Андрей Корбут - Гражданская война

• Название: Гражданская война
• Автор: Андрей Корбут
• Жанр: Научная Фантастика

---

Где-то неподалеку от Лионского вокзала, не сбавляя скорости, я свернул на неширокую улицу. Машину развернуло, занесло на повороте -- и, словно из-под земли, впереди возник человек... Глухой удар послышался, прежде чем я нажал на тормоза...

"Кажется, я убил его..." -- и эта мысль, совершенно спокойная, оставила меня в кресле автомобиля дожидаться полиции.

Но, задумавшись за рулем, я перестал думать о несчастном пешеходе...

"Что дальше?.. Как часто в детстве, узнав о смерти, об отсроченном приговоре, и не в силах с ним примириться, мы задавали друг другу вопросы: что, если жить вечно -- согласишься? что, если стать бессмертным? что, если ни друзей, ни близких?.. Но, взрослея, понимали -- чудес не бывает..."

Я не успел возразить себе, что мое положение несколько иное и нечего хандрить, как в окно заглянул полицейский.

"С лицом дебила" -- ожесточенно подумал я.

-- Месье, выйдите из машины, -- вежливо попросил он.

Я покорился, наконец-то подошел к лежащему в крови человеку и только тогда сказал себе: "Да ты, Морис, порядочная сволочь..." Однако полицейский, видимо, был обо мне другого мнения, -- присев на корточки, он нащупал у пешехода пульс, недовольно крякнул: "Жив". И вполне дружелюбным тоном посоветовал мне убираться отсюда, да побыстрее.

Уже отъехав, я вдруг прозрел: "Боже, тот пешеход, он же о четырех ногах".

12.

Очень скоро я остановил машину. Почувствовал, что просто необходимо снять напряжение, пройтись и успокоиться.

Это был район города, незнакомый мне, тихий, с многочисленными узкими улочками, почти без зелени, закованный в камень и практически без автомобилей. Я шел не спеша. Я узнавал время...

Мимолетный взгляд невзрачной девушки, торопливо исчезающей за дверью своей квартиры, испуганный... Притормозил микроавтобус, похожий на длинную сигару, выскочил из него шишконосый господин в очках, забежал в ресторанчик, заплатил за две пиццы -- и опрометью обратно: спрятался, уехал. Магазины слева, справа, магазинчики... все закрыто. Нет, вот один -- спортивные товары -- открыт, и внутри трое посетителей... На углу улицы нищенка палкой ковыряется в урне с мусором... Я уже на бульваре. Впереди шумная компания молодых людей. Из подъезда ближайшего ко мне дома вышла женщина лет сорока пяти...

Она неожиданно позвала меня:

-- Мсье, прошу прощения, подойдите, пожалуйста.

Сначала в нерешительности остановившись, я, поколебавшись, внял ее просьбе.

Овальное лицо, глубоко посаженные серые глаза, тонкий, чуть с горбинкой, нос, бесформенные губы, почти полное отсутствие косметики... Она не была роковой женщиной, но ее отличная грудь, фигура, хорошие ноги привлекли бы внимание не одного мужчины.

-- Я наблюдала за вами, очевидно, вы не здешний? -- пропел ее красивый голос, сладкий, тихий.

-- Вы почти угадали, -- не посмел возразить я.

-- Остерегайтесь приближаться к тем весельчакам.

-- Хм... Я был бы признателен, мадам, если бы вы уделили мне несколько минут и объяснили, что случилось с Парижем... -- и, заметив, как удивленно взлетели ее брови, добавил, -- ...долгая история, но тридцать лет я прожил отшельником, оторванным от мира.

-- Будет лучше, если мсье зайдет ко мне: на улице, ближе к вечеру, оставаться небезопасно, -- сказала она и протянула руку, -- Лаура.

-- Морис, -- назвался я давно забытым именем.

Квартира Лауры занимала весь третий этаж дома. Мы прошли в одну из комнат, предназначенную, очевидно, для гостей, где пол, стены и потолок были выдержаны в черных и белых тонах, а среди зала стояли шесть огромных мягких кресел. Хозяйка, усадив меня в кресло, извинившись, вышла в кухню и вскоре вернулась с двумя чашечками кофе.

-- Мне часто приходится коротать время в одиночестве, и мое любимое занятие вязать, сидя у окна. Потому-то я вас и приметила, -- и она подошла к окну, где на подоконнике лежало вязание.

-- Так что же с Парижем? -- напомнил я свой вопрос.

-- С Парижем? -- горько усмехнулась Лаура, -- скорее, со всем миром. Хотела бы я спрятаться от всего этого на тридцать лет... Кстати, сколько вам лет?

Она не обернулась, продолжая задумчиво смотреть в окно, и я не смог понять, то ли это простое любопытство, то ли что-то еще.

Признаюсь, я не отважился сказать, что мне шестьдесят два, слишком невероятным выглядело бы это утверждение.

-- Сорок пять, -- солгал я.

-- И раньше вы были в Париже?

-- Я жил здесь, но после...

Я замолчал. Я оборвал речь на полуслове.

