Георг Лукач - Исторический роман

• Название: Исторический роман
• Автор: Георг Лукач
• Издательство: Литературный критик
• Жанр: Философия
• Год: 1937

Литературный критик, 1937, № 7, 9, 12; 1938, № 3, 7, 8, 12.

---

Отсюда возникает ничем необузданный исторический субъективизм, доходящий у Виньи до принципиальной непознаваемости объективного мира. Человеку, — говорит Виньи, — "не дано ничего знать, кроме самого себя". Правда, Виньи не проводит эту точку зрения с полной последовательностью, но это мало меняет дело, так как и та "объективность", в которой он ищет опоры, тоже начисто иррациональна и мистична. В самом деле, много ли способно помочь утверждение, что "только бог может понять историю в целом"? Не менее бесполезно и привлечение к обработке истории порождений "народной фантазии", из которой Виньи берет лишь "крылатые слова", или такие анекдоты о казни Людовика XVI, где говорится: "Сын святого Людовика взошел на небеса". Ведь и в (Народной фантазии есть такие стороны, которые нельзя принимать, как подлинное освещение истории без того, чтобы история не превратилась при этом э ряд бессвязных вымыслов. Но для Виньи это как раз наиболее ценно: "Переработанный факт всегда лучше скомпанован, чем факт действительный… и именно потому, что всё человечество имеет потребность, чтобы его судьбы предстали перед ним в форме ряда уроков"[26].

После этого нечего и говорить, почему Виньи является принципиальным противником скоттовской композиции исторического романа.

"Я думаю также, что не должен подражать тем чужеземцам (т. е. Вальтер Скотту.-Г. Л.), — говорит Виньи, — которые показывают в своих картинах главные исторические фигуры только на горизонте. Я поставил наших исторических героев на передний план, я сделал их главными актерами этой трагедии…"[27]

Художественная практика Альфреда де Виньи полностью совпадает с его теорией. Действительно, большие исторические фигуры являются главными героями его романа и действительно они изображены согласно "работе народной фантазии" в виде серии колоритных анекдотов об исторических личностях, причем эти анекдоты сопровождаются морализующими рассуждениями. Декоративно модернизованная история служит только иллюстрацией к современной политической и моральной тенденции.

Мы привели эти высказывания Виньи потому, что в них мы видим наиболее выпуклое выражение специфически романтической тенденции. в историческом романе. Но ведь и Виктор Гюго, — несравненно более значительный и как художник, и как человек, — тоже строит свои исторические романы по тому же принципу декоративной субъективизации и морализации истории. Он делает так даже тогда, когда уже давно порвал с политическим легитимизмом и сделался одним из художественно-идеологических вождей либеральной оппозиции. Для позиции Гюго в отношении этой проблемы очень характерно его суждение о "Квентине Дорварде" Вальтер Скотта. Как выдающийся писатель, Гюго относится к Вальтер Скотту гораздо положительней, чем Виньи. Он понимает силу реалистической тенденции Скотта, отвечающей духу времени, и признает заслугу господствующей "прозы" скоттовских романов. Но как раз сильнейшие стороны скоттовского реализма Гюго считает устарелым принципом, который должен быть преодолен литературной практикой романтиков, литературной практикой самого Гюго:

"После живописного, но прозаического романа Вальтер Скотта должен быть создан другой роман, который, по нашему мнению, будет и полней, и прекрасней. Это одновременно и драма и эпопея. Это роман живописный, но поэтичный, реальный, но идеальный, правдивый, но монументальный, и он приведет Вальтер Скотта обратно к Гомеру"[28].

Для каждого, кто знает исторические романы Гюго, ясно, что он здесь не только критикует Скотта, но и намечает программу собственной художественной деятельности. Отвергая скоттовскую "прозу", Гюго отворачивается от единственной реальной возможности приблизить роман к эпическому величию, к правдивому изображению таких народных слоев и народных движений, таких кризисов народной жизни, в которых именно и содержатся жизненные элементы, служащие основой великого эпоса. Романтическая "поэтизация" исторической действительности всегда обедняет, обкрадывает особую и истинную поэзию исторической жизни. Виктор Гюго возвышается над своими современниками-романтиками своей социально-политической точкой зрения. Однако, отличаясь от них социально-политическими взглядами, он остается верен романтическому принципу субъективистского морализма. И у него, как у других романтиков, история превращается в серию моральных наставлений для современности. Очень характерно, что посредством своей интерпретации Гюго превращает скоттовского "Квентин Дорварда" — шедевр объективного изображения борющихся общественных сил — в поучительную фабулу, которая должна доказать преимущества добродетели перед пороком.

