Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

• Название: Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
• Автор: Валентина Полухина
• Издательство: Издательство журнала "Звезда"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-7439-0105-8

Жизнеописания Иосифа Бродского не существует, несмотря на вполне закономерный интерес читателей к его личности и судьбе.

Книга «Иосиф Бродский глазами современников (1996–2005)» в известной степени восполняет этот пробел в истории культуры XX века.

Читатель видит поэта глазами его друзей, переводчиков, издателей из России, США, Англии, Франции, Италии, Польши, Швеции, Израиля. В итоге создается широкая картина жизни Иосифа Бродского в разные периоды. Читатель получает представление о личности одной из самых ярких и загадочных фигур последних десятилетий русской и мировой культуры.

Валентина Полухина — профессор Кильского университета (Англия), специалист в области современной русской поэзии, автор ряда работ о творчестве Иосифа Бродского «Joseph Brodsky: A Poet for Our Time» (CUP, 1999), «Brodsky Through the Eyes of his Contemporaries» (London: Macmilan, 1992) (расширенные русские версии: «Бродский глазами современников» (СПб.: Журнал «Звезда», 1997) и «Словарь тропов Бродского» (совместно с Юлей Пярли; Тарту, 1995)). Редактор (совместно с Львом Лосевым) сборников статей: «Brodsky's Poetics and Aesthetics» (London: Macmilan, 1999) (русская версия: «Как работает стихотворение Бродского» (М.: НЛО, 2002)). В качестве гостевого редактора журнала «Russian Literure» (Амстердам) подготовила два специальных номера, посвященных Бродскому: «Brodsky Genres» (1995), «Brodsky as a Critic» (2000). Составитель «Большой книги интервью Бродского» (М.: Захаров, 2000, 3-е изд. — 2005), двуязычных сборников стихов Ольги Седаковой (1994), Олега Прокофьева (1995), Д. А. Пирогова (1995), Евгения Рейна (2001).

---

Судя по эссе об Одене, Ахматовой и других, Бродский был очень благодарным человеком. Таким ли он был и в жизни?

Благодарным кому и чему — другим поэтам или своей судьбе? Не знаю, мне кажется, что, во-первых, он был благодарен своему дару и своему голосу. А во-вторых, всем другим и всему остальному. Безусловно, он всегда помнил и отдавал должное и Одену, и Фросту, и Ахматовой, и Цветаевой, и Мандельштаму, и всем остальным поэтам, которых он в себя впитал. В конечном итоге его судьба была легче, чем судьба поэтов плеяды Серебряного века, и он это осознавал. Бродский не раз говорил о так называемой вине оставшихся в живых и явно эту вину на себе ощущал. Хотя сам он был по- своему везуч и любим, он был общительным любимчиком многих незаурядных личностей, у него было такое замечательное качество — не только заряжать других, но и трансформировать их как своим присутствием, так и своими стихами, то есть он был сущим харизматиком, в понятии Макса Вебера, в смысле харизмы божественного происхождения.

Но в ответ на ваш вопрос я бы сказала, что Бродский был, наверное, не только благодарен, но и обязан многим. Обязан в том плане, что ему трудно было существовать в вакууме или без общения, ему несвойственно было писать стихи в стол, он очень хотел стать классиком и сильно стремился к признанию. Он не был самодостаточен, ибо сильно нуждался в общении и признании. Конечно, он мог жаловаться, что, мол, ему не дают покоя, но он сам сильно зависел от этого постоянного беспокойства. Оно его заряжало и вдохновляло.

Нобелевская премия над ним висела, как дамоклов меч с обратным знаком, он не угомонился, пока этот меч не упал, есть у него где-то даже такие слова: "ждать топора да зеленого лавра".

Мы все знаем, какую большую роль сыграл в судьбе Бродского Оден. Но о влиянии Одена на поэтику Бродского написано пока ничтожно мало. Вы чувствуете это влияние?

Да, чувствую, но в основном не в стиле и не в конкретных словосочетаниях, а в драматической позе его как автора пророческих строк, в самом его обращении к читателю с некоторым авторитетом. Бродский якобы говорил, что начал писать по-английски, чтобы угодить тени, имеется в виду Оден. Вообще, как, наверное, известно, все, что Бродский ценил в других поэтах, он ценил ив самом себе. При разборке стихотворения Одена "Памяти Йейтса" Бродский подчеркивал оденовские переходы с высокого на более низкие стили, как тот употреблял то гражданский, то ироничный, то интимный лексикон. Бродский тоже легко переходил с одного стиля на другой, даже порхал, и вообще эти переходы были его стихией. "Я входил вместо дикого зверя в клетку…" созвучно со словами Одена "I sit in one of the dives / On Fifty-second Street".

Почему Бродский так нуждался в других поэтах? Чем они его питали?

Они ему были нужны как отражение. Не буду вдаваться в излишние психоаналитические объяснения. Поэты пишут друг для друга, примерно так же как женщины одеваются друг для друга. Извините за банальность, но увы, это так. С одной стороны, нужна Муза, и не важно, понимает ли она посвященные ей строки, а с другой стороны, нужен самый умный читатель в мире — и лучше, если это будет другой поэт.

Вы переводили его эссе о Цветаевой на английский. В какой степени Бродский вмешивался в вашу работу?

