Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

• Название: Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
• Автор: Куртис Кейт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-9524-0268-2

Антуан де Сент-Экзюпери, философ и математик, инженер и авиатор, поэт и воин, предстает в увлекательном жизнеописании Куртиса Кейта во всем блеске и разнообразии талантов. Автор не в ущерб захватывающему изложению, придерживаясь фактической точности, открывает новые черты в устоявшемся каноническом образе легендарного писателя. В повествование вплетен удивительно тонкий анализ произведений Антуана де Сент-Экзюпери, приводятся личные свидетельства, модные сплетни и легенды.

---

Рана, оставленная неудавшимся романом с Луизой Вильморин, еще не зажила. Антуан нуждался в ком-то, кому мог доверять, кому мог излить душу, кого мог любить так же неистово, как ребенком любил свою мать. Он оставил Париж, считая, что таким любимым существом могла бы стать его подруга Ренетта, чье преданное присутствие заполняло болящую пустоту… Рене это чуточку удивило, если судить по ожесточенному тону упреков в некоторых его письмах. Было нелегко платить ему той же монетой при таком напоре, к тому же она была на год или два старше, а он все еще оставался в какой-то степени ребенком… и пилотом, рискующим жизнью. «Приговоренный к смерти» – называли его друзья не то с легкой дрожью, не то со слабой улыбкой. Кто мог твердо сказать, к чему все это приведет? И кем он станет теперь, когда покинул Париж? Тулуза была так далеко… И мало того, были еще Касабланка и Дакар. Он уже чувствовал свою изоляцию во время тех своих внезапных возвращений из Монлюссона, когда его телефонные звонки оставались без ответа или кто-нибудь из друзей объяснял ему: «Не сегодня вечером, старина, у меня концерт, у меня обед, у меня…» – тщательно распланированная повестка дня, заставлявшая его чувствовать себя чужаком. Но на расстоянии, из Тулузы или Аликанте, это чувство изгнанника обострялось. Он высмеивал «съедобные» пейзажи своего друга Анри де Сегоня, отчаянно защищал Ибсена и Эйнштейна, выступал против Пиранделло и салонной косности, но как он тосковал по той, живущей своей особой жизнью культурной среде теперь, сидя среди кофейных чашек и пивных кружек в кафе-ресторане «Лафайет» в Тулузе.

«И эти мои собеседники, – восклицал он в своем письме своей подруге Ренетте, – всегда думают одинаково, нагоняя на меня невыносимую тоску, и поэтому у меня всего лишь двое или трое друзей, с ними мне покойно».

Однажды ночью в Аликанте он сел писать ей и порвал все три письма подряд. Тогда в отчаянии Антуан позвонил Рене.

Одиночество… Космическое одиночество! Не он придумал эти слова – это был Ницше, но как они выражали его чувства!

Сделавший вынужденную посадку за Перпиньяном из-за неисправности двигателя, он блуждал по древним улицам, подавленный видом множества галантерейных магазинчиков, продающих традиционные щепотки кнопок, ниток и кружев.

«Они продают нити по три су, иглы по два су, без всякой надежды когда-либо обладать «испано-суизой». Те, кто покупают у них, проводят жизнь, укрытые за кружевными занавесками. С теми же самыми вечными украшениями на каминах в комнатах. Их жизни составлены из привычек. Заточение. У меня такой страх перед привычками…»

Через несколько дней Антуан вынужденно сел около Рабата, и ему удалось выскочить невредимым из разрушенной машины. На обратном пути в Тулузу ему пришлось девять часов сражаться со штормом, который подбрасывал его, словно теннисный мяч. Накануне Нового года он снова оказался в Аликанте, белевшем под лучами теплого зимнего солнца и яркой синевой неба, а вокруг волнистыми рядами красовались пальмы. Он ездил в открытом такси и с восхищением наблюдал, как смешливый чистильщик начищал и полировал его ботинки. Нищий, приблизившийся к нему, излучал такую радость, что он дал ему три сигареты, «лишь бы сохранить это радостное выражение лица».

