Ярослав Кратохвил - Истоки

• Название: Истоки
• Автор: Ярослав Кратохвил
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил повествует о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей, а так же раскрывает жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.

---

Он явственно видел эту первую замасленную страницу школьного учебника по отечественной географии.

— Ха-ха! Тогда зачем же?

Он широко открыл испуганные, полные горечи глаза.

— Нет, нет!

Утром он встал разбитый, испытывая отвращение к самому себе, и вышел из дома в страхе, что придется встречаться с трезвыми, спокойными людьми.

Посреди улицы, на которой почти не было движения, шел небольшой отряд русских солдат. Утреннее солнце мирно поблескивало на остриях штыков. Унтер-офицер, командовавший отрядом, с вызывающей фамильярностью посмотрел на хмурое и несчастное лицо Томана, на красный бант, приколотый к его груди. Он засмеялся, почему-то весело подмигнул Томану и, повернувшись к солдатам, крикнул:

— А ну, ребята, давай нашу… революционную… Соловья!

Лица солдат расцвели, ноги враз ударили по грязи, и сильные зычные голоса грохнули:

Соловей, соловей, пташечка,
Канареечка жалобно поет…

Была в этом такая насмешливая трезвость, что Томан густо покраснел и в ушах у него зазвенело, как с похмелья. Целых полдня он с неприятным чувством думал о предстоящей вечерней встрече с кадетами и о том, что ему, по всей вероятности, нужно будет снова идти в славянский барак солдатского лагеря.

96

Самыми сильными чувствами Томана, когда Фишер торжественно вручил ему письмо Пиларжа, были неприятная растерянность и досада на разговорчивого взводного. Хмуриться Томан перестал, только увидев, что среди кадетов нет Петраша. А простые слова Пиларжа, прочитанные вторично, ему польстили; читая же их в третий раз кадетам, он даже упивался ими.

Оказалось, однако, что для выполнения задачи, которую поставили перед ним его новые приверженцы, он недостаточно осведомлен о местном Совете рабочих и солдатских депутатов. Агронома Зуевского, как обычно, не было дома, а его секретарша Соня, не зная, как поступить, отослала его к Коле Ширяеву.

Томан обрадовался случаю посетить Колю Ширяева, которого давно не видел, хотя и полагал, что теснее сблизился с ним после революции. Томан отправился к нему немедленно. Нетерпеливо выбирал он дорожки, едва протоптанные в весенней грязи, прижимался к заборам, ступал, стараясь попасть в чужой след и выискивая островки прошлогодней скользкой травы. Наконец он миновал знакомый накренившийся домик, за низкими, грязными окнами которого, как всегда, копошились, будто черви в банке, полуголые еврейские дети. В жалком садике, где нужно было перескакивать с одного сухого местечка на другое, на голых ветвях покривившихся деревьев и на корыте, прислоненном к одному из них, сушилось тряпье.

В ширяевский флигель, отодвинутый от улицы в глубь этого грязного палисадника, или, скорее, дворика, Томан пришел, очевидно, некстати, помешав своим неожиданным появлением ширяевским гостям. Ширяев напрасно старался скрыть от Томана их неприятное удивление.

— Глядите-ка, гость! — воскликнул он с притворной сердечностью, разгоняя рукой облако едкого махорочного дыма, наполнявшего кухню. — Чему обязан столь приятным визитом?

Томан, смешавшись, поскорее перешел к делу.

— Мне нужно исполнить одно спешное поручение, — сказал он, запыхавшись. — Это поручение к местному Совету. Меня послали к вам…

— Кто послал?

— Софья Антоновна.

— А, Соня!

Ширяев повернулся к бородатому солдату за столом.

— Ну что ж, это кстати. А вот, прошу, ее отец… Солдат, рабочий и депутат Совета.

Солдат ленивым жестом ответил на зародившийся интерес Томана.

— Какой там отец! — проворчал он. — Я — Куцевола, а она Домбровская. — Он посмотрел Томану в лицо и усмехнулся. — Отец… господской милостью.

— Неродной отец, — как-то поспешно объяснил Ширяев, пододвигая Томану стул.

— Она никогда не говорила… — удивился Томан.

— Откуда ей знать? — сердито процедил Куцевола. — Она и дома-то не бывает. — Стакнулась барышня… с этим господином… эсером.

Томан быстро повернулся к Ширяеву.

— Нельзя ли вас… на минутку?

— Пожалуйста… Можете и здесь. Мы все депутаты. Познакомьтесь.

