Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход

• Название: Наркотики. Единственный выход
• Автор: Станислав Виткевич
• Издательство: Вахазар; РИПОЛ КЛАССИК
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-88190-015-4; 5-7905-1802-8

Станислав Игнаций Виткевич (1885—1939) — выдающийся польский писатель и художник авангарда. В своих произведениях показал деформацию и алогизм современной цивилизации, выразил предчувствие ее краха. В книгу вошли эссе «Наркотики» (1930) и роман «Единственный выход» (1931—1933), впервые публикуемые на русском языке.

---

Сам я до тридцати лет почти не пил. Потом иногда употреблял спиртное при написании первого наброска сценических пьес. Причем вовсе не писал в пьяном виде — а только, желая быстро набросать целое, вынужден был подкрепляться парой рюмок водки, просто чтобы поддержать силы. Романы мои, вопреки мнению некоторых — полностью «narkotik- und alkoholfrei»[40]. А вот рисовать спьяну мне доводилось, это я признаю; причем не только спьяну: я экспериментировал со всеми известными наркотиками и, хотя соответствующих состояний как таковых не ценю, именно в портретах, сделанных в этих состояниях, достиг — в очень малом масштабе — того, чего без этого никогда бы достичь не сумел. Отмечу только, что считаю эти работы не завершенными произведениями искусства, а чем-то в своем роде абсолютно особенным. Портрет как таковой есть психологическая забава с использованием художественных средств, но не произведение искусства — разумеется, он мог бы им быть при определенных условиях, так же, как три яблока на салфетке или бой быков. Но довольно об этом — нудно все это как холера, — ни искусством, ни теорией я больше не намерен заниматься.

Итак, кто не знает странности первых минут знакомства с алкоголем? Не буду углубляться в анализ этих моментов, чтоб ненароком не увлечь кого-нибудь желанием их изведать. В алкоголизм человек втягивается гораздо быстрее, чем привыкает к никотину. Я был пьяницей весьма относительным, но кое-что об этом знаю. Алкоголь действует сильнее, чем никотин, — он, как говорят, «окрыляет» и мысли, и чувства. Все представляется доступным и близким, и кажется, самое трудное — вот оно, стоит руку протянуть. Протягиваешь, и действительно — в первый, во второй раз кое-что в руке остается. Тянешься в третий и в четвертый — остается все меньше. Но удовольствие от легкости «протягивания» велико, и человек так быстро «втягивается», что вот уже ничего не осталось, а он все тянется, ограничиваясь уже одним только намерением дотянуться. Алкоголики живут намерениями — они перестают объективно оценивать результаты своих мнимых усилий. Ибо усилие-то мнимо, и всякий раз, призывая на помощь «прозрачную жидкость», мы ослабляем свою способность к подлинному волевому акту, который дает основу для дальнейших действий. Алкоголь разрушает эту основу, приучая своего подданного заменять истинную волю протезом. Если никотин — лишь вспомогательное средство (он служит допингом, но в конце концов делать все приходится самому), то алкоголь порождает  и л л ю з и ю  созидания, и в этом его высшая опасность. Ведь это только иллюзия: он позволяет комбинировать известный материал, но не создавать новое, разве что в случаях, когда играют роль технические навыки, просто ловкость рук (или иных членов): при быстром рисунке (особенно с натуры), импровизации — например, фортепианной, при игре в бильярд (малые дозы!!), в импровизационном танце и других, менее возвышенных, деяниях. Но алкоголь безусловно вреден везде, где необходимо оперировать понятиями. Он облегчает сочетания — может помочь сконструировать ad hoc[41], например, юмористическую речь, но от него нет проку там, где нужна четкая работа высших центров, — при сочинении поэзии, драм и романов (не важно, что первые две сущности — произведения искусства, а третья нет — сырье-то у них общее: понятия). Чувственные ассоциации приходят быстро и без усилий, часто из них, как из материала, на трезвую голову еще можно вылепить высшие ценности, но в самом процессе «сочинения» участие алкоголя — мнимо, особенно у типов шизоидных. Пикник еще кое-как справится с коротким замыканием в мозгу благодаря слоям липоидов, которыми выстелены его нервы и ганглии. Но для «шиза», даже начинающего, алкоголь убийствен. Он оголяет нервы, которые, правда, вибрируют и ходят ходуном, однако — словно части какой-то расхлябанной рухляди, а не в здоровом ритме мощной машины. Сиюминутное удовольствие больше — алкоголь устраняет скуку, эту интегральную часть по-настоящему великого творчества, он слишком развлекает самим творческим актом, а контролировать результат не дает из-за оптимистического тона процесса в целом — это касается не только работы, но и всего вообще. Ибо алкоголь не позволяет видеть отрицательные стороны явления, лишает критицизма, повелевает восхищаться любой никудышной галиматьей, заставляет видеть скрытую конструкцию там, где царит помоечный хаос, дезорганизация и гниль. Посему алкоголь — причина возникновения психологии «непризнанного гения», особенно распространенной у нас и в России, — возможно, именно по причине злоупотребления выпивкой. Все это следствия алкоголя, можно сказать, положительные, но мимолетные.