Две ночи спустя он был уже в Касабланке, слушая бурю, грохочущую за оконными стеклами. И внезапно полузадушенные предчувствия вернулись, изо всех сил дергая его сознание, подобно призракам.

«Иногда я страдаю от смутной тоски, лежа в кровати с открытыми глазами. Я не люблю, когда предсказывают туман. Я не хочу провалиться завтра. Мир много не потеряет от этого, но я потеряю все! Только подумай о том, чем я обладаю в плане дружбы, подарков и солнечного света в Аликанте! И тот арабский коврик, купленный мной сегодня, который отягощает меня чувством собственника, меня, кто был настолько легок и не обладал ничем…

Ренетта, у меня есть сослуживец, у него обожжены руки. Я не хочу обжигать руки. Я смотрю на них, и мне они нравятся. Они знают, как писать, шнуровать ботинки, импровизировать оперы, которые вам не по душе, но которые стали бальзамом для моего сердца, – все это требует двадцати лет упражнений. И иногда они берут в плен лицо. Лицо – только подумайте».

Как обычно, его письма пестрели рисунками, выполненными цветными карандашами на страницах почтовой бумаги из гостиниц или кафе, которой он пользовался, отправляя письма друзьям.

Во время короткой остановки в Танжере он обошел все бары в тщетных усилиях найти какую-нибудь накрашенную красотку, которая могла бы ему рассказать о его друге Марке Сабране, умершем там несколькими неделями раньше. Неделей позже он вернулся назад в Касабланку, измученный очередной кровавой борьбой со стихией.

«Я мечтаю о чистом белом белье, одеколоне и ванной, – написал он Рене де Соссин. – Я бы справился и с глажением. Я пропитан маслом и весь смят усталостью».

Снесенный неумолимым нисходящим потоком, Сент-Экзюпери вынужден сделать вираж от гор, высящихся над ним, но от этого его лишь начало швырять из стороны в сторону, «как омлет на жаровне», пока он удирал по долине. Пять раз его подбрасывало на целую голову над верхним крылом, нарочно изогнутого, чтобы предохранить пилота от глупого удара. Что касается бедняжки пассажирки, сидящей сзади, «она девять десятых пути пребывала без сознания. И это опять точно не Ле-Бурже».

После одного такого изнурительного рейса он лег подремать и, сам того не понимая, проспал двадцать четыре часа. Когда, проснувшись, он встретился с друзьями и начал обсуждать «шторм прошлой ночи», они озадаченно посмотрели на него. «Но вчера вечером стояла ясная погода, – удивились они. – Какой там ураган?»

Сон оказался так редкостно глубок, что Сент-Экзюпери просто перескочил один день.

Да, теперь это слишком мало напоминало Ле-Бурже. Да и Антуан стал совсем другим. Рю де ла Шез еще не ушла из памяти, да и рю Сент-Гийом тоже. Но тяжелые физические испытания после ран, нанесенных его чувствительности, сделали из него мужчину, и неощутимо, но несомненно он сбрасывал свою юную незрелость. А вместе с ней холодную чопорность и слегка надменную застенчивость, понять которую Дидье Дора сумел за очень короткое время.

