Ярослав Кратохвил - Истоки

• Название: Истоки
• Автор: Ярослав Кратохвил
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил повествует о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей, а так же раскрывает жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.

---

— Что за демонстрация? — спросили они мужика, который отделился от толпы провожающих, с широкой улыбкой гаркнув еще разок: «Ура!»

Мужик вместо ответа сказал:

— Да пущай себе повоюют! Наши устали, да и земля ждет…

— Это чешские революционеры, — авторитетно объяснил милиционер.

— Австрияки! — поправил его кто-то.

— Эх, им ведь тоже война надоела, — вздохнул мужик с семечками, почесывая лохматую голову.

В углу базара возникла вдруг тихая свалка. Томан разглядел, что там били и волокли по земле какого-то солдата. Битый молчал, упирая взгляд в одну точку; спокойно одной рукой он закрывался от ударов, а другой ловил конец развязавшейся обмотки. Томап раза два оглянулся, пораженный: в битом он узнал Куцеволу.

Потом их догнал знакомый военный писарь и, еще не отдышавшись, весело объяснил:

— Дезертир! Агитатор! Ничего… получил что надо! Я ему дам! Ишь, война, мол, не нужна!

103

Вагона, заказанного для чешских добровольцев, на станции не оказалось; расстроенный начальник станции пожимал плечами. За каждым шагом чешского отряда, за раздражением полковника Гельберга, за озабоченностью Мартьянова и Трофимова увязывалась толпа любопытных.

Наконец у платформы пакгауза случайно нашли два товарных вагона, только что разгруженных. Добровольцы заняли их, не раздумывая, что было с благодарностью воспринято всеми присутствующими. Подводу с вещами офицеров, давно стоявшую у вокзала, подогнали к пакгаузу и в минуту разгрузили.

Между тем комендант узнал, что отправка будет не ранее, чем после трех часов дня. Осторожно, с искренним сожалением сообщил он эту новость добровольцам и вскоре стал прощаться. Растроганные Мартьянов с Трофимовым в последний раз обняли своих чешских крестников и их товарищей и ушли вместе с полковником Гельбергом.

Добровольцы с облегчением вздохнули.

Только теперь, оставшись одни, они могли на покое взвесить и обдумать свой успех. Только теперь они могли вполне насладиться опьяняющей свободой.

Давно не видели они свободной жизни.

По путям со свистом и грохотом пробегали паровозы, полуденный ветер клоками отрывал дым от их могучих корпусов, унося его в синеву неба, и во все стороны открывались дали. Вокзал был воротами в вольный мир.

Первым делом добровольцы тщательно подмели вагоны и переложили поудобнее вещи. Потом прибили снаружи знамена: оба — с одной стороны, так, чтобы белые русские буквы на багряном поле — «Война до победы!» — взывали к спешащим встречным поездам. Лейтенанту Фишеру при виде этих букв казалось, что у него будто связаны крылья. Потом установили очередность дежурств и высыпали на перрон.

С жадным вниманием нырнули они в этот вновь обретенный мир движения и усталости, возбужденности и сонной меланхолии. Их окружали любопытные, расступались перед ними и смыкались вокруг них; все время одни подбегали, другие отходили прочь.

На каменном полу вестибюля, где был приятный холодок, сидели или спали разомлевшие люди. Солдат, выписанный из лазарета, перематывал вонючие портянки и хвалился глубокими, до кости, шрамами. Мужик, случайно оказавшийся рядом, томясь в ожидании, слушал его без интереса и молча отошел, как только появились чехи.

Зал ожидания третьего класса с пустым, хоть шаром покати, буфетом был битком набит. На скамьях, на столах, на полу, всюду, в густой вони пота и махорки, — люди и вещи: крестьяне и солдаты, женщины, сушившие босые ноги, люди, заснувшие над своими чайниками, хлебом и яичной скорлупой, матери, пеленавшие младенцев, узлы и мешки. Узлами и мешками завалили стойку буфета, на которой тоже кто-то спал. Молодую женщину обнимал спящий за столом солдат, а она строила глазки казаку с буйным чубом.

Зал ожидания первого и второго класса был заперт, туда не пускали. Через стеклянные двери за пальмами и фикусами видны были мягкие кресла, серебряный блеск буфета, мраморные столы, накрытые белыми скатертями, какие-то дамы в дорожных плащах, офицеры и солидные господа над тарелками, погруженные в важные разговоры.

От этого зрелища чешские добровольцы почувствовали голод, но к своим запасам на дорогу они не притронулись — решили отметить этот день обедом в ресторане. Страж у стеклянных дверей охотно, с поклоном, впустил их, ловко выхватив при этом мощной дланью какого-то солдатика, который спросонья ткнулся было вместе с ними в открытые двери.

