Михаил Кураев - Жребий № 241

• Название: Жребий № 241
• Автор: Михаил Кураев
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-289-01749-6

Произведение талантливого русского писателя М. Кураева «Жребий № 241» повествует о судьбе двух любящих людей на фоне событий русско-японской войны. Повесть пронизана размышлениями автора об исторической сути происходившего в России в начале XX века.

«Именно в любви, где в основе лежит, быть может, самое эгоистическое чувство, жажда обладания, одухотворенность возвышает до полного торжества над эгоизмом, и в этом утверждение истинно человеческого и исключительно человеческого — способности думать о другом, чувствовать его боль, желать ему блага. Отнимите эту способность у людей и получите смышленое, проворное, изобретательное и жестокое животное…» — М. Кураев

---

Пройдя Читу и перевалив за Яблоновый хребет, отряд декабристов, конвоируемый взводом солдат в авангарде, другим взводом в арьергарде, конвойными по сторонам да еще и казаками с пиками, в августе 1830 года вступил в Верхнеудинские края. Сначала привал был в станице Верхнеудинской, где вымокшие под дождем и прозябшие декабристы хохотали над неудачливым братом Вильгельма Кюхельбекера, Михаилом Карловичем, тоже декабристом, принявшим взошедший на небосвод Марс за Венеру. Вот смеху-то было!

Конвойное начальство сильно беспокоилось о том, чтобы через городок Верхнеудинск этап прошел скоро, без задержки, по возможности, не привлекая внимания населения. Верхнеудинск не проявил и сам к знаменитым государственным преступникам никакого интереса. В иных селах больше народа вылезало на улицы. Стоило еще конвой выряжать в парад, и предписывать особые правила для прохождения города: «чтобы всем быть при своих повозках и не далее двух шагов, трубок не курить и даже чубуков в руках не держать» и т. д. Строго! И солдатам особый наказ: «ни с кем не разговаривать и показывать свирепый вид!» Во как! Хотели этим прохождением без чубуков и свирепым видом солдат предостеречь возможных будущих бунтовщиков, буде таковые в Верхнеудинске окажутся, от посягательств на начальство и от Бога установленные порядки.

В городе Верхнеудинске этап был встречен местной полицией.

В отдалении и на возвышениях кое-какой народец все-таки кучками толпился. По свидетельству одного из злодеев, посягавшего на отмену торговли людьми в России: «На улицах не заметно было никого порядочных. На лицах — одно глупое любопытство». Впрочем, были замечены и несколько разряженных по особому случаю дам и верхнеудинских денди, показавших забредшим сюда столичным жителям, что здесь тоже люди живут, а не только в разных там петербургах!

Вот и письмо деда от 8-го июля — типичное, на мой взгляд, письмо из ссылки: «хочется… порассказать тебе много, много…» и ничего не рассказывает. Письмо оказалось вдруг помечено «N 124», а у меня оно всего лишь семнадцатое, это по какой же малости, по каким осколкам приходится собирать ушедшее навсегда.

Ст. Борзя. Июля 8-го дня. 1904.

Дорогая голубка Кароля!

Третьего дня получил твое письмо. Очень рад твоему здоровью и удовольствию, которое ты получаешь в обществе своей племянницы. Но далеко не могу порадоваться твоему сообщению, что ты проводишь лето не так, как тебе хотелось, и что суета домашняя надоедает тебе и утомляет. Это уж плохо, и я от души хотел бы знать, что ты хоть воздухом пользуешься вволю, гуляешь, купаешься и вообще пользуешься летом, как им и нужно пользоваться.

Желаю тебе лично и всем прочим артистам Ивановского театра успешно провести свои роли в спектакле. Это хорошо, что у Вас затеяли спектакль — всегда это, для меня, по крайней мере, было хорошим и интересным развлечением; думаю, и для всех участников спектакля это будет приятным удовольствием. Жалею, что не могу быть зрителем на этом интересном (по составу исполнителей) спектакле.

Сергею Максимовичу не мешает напомнить «мнение», которое о нем было сказано на Святках во время игры «во мнения», — что он никогда не учит своих ролей. Желаю ему не оправдать на этот раз мнение о нем.

Должен сказать, что особенно я был доволен, узнав из твоего письма о намерении твоего папы выписать «мою» Марью к вам. Боюсь, что на фабрике она может избаловаться. Впрочем, я не могу протестовать против этого. Если она будет у Вас, то сообщи мне об этом, а ей передай мой поклон. Я ею всегда был доволен и охотно возьму опять к себе, раз она этого пожелает.

Кароля! Если получишь (наверное даже получишь) из Курска от д-ра Шлоккера квитанцию о взносе мною денег в кассу Чистовича, то не удивляйся особенно, а сохрани эту квитанцию — она для меня очень важна. Я отправил на днях туда деньги и прошу квитанцию выслать тебе.

Ну, милая, ты прости, но право писать больше нечего. Собственно я сел было написать только несколько строк, а именно — страшно хочется расцеловать тебя, дорогая, побеседовать с тобой и порассказать тебе много, много… Вот главное, что хотел написать, а остальное все неважно.

Я вполне здоров и благополучен. Шлю мой сердечный привет твоим родителям, Эльзе, Грете и твоей тете. Последнюю благодари за ее привет. Сейчас поеду кататься верхом.