этом не было активного вмешательства с его стороны. Я бы даже назвала его не вмешательством, а внедрением, и происходило оно непроизвольно. И вообще я не то чтобы переводила его эссе, в основном он мне поручил перевести "Новогоднее" Цветаевой на английский, и происходило это все достаточно стихийно. Закончилась эта попытка творческой разборкой текстов, мы вместе разбирали и стихотворение и мой перевод. Мне тяжело расшевеливать память, поскольку я об этом воспоминании уже писала и в эссе и в стихах. Если можно, лучше я приведу мое поэтическое восприятие ниже.

Вы родились в Америке и пишете стихи чаще на английском, чем на русском. В отличие от меня и других русских исследователей Бродского, вы в состоянии оценить как его английские стихи, так и его автопереводы. Ваше мнение.

Это раньше я писала стихи чаще на английском, чем на русском, сейчас больше на русском. Мое мнение двоякое, в его переводах звучит другой ритм языка, и этот ритм иногда мешает адекватно воспринимать текст, что, возможно, раздражало некоторых критиков его переводов. Например, он очень увлекался знаком апострофа и иногда ставил его там, где было уместно. А также он любил блеснуть каким-нибудь сокращением типа "ain't", что некоторых наверняка смущало. Если честно, то ему мешала, наверное, его слава, и это она скорее всего раздражала некоторых его англоязычных читателей и переводчиков, чем сами тексты, написанные им на английском. Его автопереводы и английские тексты не могли восприниматься отдельно от его личности, таким образом, те, кто к нему был хорошо расположен изначально, терпел его неординарные синтаксические выходки, а те критики, которые к нему не были хорошо расположены, со злорадством набрасывались и придирались к любому необычно использованному идиоматическому выражению. По большому счету его английские стихи уступают его русским стихам, в них слишком много выпендрежа ради самого выпендрежа, на радость его же критиков.

Но есть одно большое "но": однажды я прочла в "Нью йоркере" его перевод двух стихотворений Цветаевой, совсем ранних, не помню точно каких, он был просто гениальным. Я его до сих пор храню в своем архиве. Ради этих двух переводов на английский ему можно (и надо) все выкрутасы на заимствованном языке простить.

В автопереводах foreignization ("иностранизация") была ближе Бродскому нежели domestication ("одомашнивание"), В какой степени он "обрусил" свои переводы на английский?

Его автопереводы были своего рода полем диалектики или полемики между центонной русской литературоцентричностью и английской сдержанностью и самодостаточностью, стычкой двух миров. Хотя если взять Шекспира, то он тоже был по-своему центонным, но он вообще был несравненным и гениальным уникумом. Его центонность сопрягалась не столько по цензурному принципу, сколько по эстетическому, и поэтому она и до сих пор воспринимается.

Если вы имеете в виду отчуждение в смысле "остранения" по Шкловскому, то да, я согласна, я думаю, что в этом поле сражения скорее всего наблюдался чередующийся процесс "остранения" каждого языка, как в кривом зеркале. Хотя если на это смотреть с точки зрения лингвиста Хомского, то необходимо отметить характер поэтики Бродского как бы и вне языка и в его пределах, ибо его поэтический язык является необычным, живым примером генеративной или порождающей грамматики.

Английские друзья Иосифа и его переводчики, в частности Бернард Майерс, отмечают огромную самоуверенность (arrogance) Бродского. У вас есть примеры?

Да нет, это просто была поза с его стороны. Он мог в течение нескольких минут перейти с огромной неуверенности к такой же самоуверенности, то есть его отрицание своих или чьих-либо мыслей, слов было частью его диалектического процесса мышления, по Гегелю — Aufgehoben, попыткой преодоления противоречия как бы на ходу, в течение изречения самой мысли, которая и есть ложь. Может быть, он становился сильно самоуверенным, когда сталкивался с людьми, которые сомневались в возможности перевоплощения мысли в ее противоположность.

Мне скорее запомнились примеры обратного, Бродский, смущенный и несколько неуверенный в самом себе. Мы с ним гуляли по Сан-Франциско в 1984 году, я эту встречу очень хорошо запомнила, так как потом о ней написала иронично, с цитатами из "Евгения Онегина". Ну так вот, мы там провели вечер вместе с Владимиром Буковским, и был такой момент, когда они оба рассматривали что-то в какой-то витрине, пытаясь разобрать, что это такое. Я уже не помню точно, что это было, какой-то костюм, ну и Иосиф сказал: "Ты уж нас извини, Татьяна, мы просто варвары". Эту фразу я запомнила навсегда и даже таким его про себя и назвала в одном стихотворении о прогулках в Сан-Франциско ("Один белый шум"). Хотя, конечно, все мы варвары, с точки зрения древних греков и римлян, просто не все варвары осознают, кто они.

Если Бродский чего-то не знал, то это могло его несколько задеть или смутить; например, я отчетливо помню несколько таких моментов. Бродский не знал, что Томас Харди ценил поэзию больше, чем прозу, но только на старости лет бросил писать прозу и вернулся к поэзии. Обсуждалось это во время дискуссий на излюбленную тему, могут ли поэты писать хорошую прозу или прозаики писать хорошие стихи. Ну и в качестве примера удачного прозаика и поэта в одном лице имело смысл привести Томаса Харди, что я и сделала, чем сильно заставила Бродского задуматься. Ну и еще один такой несколько анекдотический момент из жизни поэтов. Известно, что Йейтс, видимо ради своей любвеобильности, подвергся пересадке обезьяньих тестикул. Бродского эта информация несколько смутила. Он даже покраснел!