Ярослав Кратохвил - Истоки

• Название: Истоки
• Автор: Ярослав Кратохвил
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил повествует о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей, а так же раскрывает жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.

---

Эмиссар заставил себя ждать. Не обращая внимания на нетерпение собравшихся, он увлеченно разговаривал с русским поручиком об отречении царя. Все волей-неволей слышали, как эмиссар осуждал этот акт, взволнованно гремя саблей. Потом круто, с еще разгоряченным лицом, повернулся к военнопленным.

— Наздар, господа, — сказал он уже спокойным голосом, хотя глаза его еще выдавали возбуждение. — Я пригласил вас для того, чтобы познакомиться со своими земляками. Мне поручено передать всем чехам привет от братьев-сербов, которые борются и за наше освобождение. Есть здесь чешская организация?

— Да, — немедленно ответил за всех Фишер и добавил: — Она в полном составе записалась в чешскую армию.

Сзади поднялся шумок. Слезак так и вспыхнул. Эмиссар спокойно стряхнул пепел с сигареты:

— Само собой разумеется. Естественная наша обязанность — стать в первые ряды на стороне славян и на том союзническом фронте, где мы более всего нужны, где мы лучше всего можем найти себе применение.

Ржержиха что-то вызывающе выкрикнул, и русский поручик приказал соблюдать тишину.

— Кто хочет помочь общему делу, тот не выбирает армии и фронта! — продолжал эмиссар.

Говорил он не спеша, нанизывая слово на слово, и смотрел то на тонкий дым своей сигареты, то в глаза людей, стоявших перед ним. Те осторожно отводили взгляд.

— Я знаю, как это бывает. Я был таким же пленным, как вы. Вы подавали заявления, вероятно, давно и не раз, но все без толку. И у вас, конечно, иссякает терпение. Безответственные люди в Киеве мучают вас безответственными пустыми обещаниями. Потому что на самом-то деле они никакой чешской армии не хотят. А о русской и говорить сегодня нечего. Но я хочу рассказать вам кое-что о сербской.

Тут он сделал не очень длинный, но судя по всему, часто повторяемый доклад, — а потому хоть и гладкий, но бесцветный — об организации, задачах и жизни сербского добровольческого корпуса в России и о том, как много чехов вступило в него. Он оживился, лишь когда подчеркнул в заключение, что в сербской армии революции не будет.

— Королевство сербское было и будет, чем бы ни кончилась война. Сербы, как это не раз доказывалось на деле, борются за свободу славян лучше, чем русские. Кто действительно хочет бороться против Австрии, тот получит лучшую для этого возможность в сербской армии. К тому же сербская армия примет чехов немедленно.

Он обвел взглядом все лица и нечаянно остановился на Слезаке.

Тягостную паузу нарушил Фишер.

— Но чешской армии мы нужнее!

— Были бы нужнее, если б она была. А когда ее создадут, — если только создадут, — сербы отпустят нас уже с надлежащими званиями и опытом. Сегодня же чешской армии нет, а сербской мы нужны. В ней не хватает офицеров даже для подготовки добровольцев.

Сзади поднялся ропот нетерпения, переросший в шум. Этот шум позволил отмолчаться тем, к кому эмиссар непосредственно обращался глазами.

— Много чехов, — продолжал эмиссар, привыкший к подобным сценам и потому не обращавший внимания на ропот, — много чехов из числа тех, кого безответственные люди заманили в Киев, перебежали к нам. Вы хорошо знаете все эти наши тыловые махинации: лучших людей хотели подчинить себе, заставляя их голодать. И вас, цвет чешской нации, хотели растворить в русской безграмотной массе, превратить чешских офицеров в бесправных русских пешек [210]. В нашей армии это невозможно. Сербия — упорядоченное государство. Сербский король всегда заботился и будет заботиться о своих офицерах. Он оценит нашу самоотверженность. Он присваивает нам звание рангом выше, чем мы имели в ненавистной Австрии. Он обеспечит нас и после войны. Каждый офицер может получить в Сербии землю. Но это, конечно, второстепенное. Не ради этого идем мы к сербам. Я — чех и с гордостью заявляю, что лучше буду сражаться вместе с мужественными сербами в регулярной государственной армии, чем с нашими штафирками из Киева или с каким-то революционным русским быдлом…

Он помолчал, оглядывая безмолвствующих пленных.

— Тому, кто подаст заявление, дожидаться не придется. Через неделю, в новом обмундировании, он будет в Одессе.

Кадеты молча смотрели в пространство. Один только Фишер выдержал взгляд эмиссара.

— Кто знает Одессу? — спросил эмиссар.

Никто не ответил.

— Прекрасный веселый город… много военных…

Русский поручик что-то зашептал эмиссару и отвлек на минуту его внимание. Этим воспользовался Фишер.