— Эй, гражданин, куда? Здесь тебе делать нечего!

Зато он почтительно улыбнулся чешским офицерам, и они сразу ободрились, ощутив атмосферу давно не виденного, нерушимого порядка. Петраш нарочно, чтоб слышал Томан, ядовито сравнивал «революционную свободу» третьего класса с этим «контрреволюционным порядком».

Сытно пообедав на белых скатертях из белых тарелок, они удобно расположились в мягких креслах и на диванах, весело и беззаботно вспоминая об общей кухне под руководством капитана Гасека и лейтенанта Гринчука. Одного Томана не оставляло нетерпение — он то и дело выбегал на перрон и высматривал кого-то поверх голов.

Остальные беспечно пили кофе и пиво. Петраш в этой уютной обстановке сделал первую запись в дневнике эшелона, а потом принялся сочинять красочную статью для чешской газеты. Прибыл какой-то поезд; легкий прибой оживил светлое и чистое помещение ресторана, а потом снова схлынул.

Соскучившись и в этом сытом уюте, веселые, удовлетворенные добровольцы пошли опять на перрон. Подчеркнуто отдали честь какому-то русскому старику офицеру, который был так этим удивлен, что не решился оглянуться. Купили про запас шоколаду и в конце концов смирились с мыслью, что до вечера им вряд ли удастся уехать.

— Ничего, мы и тут дело найдем!

Томаи был даже рад задержке и сейчас же, один, вернулся на перрон. Остальные уселись в открытых дверях своих теплушек, между двумя знаменами, охотно отвечая всем любопытным, подходившим к ним с вокзала и с пассажирского поезда, ставшего на соседний путь.

Потом опять пошли гулять по перрону. Каждый праздношатающийся солдат, каждый, на ком была грязная расхристанная гимнастерка, каждый, кто грыз семечки, казался им дезертиром. И они охотно пускались в долгие дебаты со всеми, кто интересовался ими. Братались с одними, спорили с другими с одинаковой страстностью и самоуверенностью. Около них все время собирались люди, уставшие от голода и ожидания, пахнущие дегтем, потом, махоркой и хлебом. Эти люди молча слушали рассуждения и споры и, уступая место новым любопытным, расходились со скукой и озабоченностью. Фишер искал споров со всеми, кто казался ему подозрительным своим равнодушием или нелюдимостью. Начинал он бодро:

— Так что ж, земляк! Скоро погоним немца?

Чехи чувствовали свое превосходство и поэтому спорили и рассуждали снисходительно, терпеливо поучая слушавших.

В толпе Томан увидел молодого солдата с желтыми пальцами, с которым познакомился у Коли Ширяева, но тот уклонился от встречи. Зато чехи окружили небольшую группу своих противников во главе с русским унтер-офицером, расположившуюся в стороне от перрона. Это был сборный отряд по-разному проштрафившихся солдат, рассылаемых по запасным тыловым частям. На лицах у них, естественно, было написано недовольство, и они упорно возражали чехам. Петраш, опьяненный своим сегодняшним успехом и развеселившийся как никогда, щедро расточал остроумие. Подойдя к самому скромному из них, он потянул его за подол гимнастерки и с напускной серьезностью заговорил:

— А ты знаешь, земляк, что такое немец? Бывал ты когда-нибудь у нас в Австрии или в Германии? Не бывал. Так знаешь ли, по крайней мере, зачем немец задумал эту войну? Да нет, не знаешь… Ну, ничего. У нас, правда, это знает любой ребенок, а ты ведь уже не ребенок. Ну слушай, я тебе скажу. Немец задумал сделать с Россией то же самое, что удалось ему сделать с нами из-за наших распрей. Он отнимет у тебя землю, избу, хлеб и кашу, родной язык и веру православную! Свободного русского человека сделает немецким рабом… А теперь ответь: отдашь ты ему все это добровольно? С поклоном: кушайте, мол, на здоровье?

— Врешь! — смеялись русские солдаты, но слушали шутника-иностранца с растущим интересом.

— А про Ленина знаешь? — спрашивал Петраш. — Скажи-ка сначала — читать-то умеешь? Нет? Жалко. Знаешь, кто такой Ленин? Фамилия-то настоящая у него другая, может, даже Яйтелес, а только есть у него, значит, причина скрывать ее. Видел ты Ленина? Видел! А интересно, дал он тебе хоть что-нибудь из того золота, которое вагонами получал от немецкого Вильгельма? Не дал. Видишь, хитер он, а? Вильгельм золотишко-то, видать, хорошенько от вас запломбировал…

Притянув солдата к себе вплотную, он воскликнул:

— Слушай! И ты — его питомец? — И добавил по-чешски: — Ты дурак, правда?