Пиши ты! Крепко целую тебя, моя дорогая, жму твою руку и желаю лучшего.

Весь твой Н. Кураев.

В пояснение можно сказать, что привет передала милая тетя Берта, сестра Вильгельма Францевича, с ее таким неудачным, тяп-ляп составленным, «Свидетельством о смерти» вы познакомились.

Государь провел этот же день, 8-е июля, в Петергофе в дачном режиме. Дед катался верхом, а государь на байдарках.

Дневник императора.

8-го июля. Четверг.

Утро было дождливое. Имел два доклада. Завтракала т. Маруся.

Поехали с визитом к Анастасии, видели д. Мишу. Вернулись к 4 ч. домой; погулял один.

Читал много. Покатался с Мишей на байдарках. После обеда ходил с Аликс к Коттеджу.

Захват нашими добровольцами двух пароходов английского и германского в Красном море произвел громадный переполох в Европе.

Катание на байдарках совпало с «инцидентом» в Красном море, запечатленном в дневнике двумя бесстрастными строчками: «Захват нашими добровольцами двух пароходов английского и германского в Красном море производит громадный переполох в Европе». Такое мог бы записать разве что провинциальный обыватель, черпающий сведения из ежедневной газетки «Курьер Бугульмы».

Наша крейсерская борьба с военной контрабандой, шедшей из Европы в Японию, одна из славных страниц, написанных мужеством и решительностью русских моряков в ходе этой, увы, бесславной войны.

20 июня вспомогательный крейсер «Петербург», а 22 июня вспомогательный крейсер «Смоленск», «загримированные» под угольщиков, спрятав артиллерию в трюмы, под флагом кораблей торгового «Добровольного флота» вышли из Севастополя, прошли Босфор и Дарданеллы и через Суэцкий канал вышли в Красное море. Посланный загодя в Суэц под видом представителя «Добровольного флота» отставной контр-адмирал Пташинский дал сведения о кораблях, везущих военную контрабанду в Японию. Ночью в Красном море на кораблях «Петербург» и «Смоленск» были установлены 75-мм и 120-мм орудия и с восходом солнца поднят русский военно-морской флаг. Крейсера приступили к досмотру грузов и почты в южной части Красного моря между островами Таир-Зебеир и Цукур. На остановленном немецком пакетботе «Принц Генрих» были изъяты два письма с документами об отправлении из Германии в Японию оружия на пароходах «Скандия» и «Никлин»…

В результате активных действий крейсеров «Петербург» и «Смоленск» три английских транспорта, «Малака», «Ардова» и «Формоза», уличенные в контрабанде, и немецкий пароход «Скандия» были задержаны и отправлены с призовыми командами в Либаву… Крейсера «Терек», «Рион» и «Днепр», действуя в Желтом море и в районе Гонконга, обнаружив контрабанду на английских и немецких судах, экипажи снимали, корабли топили.

Милые европейские родственники, пользуясь глупостью и алчностью своей российской родни на троне, устроили ей войну на Дальнем Востоке, рассчитывая и на прямой барыш, а тут такие вдруг убытки! Разумеется «вся Европа» переполошилась: «Спасайся, кто может!» Бедные англичане тут же послали в Порт-Саид свою эскадру из двенадцати броненосцев, двух броненосных крейсеров и двух миноносцев. Еще Тит Ливий приметил, что «меж царями товарищество невозможно», родство, да, но не товарищество. Нравы царей, похоже, самая постоянная вещь в этом переменчивом мире.

Вот и получается, то мы Европу спасаем, то Европа нас спасает, то сама от нас спасается, отношения все время панические, а не соседские, не родственные. Конечно, это соблазнительно все бы свои беды и «бессмысленную» кровь списать на чей-нибудь счет — то «турка гадит», то «немец финтит», то «англичанка за нос водит», только пока сами без царя в голове, так оно и будет.

9-го июля государь осмотрел санитарный поезд имени его матушки, императрицы Марии Федоровны. А у нас сохранился «след» от этого поезда! Фотографический снимок, вылинявший в силу высокого содержания серебра в старой фотобумаге, но лица видны, буквы читаются.

Все-таки интересно, разбирая то, что уцелело от прежней жизни, убеждаться в том, что сшита она воедино самым неожиданным образом. Вот и еще одна ниточка, тоньше паутинки, но материальная же, можно потрогать, связывает наш дом с домом Романовых!

Деревянный перрон, на перроне трое военных, над ними, на фронтоне станционного деревянного здания надпись «Ст. БОРЗЯ». Крайний слева на снимке бравый офицер в белом кителе, оставляющий самое хорошее впечатление о русской армии. Под ним чернилами дедовой рукой написано «Рейнвальд». Метрах в двух от него, так же лицом к нам, мой двадцативосьмилетний дед, он в белой тужурке с погонами, на нем офицерская фуражка и черные брюки, а вот руки совсем не по-военному засунуты в карманы тужурки. «Кураев». Слева от деда тоже метрах в двух в высоких сапогах, в гимнастерке, с карабином, опущенным прикладом на перрон, солдатского обличья рослый воин — «Дронов». На обратной стороне карточки запись: «Снимок сделан медицинской сестрой Альбрехтой сан. поезда им. импер. Марии Федор.»