— Мы все это знаем, — сказал он, — но мы уже подали заявления в чешскую армию. И верим, что теперь уж она будет скоро.

— Не будет, — убежденно возразил эмиссар, перестав слушать русского поручика.

Он отбросил погасший окурок и стал пожимать руки стоявшим в первом ряду. Многие поспешно и нетерпеливо попятились к дверям.

— Подумайте об этом, и кто надумает, может подать заявление. В эту канцелярию, господину поручику. Я завтра зайду еще попрощаться. У кого есть частные доверительные вопросы, спросите завтра. Кто подаст заявление, будет тотчас освобожден. Я вот, чех и славянин, просто не выдержал бы здесь. Наздар!

Кто-то резко распахнул двери, и пленные заторопились на улицу, отчужденно разделившись на группки. Только кадет Блага завел по дороге речь:

— Зачем нам идти в сербскую армию, когда надо создавать собственную, чешскую?

Горак выждал, когда все отойдут подальше, и преградил толпе кадетов путь.

— Позор! — воскликнул он. — Все же ясно! Давайте вступим в Дружину. На любых условиях! Чего дожидаться! А не то я, хоть один, да уйду к сербам!

Ему никто не ответил.

Слезак, сжав зубы и ослабев сердцем, шел позади всех к своему бараку. У самого порога он поспешно повернул обратно, услышав, как загалдели его товарищи, войдя в дом. Слезак хотел пойти обратно по опустевшей улице, но остановился, сделав несколько шагов: у него не было сил пройти под окнами «штабного» барака. Он вернулся. Русские часовые, дощатый забор да грязные поля стеснили его со всех сторон. И он стоял, охваченный чувством безвыходности пойманного зверя, которое лишало его сил. Его трясло от яростной злобы на кадетов.

Из комендатуры лагеря вышел эмиссар, на ходу застегивая шинель. Слезак съежился и двинулся прочь, словно бежал от него. Но он слышал за собой, все ближе и ближе, шаги эмиссара. Через некоторое время Слезак сдался, решив пропустить эмиссара вперед. Но тот узнал его, козырнул и, проходя мимо, дружески бросил:

— Зима-то здесь подлиннее пражской, а?

Слезак промолчал, но против воли пошел с ним рядом. Он чувствовал себя беспомощным, словно лист, упавший в безветренный день на дорогу и подхватываемый колесами всех проезжающих экипажей.

— В Одессе скоро весна, — сказал эмиссар и вдруг окинул Слезака испытующим взглядом, повергнув его в еще большую растерянность.

Чтобы хоть как-то ответить на этот взгляд, Слезак еле-еле пробормотал, силясь быть равнодушным:

— А много там чехов?

— Много. Если так дальше пойдет, сербская дивизия станет чешской.

Эмиссар засмеялся и заговорил о чем-то еще, чего Слезак уже не слушал. Его захватила некая мысль, которой он страшился и все же, страшась, отдавался без сопротивления.

— А если подать заявление…

Эмиссар круто остановился:

— Вы хотите к нам?

Резкость движения эмиссара испугала Слезака, и он пошел на попятный:

— Нет, нет!

— Ну хорошо. Что же вам хотелось бы знать?

Слезак ничего знать не хотел. Он только очень заторопился домой, отчаянно заспешил.

Но эмиссар без приглашения пошел с ним вместе.

— О чем же вы все-таки хотели спросить?

У Слезака мысли совсем перепутались.

— Ничего… только… куда вы посылаете из лагерей?

— В Одессу, где находится командование сербской дивизии.

Эмиссар придвинулся к Слезаку и доверительно понизил голос. Глаза его засветились искренностью.

— Послушайте, мог ли бы я ездить по лагерям, если б действительно не чувствовал себя там счастливее? Скажите, что станете делать вы, как рядовые в своей Дружине, если Россия не сегодня-завтра перестанет воевать и утонет в этом хаосе. Сможете ли вы хотя бы попасть домой, в Австрию?

Слезак побледнел, потом вспыхнул. Голос его был еле слышен:

— А если кто-нибудь… предположим, не здоров…

— Если для Австрии вы могли быть в строю, то уж, наверное, сумеете обучать в резервном батальоне сербских солдатиков.

Слезак машинально покачал головой и слабо запротестовал:

— Нет, нет, так я не хочу…

— Я ведь говорю — временно. Если окажетесь пригодны для фронта, переведетесь в полк. Ну, об этом потом. Только — любая служба там гораздо лучше, чем так вот бесцельно и постыдно гнить в лагере для австрияков.

Они стояли посреди дороги лицом к лицу. Эмиссар молча, но упорно смотрел Слезаку в глаза. Слезаку хотелось вырваться из-под его власти, но он боялся сделать шаг, и точно так же боялся, что еще минуту, еще два-три шага, и кто-нибудь увидит его из окна. И он отворачивался, смотрел куда-то в поле, а лицо его медленно заливал румянец.