Глава 6 Песок и море

Четыре тысячи километров за четыре дня. Восемь часов штормового ветра от Касабланки до Аликанте; девять часов воздушного шторма от Аликанте до Тулузы. «Я не предполагал, что самолет в состоянии выдержать подобные удары, не развалившись на части», – написал он Люси-Мари Декор через несколько дней после головокружительного тысячеметрового провала в воздушную яму, из которой он выбрался в какой-то сотне футов от земли. О таких явлениях не раз рассказывали старожилы, но ему самому надо было пройти через это, чтобы поверить. Также он должен был испытать на себе снежный шквал, обрушившийся на него на плоскогорье около Лорки, чтобы прочувствовать всю безысходность полета вслепую. Благодаря чуду – другого слова не найти – он нашел дорогу и сел в Аликанте, и только там смог осознать, через что прошел. Приветливые лица встречавших на земле отдавали могильным покоем. Они поведали ему, что Пиво, летевший в Касабланку с почтой из Тулузы, был остановлен воздушным фронтом в горах между Ориуелой и Мурсией. Его болтало подобно омлету в неглубокой сковородке (любимая фраза Сент-Экзюпери), когда внезапно он ощутил что-то неладное. Он обернулся назад, и кровь застыла в жилах: сзади, запутавшись в ремнях, билось и рвалось на ветру одеяло, служившее подстилкой для места пассажира. Пилот потерял своего пассажира, вырвавшегося из крепежных ремней на животе и улетевшего в пустоту.

Болото для сухопутного моряка, каковым он мог бы казаться, поскольку редко пачкал ноги в грязи Монтодрана, никогда ранее не казалось столь желанно для Сент-Экзюпери, как в этот ветреный полдень середины января, когда он вытаскивал свое огромное тело из «бреге». Покачиваясь от усталости, дрожа всеми фибрами души и тела, он двинулся к офису, где для него припасли отдельные новости. Это был фактически его последний полет на испанском направлении: он переходил на полеты в Дакар, на перевозку почты вверх и вниз вдоль африканского побережья. Две тысячи миль пустыни… Добрая половина этих земель не ведала о существовании человека, где закрученные в синее погонщики верблюдов приветствовали пролетавшие самолеты выстрелами из мушкетов и набрасывались на сбитых ими пилотов с веревками и ножами. Пустыня Сахара, поведали ему в Касабланке, – бурлящее государство, а «пилоты, совершившие вынужденную посадку из-за проблем с двигателями, – добыча мавров». Сказанная со своего рода бойким фатализмом фраза запала ему в душу. Зарезанные маврами! Этого было достаточно, чтобы лишить его сна и сделать похожим на «затравленного зайца».

Вернувшись домой на рю Альзас-Лоррен, куда он к тому времени переехал из гостиницы «Дю гран балькон», Антуан начал упаковывать вещи, пока его комната, забитая чемоданами и корзинами, не наполнилась вонючими запахами причала. Мир, его мир, летел вверх тормашками еще раз – если бы не каминная доска, с которой горбатый зуав и дешево разодетая пастушка с отстраненной улыбкой не взирали на этот хаос. В течение долгих недель он молча вел борьбу со старой домовладелицей, вынося обе статуэтки из фарфора подальше в туалет и каждый раз по возвращении находя их тщательно вычищенными и заново возведенными на престол. В конце концов он оставил борьбу, позволив этим двум чемпионам возвышаться над космическим опустошением его обители. Это возвращало его на десять, пятнадцать лет назад и снова превращало в школьника. Отпуск закончен, и воспоминания, подобно вещам, скатывались и паковались в деревянный ящик. Это было последнее «прости» Тулузе и ресторану-кафе «Лафайет». Равнодушное «пока» Аликанте, с его пухлыми пепитами, чьи «миловидные шасси» – пилоты тоже люди – были предметом их грубого восхищения. «До свидания» Пенисколе и рыбацким лодкам, валявшимся на берегу, о которых его друг Гийоме просил его не забывать, если когда-либо ему придется приземляться в спешке. До свидания, Тарифа, до свидания, Танжер и узкая мягкая посадочная площадка, около которой несколькими неделями ранее он увидел одинокого, завернутого в бурнус араба, терпеливо обрабатывающего мотыгой африканскую землю. Она была более пыльной и сухой, но это была та же самая насыщенно красно-коричневая земля Андалусии, питающая оливковые деревья и апельсиновые рощи. Принимая во внимание, что там, куда он уходил теперь, не произрастало ни одной стрелки-травинки на сотни миль, не было ни мотыги, ни участочка земли с выращенной капустой – на тысячи.