Кроме Куцеволы, здесь был молодой солдат в расстегнутой шинели, с холодными пальцами, желтыми от табака; в тени печи сидел мужчина в черной косоворотке с бритым лицом и широкими твердыми челюстями; и еще кто-то на лавке за печью, кто не потрудился выйти, очевидно не испытывая особого желания знакомиться с Томаном.

Первые трое пожали Томану руку и больше не проявили к нему никакого интереса. Лишь услышав о резолюции пленных, направленной в Совет, молодой солдат и мужчина в косоворотке встали, чтобы через плечо Ширяева прочитать поданную Томаном бумагу.

— Кто это предложил? — резко спросил человек в косоворотке, а молодой солдат засмеялся.

— Милюковщина!

И оба сели на свои места, после чего мужчина в косоворотке смерил Томана взглядом:

— Вы офицер?

А молодой солдат небрежно бросил:

— Быть того не может, чтобы пленные хотели снова воевать.

— Обман! А как ловко закручено! Кто вас научил?

Ширяев припечатал откровенным смехом удивленную растерянность Томана:

— Милюков, правда? У него все точно так: и самоопределение, и мощь империалистической родины, и святость грабительских обязательств. Такое самоопределение, мой дорогой, вам и кайзер подпишет.

Куцевола вызывающе спросил:

— Хотел бы я знать, господа австрияки, что вы-то собираетесь делать для нашей революции?

Томан постепенно приходил в себя. Ему стало жарко. Он возмутился:

— Что? Мы хотим защищать революцию не только на словах, но и на деле. Просимся на фронт.

— Гм… Кто же просится? Кого вы туда посылаете?

— Никого, сами идем.

— Как?

— Добровольно.

Куцевола встал.

— На передовую?

— Да.

Молодой солдат, свернув цигарку, послюнил ее. А потом негромко спросил:

— И против кого же хотите воевать?

— Против немцев.

— Да нет… против нас! Корнилов [214] вон уже собирает…

Куцевола опять сел.

— Вы вот хотите на фронт… А мы оттуда бежим.

У Томана стянуло горло. Темнело; в избе, наполненной едким махорочным дымом, воцарилось молчание.

— Вы с фронта? — нарушил молчание Томан неверным, поникшим голосом.

— Да… — протянул Куцевола, вздохнув. — С фронта.

— Ранены?

Молодой солдат глубоко затянулся и не сразу проворчал:

— И ранены были.

Томан вдохнул тяжелый воздух.

— Чехи хотят вам помочь — прогнать немцев.

— Ни к чему. Пока ничего такого не требуется.

Томана облило холодом.

— Как это ни к чему? Надо защищать революцию!

В продымленном желтом луче света, как занавес, закрывавшем темную лавку за печью, появилось вдруг красное обветренное лицо, растрепанная борода и выгоревшая гимнастерка.

— А вот так! — воскликнул этот человек осипшим голосом. — У нас, видишь ли, революция. А тут, за спиной, ей угрожают… змеи, в том числе ваши!

— Сядь, отец, — спокойно сказал Ширяев, и растрепанная голова исчезла.

Снова потянулась смятая, нестойкая тишина. Потом Куцевола сказал:

— С чего же это вы, австрияки, желаете воевать за милюковский Царьград и за проливы?

Возмутившись вдруг, Томан взорвался:

— Некогда думать о Царьграде, неприятель у вас в стране, надо от него защищать революцию… И вовсе мы не австрияки! Вы провозгласили самоопределение наций… Революция не помышляет о завоеваниях… — Холодок вокруг Томана сгущался, но он его уже не замечал. — Немец проглотит все, в том числе и революцию!

— Не проглотит. Подавится.

— Сглотнет и не заметит.

— Людей и страну не съешь.

У Томана сразу заболело под сердцем, и голос его упал.

— Вы не знаете, что значит быть народом без свободы, без права распоряжаться своими делами…

Ширяев, который до сих пор молчал, откровенно засмеялся:

— Как это не знаем? Почему же мы тогда восстали? За что борется революция? — И закончил неуместный спор с гостем: — Ну, ладно, хватит. А резолюцию свою пошлите прямо в Совет. Господам в президиум. Может, и получите в ответ что-нибудь сладенькое.

Молчание прокуренной комнаты стало после этих слов еще холоднее и плотнее. Томан стоял, будто босой на острых камнях. Когда он уходил, все, правда, пожали ему руку, но с нескрываемым равнодушием.

Он вышел с чувством, будто в душе его все переворошили безжалостными руками.

97

Быть может, вы видели когда-нибудь реку перед водопадом, вздувшуюся от обильных дождей.

Вобрав в себя говорливые источники, она долго, долго, спокойно и лениво текла по бесконечным равнинам, задерживаясь в заводях и загнивая в прибрежных болотах.