-- Оставьте... Не надо, зачем. Вы не желаете говорить на тему прошлого, значит, не надо.

-- Когда я родила, мне было шестнадцать, -- немного погодя начала она свой рассказ, -- ...прошло столько времени, а кажется, это было вчера. Правда, странная вещь наша память? Знаете, как видится мне прошлое -- словно ночное море, море в безлунную ночь, его и ощущаешь, и не видишь..., а события, хорошие или плохие, словно маяки, не будь их -- потеряться в этом море и сойти с ума... Одну из моих подруг звали Сара, ей повезло больше всех, она умерла при родах. Патриция...

Я непроизвольно подался вперед, поставил чашечку на столик, она загремела, Лаура вопросительно посмотрела на меня через плечо:

-- Патриция... так зовут мою дочь, -- пояснил я, теряясь. Наверное, это плохо сочеталось с легендой об отшельнике.

-- Вы женаты? -- спросила Лаура.

-- Моя жена умерла.

Женщина снова устремила взор за окно, продолжила:

-- Патриция родила двухголового, их много теперь рождается, двухголовых, а у этого к тому же был огромный живот и короткие кривые ноги -- словно жаба... Аманда четырежды делала аборт на последнем сроке. Симона пять лет назад разрешилась двойней; сейчас она прожигает жизнь, бросив мужа, меняя любовников каждый день, о детях все забыли, и кто-то уже спрашивает, были ли они вообще? Но я одна знаю, как ей больно, я видела ее детей... Я могу вспоминать и вспоминать своих подруг, даже не подруг, а тех, кого просто хорошо знала... Вы ведь хотите понять, что случилось с Парижем... Кто-то из них сошел с ума, кто-то ушел в монастырь, кто-то отрекся от детей, кто-то проклял их, кто-то забыл о них или заставил себя забыть, а кто-то несет свой крест...

Мой Роберто родился слепым, без ушей, с какими-то отростками вместо рук..., а в остальном здоровый, славный мальчик...

Последние слова она произнесла очень жестко, почти зло.

-- Потому, что так было угодно Богу. А если родится ребенок, на тебя похожий, значит, проживет он недолго, а если и выживет, то каково будет ему, повзрослев, в чужом мире... Все случилось будто в один день. Их не было. -Они появились. Пришли и заявили о себе в полный голос... Вы спрашиваете, что с Парижем? Здесь два мира. Мы и Они. И никто не говорит вслух, что идет война... Когда нет танков и самолетов, но когда убивают за взгляд, за то, что кто-то не понравился кому-то. Нас убивают за то, что мы не уроды... И даже не убьют, а унизят, превратят в червя, в животное, только за то, что ты нормальный человек. Мы ведь нормальные люди, Морис. То, что называется человеком -- ведь это мы, Морис?

Лаура замолчала, и я почему-то сразу догадался, что она плачет. Тогда я подошел к ней, обнял сзади за плечи и зашептал: "Не плачьте, пожалуйста, не плачьте". Но Лаура, как бывает в таких случаях, повернулась ко мне лицом и зарыдала, теперь уже по-настоящему, прижимаясь щекой к моей груди. И сквозь слезы она делилась наболевшим.

-- Я боюсь его, Морис... Когда он дома, я забиваюсь в угол, так боюсь его. Но когда его нет, я не нахожу себе места, я молю Бога, чтобы с ним ничего не случилось. А он так часто пропадает, на неделю, а то и на месяц. Я устала от постоянного страха... Что я говорю, я люблю своего сына, очень люблю, но я и почти ненавижу его, но почему я должна лишить его материнской ласки? И понимаю, что он презирает меня... за что? Как он смеет? Морис, я не хочу, чтобы меня считали изгоем... Почему я не имею права жить счастливо и спокойно, радоваться, смеяться? Ну почему наше поколение должно расплачиваться за все прегрешения и ошибки, накопленные столетиями?

Она успокаивалась, голос ее затихал, расплывался.

-- Весь город живет одним страхом... Мы стали слабы и ничтожны. И с каждым годом нас становится все меньше. Разве рождаются сейчас дети, нет, не ОНИ, и ДЕТИ...

Губы ее дрогнули, изобразив подобие улыбки, измученной и полной отвращения: -- Наверное скоро эталоном красоты станет трехголовый Аполлон, Венера с глазом во лбу, а прекрасный Орфей запоет хриплым, мерзким голосом.., стоя на четырех ногах...

И она засмеялась диким сатанинским смехом, смехом отчаяния и боли.

Я ударил ее наотмашь ладонью по щекам раз, второй, третий... Лаура пришла в себя, опустилась в кресло и попросила виски из бара. Выпив, она кивнула в сторону окна:

-- В той веселой компании мой Роберто.

-- Пожалуй, мне пора, -- сказал я, полагая, что мое присутствие здесь, когда она в таком состоянии, едва ли уместно.

-- Прощайте, -- безразлично ответила она.

Вот тогда я и вспомнил слова Скотта.

"Неужели он был прав, когда говорил, что они поглотят нас. Неужели так далеко зашел конфликт человека с природой, что она стала мстить..."