Евгений Анисимов - Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)

• Название: Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)
• Автор: Евгений Анисимов
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: История
• Год: 1991
• ISBN: 5-280-01357-9

В этот сборник вошли исторические мемуары графа Б. Х. Миниха — русского государственного и военного деятеля; мемуары его сына Эрнста Миниха, письма леди Рондо — жены английского дипломата, прожившей в России несколько лет, мемуары Н. Б. Долгорукой — дочери фельдмаршала Б. П. Шереметьева, мемуары М. В. Данилова — майора от артиллерии, относящиеся к эпохе дворцовых переворотов 1720–1760 годов. Большинство из них переведено и публикуется впервые.

Подготовка текста, вступительная статья, комментарии — Евгения Викторовича Анисимова.

---

Мадам,

теперь я собираюсь рассказать Вам о даме, которая, мне кажется, очарует Вас. По происхождению она — знатная венецианка, вышла замуж за старика, который уже много лет живет в этой стране, хотя родился в Рагузе. В Венецию его послал Петр Великий по какому-то важному делу, и там он женился на этой даме, или скорее купил ее, поскольку он сказочно богат. Сейчас ей двадцать пять лет, она высокая, хорошо сложена, мила и грациозна. Черты лица ее довольно резкие, но у нее необыкновенно красивые большие черные глаза, и вся она похожа на слышанные мною описания римских красавиц. Старый муж держит ее при себе и почти никогда не отпускает никуда, кроме двора, где она постоянно появляется во всем блеске, какой только могут придать великолепные платья и драгоценности очень элегантной особе. У нее огромное количество очень крупного прекрасного жемчуга; столько, что некоторые дамы начали подозревать, что он фальшивый, и, следовательно, возымели сильное желание убедиться в правильности своего подозрения, что доставило бы им большое удовольствие. Здесь в моде держать шутов обоего пола, которым позволено говорить и делать тысячу глупостей. Одна из таких шутих взялась открыть этот занимавший всех секрет. Соответственно, как только она в следующий раз увидела даму при дворе, то стала с воодушевлением говорить ей о ее наружности и наконец сделала вид, что целует ее в шею, а делая это, укусила одну из жемчужин. Почувствовав это, дама ударила ее по уху и сказала, что удар этот поможет той помнить, что знатные венецианки не носят поддельных драгоценностей. Шутиха, удивленная ударом, вскрикнула и заявила, что пожалуется ее величеству, которая находилась в другой комнате. Дама весьма сдержанно ответила: «Если вы поступили так по приказу ее величества, то должны были сказать мне об этом. Если же нет, то, полагаю, она будет довольна, что я наказала вас за дерзость по отношению к человеку моего положения, не обременяя ее формальной жалобой». Шутиха какое-то время не показывалась [при дворе], и дело было замято.

Теперь, полагаю, Вы воскликнете: «Ах, как мне нравится ее присутствие духа!» и жаждете задать о ней тысячу вопросов. Но, как я уже говорила, она нигде, кроме двора, не бывает, а там разговаривают только на общие и бытовые темы. Поэтому я ничего о ней не знаю и могу судить о ней только на основании этого случая, который, признаться, как-то не согласуется с низостью души, нужной женщине, чтобы за деньги продаться немощному старику. Я ведь почти согласна с шотландским священником, который сказал девушке, за небольшую сумму продавшей свою благосклонность: «Лучше бы ты сделала это во имя Господа». Не сомневаюсь, что они обе равно продались, и должна признаться: я прониклась к этой даме таким презрением, что едва с нею разговаривала, хотя после описанного случая и испытывала сильное желание познакомиться, поскольку полагала, что вижу Вас воодушевленной таким поступком. Но, учтя многократно сказанные Вами мне слова о том, что только лишь Ваша пристрастная дружба может простить мне мою беспринципность (lameness), как Вы ее называете, сочла за лучшее воздержаться от этого. Не стремясь к новым знакомствам, с удовлетворением остаюсь Вашей, и проч.

Письмо XXXVI Петербург, 20 июня 1739.

Мадам,

я очень рада, что Вы одобряете меня за нежелание познакомиться с венецианской дамой, однако несколько обижена Вашим заявлением, что она Вам нравится, но я не подхожу для бесед с нею. Правда, меня отчасти утешает Ваше мнение о недостаточной тонкости чувств, проявленной ею при выборе [супруга], поскольку нахожу, что она нравится Вам лишь способностью тотчас и сурово возмутиться. Думаю, она не расплачется от резкого слова подруги — эту слабость, как мне известно, Вы презираете.

