Ярослав Кратохвил - Истоки

• Название: Истоки
• Автор: Ярослав Кратохвил
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил повествует о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей, а так же раскрывает жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.

---

В тесном помещении, насыщенном влажным теплом, в холодеющих испарениях мигала керосиновая лампа. В уютной полутьме грела и светила все еще раскаленная печь. Райныш, Гофбауэр и Барыня сели к огню. Все дышало теплом, уютом и безопасностью.

Хлеб они съели вместо обеда и просидели в тепле до полной темноты. Вечером Гофбауэр погасил чадящую лампу, чтобы она не выдала их, и вышел закрыть ставни.

Едва он вернулся, как на хуторской улице зазвенели колокольцы. Барыня вскочила.

— Едут! — сказал Райныш.

Гофбауэр поспешно захлопнул дверь и накинул крючок. Прозвенели колокольчики вторых саней, и когда звук их замер где-то за винокурней, Гофбауэр победоносно воскликнул:

— Ну… чья теперь эта дача?

— Наша, — весело, глубоким басом, ответил Райныш.

Они подтянули лавку к печи, подбросили несколько больших поленьев и блаженно протянули ноги к теплу.

Райныш торжественно положил на лавку остаток черного хлеба и вызывающе запел:

Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…

— Не надо, — нахмурившись, оборвал его Гофбауэр.

На черных бревенчатых стенах дрожал розовый свет.

Он был тих, уютен и разливал тепло. Пленные размотали мешковину, скинули шапки, сняли даже шинели. Райныш, освобождаясь от грязных лохмотьев, выкрикивал:

Весь мир… насилья… мы разрушим…

— Не пой этого так, — обиделся Гофбауэр.

Но вскоре и сам разошелся, впадая в роль заговорщика.

Райныш разломил оставшийся кусок хлеба. Они жевали вязкую жвачку полным ртом и в шутку спорили, в какой из шаек сидела Елена Павловна; стали нюхать шайки, вырывая их друг у друга.

Но это им быстро надоело.

— Сегодня, друг, лучше бы нам свиного мясца, чем бабьего!

— А еще лучше б и то и другое!

— Да нет — мне б довольно было свининки к хлебу.

— А мне хоть кусочек масла!

Райныш, скалясь шутовской ухмылкой, подал Гофбауэру кусок размокшего мыла, который нашел за черным дубовым столбом.

— Извольте! Шутка не удалась.

— Пошел к черту, я не шучу. Эх, кусочек бы свежего маслица! — Гофбауэр потянул воздух ноздрями. — Ты еще помнишь, как оно пахнет?

— А ты помнишь, как пахнет горячая молодая картошка со свежим маслом? Или как у нас пахнет свежий хлеб с такой вот корочкой… прямо шоколад!..

— Это что по сравнению с дебреценскими сосисками!

— А к ним хорошо выпеченная соленая булочка и хрен.

— Да еще кружечка пива с белой шапочкой, а?

Райныш крикнул:

— Heisse Wursteln! Горячие сосиски! Bier! Пиво!

— Порцию водки!

— Гуляш изволите или свиной бочок под хреном?

— Еще чего! Отбивную с кнедликами и капустой! Эй, официант, пошевеливайся…

И Райныш с той же шутовской ухмылкой, подражая плавным движениям официанта, подал на раскрытой ладони Гофбауэру хлебную жвачку, выплюнув ее изо рта.

— Хватит! — сказал Гофбауэр, и оба расхохотались.

— Ну вот и угостились!

— Слушай, может ли быть на свете, хоть бы у самого русского царя — лучшая жратва, чем сосиски с хреном и глоток, скажем, швехацкого?

— Не может! И я теперь за такую жратву человека убить могу!

— А представь теперь — ведь после войны все будет снова! Сколько влезет! Жри сосиски, дуй пиво, хоть каждый день! С утра до вечера!

Райныш после каждого слова причмокивал и жадно глотал слюнки.

— А ты представь, что тогда, может, и глядеть-то на это не будешь!

— Как бы не так! Раньше я, может, и не глядел бы, а теперь, как вернусь, первый год буду жрать колбасу, скажем, с кофе, каждый божий день!

— Пошел ты! Болтаешь несусветное! Только аппетит у меня разжигаешь. Ты думай лучше о том, что не вернешься.

— Тогда ты за меня сожрешь. Кто-нибудь да вернется из нашего брата голодного!

— Ох, когда-то это будет! Ты лучше закрой глаза и угадай, что едят сейчас господа офицеры на званом ужине?

— Что? Да ты, может, такого и не видывал.

— Это я-то не видывал? Да я, брат, в Германии работал на каких бар… И видал — жрут, брат, такое… чего я… и в рот-то не взял бы!

Райныш сам засмеялся своим словам.

— Ладно — а сейчас?

— Ну, — опять засмеялся Райныш. — Погоди: раз, два, три… мы… тоже хотим…

Гофбауэр быстро шлепнул его по заднице:

— Мяса!

— Кости!

— Иди ты к черту!