Как известно, во Франции времен Гюго были и сильные антиромантические течения. Но эти тенденции не всегда вели непосредственно к новому пониманию истории и, соответственно, к новому развитию исторического романа. Просветительская традиция укрепилась во Франции на больший срок, чем во всех других странах. Защитники именно этой традиции и оказывали сильнейшее идейное сопротивление романтическому обскурантизму; именно они энергичнее всего защищали завоевания XVIII века и буржуазной революции от реакционной клеветы[29].

Конечно, новое положение и новые задачи видоизменили прежние взгляды просветителей, вернее, взгляды их последователей: борьба против реакции должна была сообщить им историчность более глубокую, чем историческая концепция старого Просвещения. Но и у них еще живет либо трактовка истории как прямолинейно развивающегося прогресса, либо как склонность к всеобщему скептицизму по отношению ко всей "неразумной" истории.

Крупнейшие представители традиций Просвещения в эти годы — это Стендаль и Проспер Мериме. Мы можем здесь исследовать их взгляды лишь в той мере, в какой они связаны с вопросами исторического романа.

Мериме изложил, свои убеждения в "Хронике времен Карла IX", в предисловии к этому историческому роману и в одной из его глав, где происходит Диалог между автором и читателем. Мериме резко нападает на романтическую трактовку исторического романа, в частности на то, что роль главного героя отдается историческим великим людям. Он утверждает, что жизнеописание великих людей принадлежит историографии. Он издевается над читателем, который привержен к романтическому стилю и требует, чтобы на всех личных проявлениях Карла IX или Екатерины Медичи лежала печать демонизма. Так, например, читатель говорит о Екатерине Медичи:

"Вложите в ее уста какие-нибудь более примечательные слова. Она только что велела отравить Жанну д'Альбре, по крайней мере прошла такая молва; это должно было отразиться на ней".

Автор отвечает:

"Нисколько! Потому что, если бы это было заметно, куда девалось бы столь знаменитое притворство? К тому же, в данный день, по самым точным сведениям, она говорила только о погоде, ни о чем другом" [30].

Такими насмешливыми замечаниями Мериме отвечает на романтическую "монументализацию" и обесчеловечивание великих исторических фигур.

Однако, сам Мериме все-таки Далек от познания сложного и конкретного переплетения движущих сил истории. Лишая ведущие исторические фигуры героического характера, он приватизирует и исторический процесс.

Он изображает в своем романе частную жизнь средних людей и стремится через посредство их частных судеб реалистически воспроизвести нравы определенной эпохи. В деталях это удается превосходно. Но в фабуле "Хроники времен Карла IX" есть две слабые стороны, причем обе они были связаны с просветительски-скептическим отношением Мериме к историческим героям. Во-первых, его "частная история" недостаточно близка к действительной народной жизни; все ее важнейшие моменты происходят в высших общественных кругах и, вследствие этого, она превращается в тонкое психологическое изображение нравов высших классов, нисколько не освещая при этом их взаимоотношений с народом, с действительно важными, решающими общественными проблемами. Крупнейшие идеологические вопросы времен Карла IX и, прежде всего, борьба между католицизмом и протестантизмом представлены как чисто идеологическая проблема; скептически-антирелигиозная позиция писателя, очень ясно выступающая в развитии действия, еще сильнее подчеркивает этот недостаток. Во-вторых (и в тесной связи с первым недостатком), в "Хронике" нет действительно органической связи между частными судьбами героев и Варфоломеевской ночью, т. е. большим историческим событием, которое изображает Мериме. Варфоломеевская ночь имеет здесь" отчасти, характер (стихийной катастрофы", о которой говорил Кювье; Мериме не смог показать историческую необходимость того, чтобы произошли кровавые события этой ночи, и чтобы они протекали именно так, как это было, а не по-другому.

За художественным скепсисом Мериме скрывается его глубокое презрение к буржуазному обществу эпохи Реставрации, пришедшей на смену "героическому периоду" Просвещения и революции 1789 г. Изображение нравов у Мериме представляет собой поэтому ироническое сравнение настоящего с прошлым, — конечно, с прямо противоположной романтикам оценкой и прошлого, и современности.