть чуток с похмелья.

Никотин

Говорят, Лев Толстой утверждал, будто человек, который ни разу в жизни не курил, не способен на настоящее преступление в полном смысле слова. Тут есть определенное преувеличение: известно, что, например, в Европе — хоть и задолго до появления табака — люди убивали друг друга вполне успешно. Может, им помогал в этом алкоголь — черт его знает; всеобщая история наркотиков — не моя задача. Впрочем, когда-то не было и алкоголя. Но стоит заглянуть подальше в историю человечества, как тут же натыкаешься на какие-нибудь «наркотические обольщения». Очевидно, сознание, достигшее определенной степени остроты, просто не могло само себя вынести среди метафизического ужаса бытия и должно было чем-то смягчить собственную проницательность. Употребление наркотиков всегда было связано с религиозными обрядами, составляло неотъемлемую часть различных культов. Ведь когда-то религия и искусство тоже были завесами над Вечной Тайной, чей яркий свет из черной бездны Бытия был слишком страшен. Лишь с Греции ведет отсчет понятийная борьба с этой тайной — борьба, которая, разумеется, кончится поражением. Мы живем в эпоху великого перелома. Все элементы прошлого и нарождающегося будущего в наше время смешаны. Я полагаю, что в связи с общественной гармонизацией, к которой мы устремлены, близится час, когда настанет конец всяческим обольщениям, а вместе с ним — и конец наркотикам. Нынешнее бедствие наркомании — последние предсмертные судороги на смешанном фоне прошлого и будущего.

А поскольку лучше, чтоб нечто, уже пораженное гангреной и неспособное к жизни, отпало поскорее, я хочу своей работой содействовать ускорению этого процесса. То, что раньше было уместным и творческим, сегодня может стать балластом, затрудняющим консолидацию будущего уклада человечества. К такому балласту безусловно относятся и наркотики, хотя пока иные из них (никотин и алкоголь) могут кому-то казаться общественно полезными по своей роли. Пусть преувеличено мнение, приписываемое Толстому, я тоже утверждаю: никотин может служить отличным введением в алкоголизм и во всяческое одурманивание — он вырабатывает определенный тип психической механики, применимый к любому другому пороку. Курящий человек — уже на той наклонной плоскости, откуда можно скатиться в любую пропасть, на дне которой может оказаться и преступление, даже если к нему никакой особой склонности не было. Редки закоренелые пьяницы, которые бы совсем не курили. Под пьяницей в истинном смысле я подразумеваю того, кто постоянно, ежедневно употребляет алкоголь до конца жизни — разве что страх смерти уже почти в последнюю минуту, когда дни сочтены, запретит ему употреблять убийственную жидкость и таким образом несколько продлит загубленное в целом существование. Люди пьющие, но не курящие, что, как я утверждаю, встречается относительно редко, обычно бросают пить вовремя, до того, как наступит критический момент, примерно лет в сорок, и они в состоянии закончить жизнь в относительной ясности духа. Классический пример — Бой: когда-то он писал, как-никак, хвалебные гимны алкоголю, теперь же пьет лишь изредка, в особо торжественных случаях. Поэтому продуктивность его работы не ослабевает, и он сможет внутренне развиваться до конца дней своих.

В человеке есть известная неспособность насытиться бытием как таковым, первичная, необходимо связанная с самим фактом существования личности; я называю ее метафизической ненасытимостью, и — если только она не убита чрезмерным насыщением жизненных чувств, трудом, властью, творчеством и т. п. — она может быть смягчена лишь с помощью наркотиков. Кажется, кто-то сказал: «Für elende Müßiggänger ist Opium geschaffen»[15]. Мнимое противоречие этого суждения и последующих размышлений о «социальности» никотина и алкоголя (если они употребляются в дозах, не превышающих критического предела) будет разъяснено ниже, в связи с проблемой общественной механизации. В целом я делю наркотики на лжесоциальные и отчетливо асоциальные, но — об этом потом. Так вот, эту ненасытимость, о которой шла речь выше и которая вытекает из ограниченности всякого индивида во Времени и Пространстве и его противостояния бесконечной целостности Бытия, я назвал когда-то метафизическим чувством. Оно выступает в разнообразнейших связях с прочими чувствами и состояниями, создавая с ними различные амальгамы, и основано на непосредственно данном единстве нашего «я» — личности. Метафизическое чувство как таковое может вести к самым разным поступкам или придавать особый оттенок действиям, не являющимся его непосредственным проявлением. Если оно доминирует в психике данного индивида, оно становится причиной религиозного, художественного или философского творчества. Когда же оно — лишь подчиненная составляющая целостной психики, оно может либо метафизически окрашивать произвольные сферы деятельности соответствующего индивида, либо только придавать специфический характер его внутренним переживаниям. Я не буду здесь резюмировать свои философские и эстетические взгляды. Последние выражены в уже изданных книгах: «Новые формы в живописи...», «Эстетические очерки» и «Театр». Что касается философии, возможно, вскоре я опубликую свою главную работу на эту тему. А пока, пожалуй, хватит вышеприведенных пояснений. Итак, я утверждаю, что все наркотики, как «социальные» — поначалу и в малых дозах, — так и асоциальные, до известной степени утоляют порождаемые самой сутью бытия, то есть ограниченностью индивида, ненасытимость и тоску, чтобы в дальнейшем совершенно их притупить и убить. Подобным же образом действуют религия, искусство и философия: поначалу они разными способами выражают метафизическую тревогу, приглушая завесами конструктивной упорядоченности — метафизических чувств в культах, художественных форм в искусстве и понятийных систем в философии — ужас одиночества индивида среди абсурда Бытия, но затем, по мере общественной гармонизации, приходят в упадок и исчезают вместе с этой тревогой, угасание которой было ими ускорено.