Пустой желудок и впрямь жесточайшим образом давал о себе знать — до боли. В печи потрескивал огонь, облизывая раскаленные поленья, как сытый пес облизывает жирную кость.

Райныш взорвался:

— Проклятье! Проклятье! До чего жрать охота!

— Ничего, зато когда-нибудь, на родине, вкуснее покажутся сосисочки с хреном!

Райныш заметался по тесной бане. Собака тоже вскочила и, играя, путалась в ногах.

— Пошла прочь! — оскалился на нее Райныш. — Ты-то жрала… а я нет.

Гофбауэр сидел верхом на лавке и горько улыбался. Когда он заговорил, улыбка эта окрасилась горечью и презрением.

— А я тебе советом помогу. Вот ты в школе учился и мог бы знать, что не хлебом единым жив человек и не мясом, а еще и словом божьим.

— Это верно! И в школе нас не тому учили. Даже в школе не говорили нам правды.

— Чего захотел — правды! А сказал нам ее… Карл Маркс. Потому господа его и не любят.

Райныш быстро ходил по тесной бане, как зверь в клетке, и вдруг споткнулся о собаку, вертевшую перед ним хвостом.

— Гляди — настоящая барыня. На твоих харчах отъелась, а ты высох. Теперь и костей твоих жрать не стала бы. Потому и сбежала, курва, к офицерам.

Он постоял немного, потом кивнул на собаку:

— Как думаешь, сколько голодных она насытит?

Гофбауэр встревожился:

— Ты о чем?

— О чем слышишь.

Райныш ухмыльнулся. Медленно прошелся он от стены к стене, поднял полено и со всего размаху кинул его в огонь. Из печи вылетели горящие угольки, сухое полено сразу же с треском вспыхнуло.

— А помнишь, какая она была?

Гофбауэр тихо улыбнулся, вспомнив первую встречу с Барыней. Он подтащил собаку за лохматый загривок, приласкал.

Вдруг Райныш решительно глянул ему в глаза.

— Подержи-ка ее!

— Рехнулся, что ли!

Гофбауэр вспыхнул и тоже встал.

— Держи, говорю! Нас объедала — теперь мы ею наедимся.

Гофбауэр все еще держал суку за мохнатую шерсть, тянул к себе, словно собираясь ее защищать. Собака, играя, легонько хватала его зубами за руку.

— Она прибежала попрощаться с тобой. Как ты можешь?

— Я тебе покажу как! Держи ее!

Гофбауэр отпустил собаку.

— Держи! — закричал Райныш, замахнувшись тяжелым поленом.

Гофбауэр с невольным испугом оглянулся на окно. Оно все было затянуто седым льдистым инеем. За слоем, инея — плотно закрытые ставни. Гофбауэр слышал, как колотится его сердце.

Одной рукой он обнял Барыню за шею. Собака, нерешительно уклонявшаяся от Райяыша, благодарно и преданно заглянула Гофбауэру в глаза.

— Нет, оставь ее! — внезапно и решительно сказал Гофбауэр.

— Держи как следует! И не подставляйся! — сурово приказал Райныш.

Руки у него задрожали от бешенства.

— Хватай ее! Хватай, говорю, — не то руки перебью!

Гофбауэр машинально прижал мягкое и теплое тело к земле. Собака легла охотно, задрала ноги и, крутя головой, мягко покусывала Гофбауэра за руки. Вдруг она дернулась и изо всех сил стала вырываться. Гофбауэр прижал ее покрепче — она лизнула ему руку.

— Проклятая! — в отчаянии выдохнул Гофбауэр и выпустил ее.

Собака в приливе благодарности радостно прыгнула ему на грудь. Гофбауэр откинулся назад и вдруг, отвернувшись, в ярости слепо пнул ее ногой.

— Позор, солдат! — захохотал за его спиной Райныш.

— Если б это был…

— Двуногий трусливый пес… вроде тебя, так, что ли?

И Райныш изо всех сил метнул тяжелое полено в темный угол, куда спряталась Барыня: тьма взорвалась жалобным воем. Тесное помещение, казалось, рухнет под напором исступленного звериного вопля — и Райныш кинулся к двери.

Гофбауэр, вскочивший в испуге, тоже метнулся к двери, и там оба столкнулись. Один и тот же страх отбросил их назад, Гофбауэр обеими руками зажал собаке пасть, измазавшись ее слюной.

Но Райныш молча взял новое полено и, отпихнув Гофбауэра, саданул по темной массе на полу. Теперь он бил уже сосредоточенно, стараясь попасть по голове, но потом ярость и страсть овладели им снова, и он бил, не помня себя, пока собака не затихла окончательно.

— Баба! — сказал он тогда Гофбауэру, тяжело дыша, и отбросил окровавленное полено.

Он смотрел на друга с презрением, однако руки у него тряслись.

Весь потный, он опустился на лавку, нечаянно сбросив шайку, и она с грохотом покатилась по дощатому полу. Гофбауэр испуганно подхватил ее. Оба прислушались, повернув лица к дверям и окну, а потом громко расхохотались и сели рядом на лавку.