Никотин вызывает слабую реакцию — алкоголь просто чудовищную. Наутро возникает легкий пока абстинентный синдром — так называемый «Katzenjammer»[42], или, по-нашему, «глятва». Тут можно в зародыше наблюдать финальную стадию, которая кое у кого наступает уже через год-два с момента, когда данный индивид начал злоупотреблять спиртным, в зависимости от силы нервной системы и других органов. Это состояние должно быть залито новой дозой, если не немедленно (что порой полезно, когда доза не слишком велика и не служит затравкой для нового пьянства), то через некоторое время, ибо отравление длится три-четыре дня, а в итоге, даже по миновании острых симптомов, ведет к характерной алкогольной хандре: кажется, что все не то, дальний горизонт загажен, и что бы ни началось, все кончится поражением, гнилой пессимизм, дескать, жизнь коротка, ни за что не стоит браться — э, да что там, ну, лет на пять меньше проживу, и хлоп — давай-ка по одной; обычно приползает кто-нибудь в таком же состоянии, что значительно облегчает начало нового цикла, и амба — данный субъект уже заскользил по наклонной. Возвращается прежний самообман: все не так уж плохо, с утра начнется новая жизнь, ведь я не стану больше пить. Надо было лишь увидеть то, что на дне. А там еще кое-что осталось, так что, конечно, под влиянием водяры все это бурлит, и булькает, и перекатывается волнами, и вот уже пошлая лужа повседневности кажется грозным, величественным морем, а гонимый алкогольными парами мусор имитирует большие корабли, везущие сокровища к неведомым берегам. Мало кто остановится после трех рюмок. По большей части (тип русского пьяницы) кувырком летят на самое дно, не довольствуясь тем, что взволновали поверхность своего болотца. Там наступает прозрение — очевидна пустота, отсюда необходимость хлестать водку еще и еще, до полной утраты всякой способности оценивать что-либо, чтобы мерзопакостно и трагически пресмыкаться в собственной несостоятельности, находя в этом окончательное удовлетворение.

Одни выпивают именно «пару рюмочек» и потом еще что-то делают — это тип в перспективе более опасный: кандидаты в бытовые алкоголики. Другие напиваются вдрызг, и им приходится делать перерывы в несколько месяцев, недель, потом дней. Но в итоге обе «эволюционные линии» конвергируют: первые наращивают дозу от «пары рюмочек» до двадцати, тридцати и более, а вторые сокращают интервалы между так называемыми большими «бросками». И тем и этим грозит одно и то же — превращение в идиотов, атрофия воли, немощь, неспособность ни к какому значительному делу. Конечно, оптимисты скажут на это, что у них был «дядя», который умер бодрым, розовым старичком девяноста двух лет и при этом за обедом и ужином всегда опрокидывал «стаканчик» vel[43] «стопочку» чистой водяры, или бабка, которая сутрева дула «целебные травки», то есть каждые два часа высасывала по рюмашке водчонки, подкрашенной какой-нибудь безвредной, впрочем, травкой. Но этим я опять-таки отвечу: исключения ничего не значат, старичок-то был бы, может, еще бодрее, а бабка померла бы не восьмидесяти пяти, а ста лет от роду. Старики нередко твердят, что живут слишком долго — так, может, лучше пускай себе пьянствуют? Кто его знает? Не буду здесь вдаваться в эти неопсевдомальтузианские проблемы. В Австралии съедают старцев и лишних детей по причине кочевой и бесквартирной жизни тамошних племен, вымирающих от дегенерации. Этика — вещь относительная, она основывается на отношении индивида к общественной группе, зависящем от тысячи переменных факторов. Принцип безвредности алкоголя применим только к ультрапикникам и не может приниматься в расчет, когда речь идет о тонусе и пульсе всего общества, хотя, по-моему, в целом пикники начинают брать верх над хиреющими шизоидами, перигелием которых был конец восемнадцатого века. Вообще, почитайте-ка Кречмера, читатели — вам это пойдет на пользу, хотя критик г-н Фурманский предпочитает и даже рекомендует «Дикарку» (чье это, даже не знаю) после прочтения моего романа, который побочной целью имел приохотить всех к большему интеллектуальному наполнению даже будничного дня.

Так вот, возвращаясь к алкоголю: алкоголь скучен. Об этом знают все, кто хоть немного начал им злоупотреблять. Поначалу он дает иллюзию беспредельных просторов духа, которые якобы можно завоевать с его помощью. (Никотин тоже скучен, но он, по крайней мере, почти ничего не обещает.) После первых (в жизни вообще, а затем — в начале «popojki») рюмок кажется, что в алкоголе скрыты неслыханные, сулящие откровение достоинства. Единственно легкость комбинирования известных элементов дает неискушенному пьянице эту иллюзию. А когда он поймет, что обманулся, часто бывает уже слишком поздно менять заданное направление. С отчаянием в душе он катится под уклон деградации, все новыми дозами «огненной воды» заливая страх перед отупением и специфической похмельной угрюмостью, наращивая дозу в надежде вернуться к первым минутам экстаза. Все впустую. Как всякий наркотик, сиречь эксцитанс[44], алкоголь имеет свои границы. Кроме первой дозы, он уже не дает того начального упоения, которым заманивал несчастного в свои сомнительной ценности сезамы (простонародно выражаясь). И вот — предел возбуждения: отчаяние может быть побеждено лишь отупением. Но даже в период своей наивысшей «интересности» алкоголь может стать причиной полного искажения жизни, толкнуть ее на какую-нибудь локальную боковую ветку, а то и в тупик, тут же после станции отправления — причем независимо от дурных последствий в перспективе, а уже из-за того только, что он представляет одурманенному его чувства, переживания и людей (прежде всего — женщин) в совершенно ложном свете. Частенько такой зигзаг под мимолетным воздействием C2H5OH сказывается потом всю жизнь и в дальнейшем может вызвать программный алкоголизм как единственное средство отражения ударов судьбы, не говоря уж об ужасных ссорах, убийствах и т. п. вещах, о которых уже столько написано. Но это, так сказать, в заключение либо как исключение. Я же намерен осветить самое начало алкоголизма, в котором эти явления скрыты, показать те «глятвенные» состояния, когда можно их наблюдать в зародыше. Однократное опьянение, а более всего последующая «глятва», нередко в миниатюре отражают всю безнадежно загубленную позднее жизнь.