Мы все очень заняты приготовлениями к свадьбе принцессы Анны с принцем Брауншвейгским. Кажется, я никогда не рассказывала Вам, что его привезли сюда шесть лет тому назад с целью женить на принцессе. Ему тогда было около четырнадцати лет, и их воспитывали вместе, с тем чтобы вызвать [взаимную] привязанность. Но это, мне думается, привело к противоположному результату, поскольку она выказывает ему презрение — нечто худшее, чем ненависть. Наружность принца вполне хороша, он очень белокур, но выглядит изнеженным и держится довольно-таки скованно, что может быть следствием того страха, в котором его держали с тех пор, как привезли сюда: так как этот брак чрезвычайно выгоден для принца, ему постоянно указывали на его место. Это да еще его заикание затрудняют возможность судить о его способностях. Он вел себя храбро в двух кампаниях под началом фельдмаршала Миниха. Утверждают, что причиной отправки принца [в армию] было намерение герцога Курляндского женить на принцессе [Анне] своего сына. Во всяком случае, когда она выказала столь сильное презрение к принцу Брауншвейгскому, герцог решил, что в отсутствие принца дело будет истолковано в более благоприятном свете и он сможет наверняка склонить ее к другому выбору. В соответствии с этим на прошлой неделе он отправился к ней с визитом и сказал, что приехал сообщить ей от имени ее величества, что она должна выйти замуж с правом выбора между принцем Брауншвейгским и принцем Курляндским. Она сказала, что всегда должна повиноваться приказам ее величества, но в настоящем случае, призналась она, сделает это неохотно, ибо предпочла бы умереть, чем выйти за любого из них. Однако если уж ей надо вступить в брак, то она выбирает принца Брауншвейгского. Вы догадываетесь, что герцог был оскорблен, а принц и его сторонники возликовали. Теперь последние говорят, будто ее отношение к принцу было уловкой, чтобы ввести в заблуждение герцога, но мне кажется, она убедит их в том, что не помышляла ни о чем, кроме того, чтобы, коли ее принуждают, таким способом нанести удар по ненавистному ей герцогу. Она действительно никого не любит, но поскольку не выносит покорности, то более всех ненавидит герцога, так как в его руках самая большая власть, и при этом принцесса обязана быть с ним любезной.

Однако делаются большие приготовления к свадьбе, которую отпразднуют со всей возможной пышностью, и никто не говорит ни о чем другом. По окончании свадьбы Вы получите о ней самый подробный отчет, на какой только я способна, поскольку, уверена, таков будет Ваш приказ Вашей, и проч.

Письмо XXXVII Петербург, 30 июля 1739.

Мадам,

Вы, вероятно, знаете из газет, что здесь состоялось большое празднование свадьбы, и, следовательно, ожидаете исполнения моего обещания.

Маркиз Ботта, министр императора, только на три дня принял титул посла, чтобы формально от имени своего государя просить руки принцессы для принца Брауншвейгского, его племянника. В субботу маркиз отбыл из города в монастырь Св. Александра, откуда в воскресенье совершил официальный въезд в город в качестве посла. Этот въезд был во многом похож на все официальные въезды. В понедельник посол имел аудиенцию для сватовства к принцессе. Ее величество стояла под балдахином на троне, поднятом на двенадцать ступеней, в конце большого зала; позади нее было большое кресло, а по правую руку — стол. Все ее камергеры расположились на ступенях трона, а камер-юнкеры — рядами у его подножия. Знать и иностранные министры расположились в три ряда один за другим вдоль левой стены зала по всей его длине, а дамы — точно так же вдоль правой. Ни принцесса [Анна], ни герцог и герцогиня Курляндские не появились, принцесса же Елизавета со своим двором присутствовала. Посла сопровождала большая свита. После поклонов он взошел на ступени трона и надел шляпу. Она была у него на голове, пока он говорил, но он снял ее, вручая письмо. Великий канцлер ответил на его речь, и посол удалился, а ее величество осталась на том же месте. Подошел министр герцога Вольфенбюттельского, произнес речь и вручил письмо, но стоя у подножия трона и с непокрытой головой. Во все это время в зале стояла столь глубокая, нарушаемая только речами, тишина, что можно было услышать, как упала булавка. Эта тишина вкупе с богатством одежд ее величества, величественностью ее особы и знатностью всего общества придавала церемонии особую торжественность и пышность. Когда упомянутый последним министр удалился, ее величество перешла в длинную галерею, сопровождаемая всем обществом в прежнем порядке, и встала под балдахином, но без трона. Когда она заняла это место, принц вошел поблагодарить ее за согласие на его брак с принцессой. На нем был белый атласный костюм, вышитый золотом; его собственные очень длинные белокурые волосы были завиты и распущены по плечам, и я невольно подумала, что он выглядит, как жертва. Когда он произнес свою речь, императрица поставила его под балдахином по правую от себя руку. Затем пригласили посла, который встал слева от императрицы. Тогда обер-гофмаршал и князь Черкасский ввели принцессу, она остановилась прямо перед ее величеством, и та сказала, что дала принцу согласие на брак с нею. При этих словах принцесса обняла свою тетушку за шею и залилась слезами. Какое-то время ее величество крепилась, но потом и сама расплакалась. Так продолжалось несколько минут, пока наконец посол не стал успокаивать императрицу, а обер-гофмаршал — принцессу. Ее величество, оправившись от волнения, взяла кольцо у принцессы, а другое — у принца и, обменяв их, отдала ей его кольцо, а ему — ее. Затем она повязала на руку племянницы портрет принца и поцеловала их обоих, пожелав им счастья. Потом принцесса Елизавета подошла поздравить невесту, как теперь называли принцессу, и, заливаясь слезами, обняла. Но императрица отстранила ее, и Елизавета отступила, чтобы другие могли подойти и поцеловать руку невесты, продолжавшей плакать. Принц поддерживал ее и действительно выглядел немного глупо среди всего этого потока слез. Как только все поздравления закончились, ее величество удалилась и все общество разъехалось по домам готовиться к завтрашней свадьбе.