Валентина Пашинина - Неизвестный Есенин

• Название: Неизвестный Есенин
• Автор: Валентина Пашинина
• Издательство: Фирма «Деркул»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-966-581-912-7

«Неизвестный Есенин» — третье, исправленное и дополненное издание книги Валентины Пашининой. Такого Есенина, каким он предстает на ее страницах, мы действительно не знали. По-новому осмыслены многие факты жизни великого русского поэта, доказано авторство «Послания евангелисту Демьяну», которое сберегли и сохранили политзаключенные УхтПечЛага, среди которых был и Василий Петрович Надеждин, передавший стихотворение автору этой книги, за что ему — особая благодарность. Основываясь на огромном фактическом материале, как опубликованном, так и практически неизвестном широкому кругу читателей, B.C. Пашинина предлагает свой взгляд на многие события в жизни поэта, а также обстоятельства его трагической гибели.

Впервые биография Сергея Есенина развернута на динамичном фоне истории России, а не ограничена тесными стенами скандального кафе «Стойло Пегаса».

Книга рассчитана на широкий круг читателей, представляет несомненный интерес для тех, кто глубоко интересуется творчеством и судьбой любимейшего поэта России.

---

Вся сжавшись, я смотрела с мольбой: «О милые, только не поднимайте, не смотрите!» (Разве нимфы могут быть обыкновенными барышнями?). Но ни одна из них не сделала жеста, чтобы поднять, и они отодвигались в глубь занавеса без поцелуев в публику, без отдачи себя толпе. Будто четыре нимфы из свиты Артемиды-охотницы, и вздумай Аполлон взглянуть на них нечистым взглядом, он был бы тут же разорван собственными псами.

Еще долго неистовствовала толпа, потом свет потушили.

(…) Долго еще я плакала в постели, накрывшись с головой одеялом, от неутолимой любви к Греции, пока не заснула в слезах.

И теперь, озираясь, я говорю: «Это был счастливейший день в моей жизни!»

Мне не пришлось увидеть самое Айседору Дункан. Вскоре разнеслась трагическая весть о гибели ее детей. Слухи о ней доходили самые разноречивые, но в первые годы войны говорили, что она уехала на фронт сестрой милосердия.

С Дункан началась новая эра для меня. Если первые чтения по древней истории раскрыли мне красоту античного мира, но одновременно заставили страдать о невозвратимости этой эпохи, то Дункан явилась как вестница, как обещанье, что еще не все потеряно и может вернуться вновь.

Через учениц я полюбила самое Айседору Дункан. Вернее, они слились в один ее образ, навсегда утвердившийся в сердце. Я никогда не засыпала, не помолившись о ней, ее детях и не поцеловав на прощанье их портрета. Они стояли на ночном столике, у кровати, так что, засыпая и просыпаясь, я видела их около себя.

Дункан прошла через все мое отрочество и юность, несмотря на то, что я никогда больше не видела не только ее, но даже учеников ее школы. После революции, когда она вновь появилась в Москве, вокруг ее имени шла шумная молва. Я всегда с тяжелым сердцем прислушивалась к ней и не пыталась увидеть ее вновь.

Нет, Дункан была единственная, и все попытки следовать за нею мертвы, беспочвенны. Один раз еще было дано человечеству увидеть сон о Золотом веке.

Айседора Дункан. Художник Леон Бакст, 1908 г.

А теперь — танки, пулеметы, удушливые газы (…)

А ее личная судьба разве не олицетворение Рока, мстящего за дерзновенную мечту воскресить былое язычество?»

Это свидетельство полностью опровергает клевету Мариенгофа, дескать, поохладели зрители к Айседоре, поостли. Допустим, это воспоминание 1914 года. Но вот что рассказала Ирма Дункан о гастролях 1924 года:

«В Киеве, древней столице Украины и одном из старейших городов России, ее успех был беспрецедентным. В этом городе, где около 500 тысяч жителей, она дала последовательно восемнадцать вечерних спектаклей в театре, битком набитом каждый вечер. Никогда, даже в Париже, не танцевала она так много и успешно. На улицах люди приветствовали ее ликующими возгласами. Нищие следовали за ней, крича: «Дункан, Дункан, красавица, дай нам хлеба!» И Айседора, словно королева, разбрасывала подаяние в виде пригоршней мелочи (…)

Однажды в ресторане, где она обедала, она велела официанту раздать (нищим, столпившимся у ресторана) всей этой скулящей и хнычущей братии по тарелке борща.

После этого никогда уже не могла от них избавиться. И когда, спустя несколько месяцев, было объявлено о ее приезде в Киев, нищие всего города и вся их родня явились на железнодорожный вокзал приветствовать ее криками: «Дункан, Дункан, красавица!»

Так было в 1924 году.

Писательница Цецилия Бану вспоминает, как в возрасте тринадцати лет ей посчастливилось вытянуть, одной из множества претендентов, единственный билет, выделенный на всю школу на выступление танцовщицы в Киеве в том 1924 году, и какое впечатление на всю жизнь оставило у нее искусство этой выдающейся артистки.

Несомненный интерес читателя вызовут воспоминания младшей сестры М.К. Чюрлениса Ядвиги, тем более, что ей довелось увидеть Айседору в Берлине в 1924 году, именно тогда, когда менеджеры предпринимали все возможное, чтобы провалить ее выступления.

В Берлине Глава из книги «Воспоминания о М.К. Чюрленисе» (в сокращении)

Вспоминает сестра художника Ядвига:

«В Берлине Дункан дала два концерта: в первый вечер танцевала Шестую Патетическую симфонию Чайковского; второй вечер посвятила теме Октябрьской революции, но на этот концерт я билета не достала, поэтому могу поделиться впечатлениями только о первом. Меня больше всего восхитило полное слияние движений Дункан с музыкой. Я никогда не думала, что движением можно так много выразить и, главное, что в движениях можно раскрыть развитие психологических процессов, таящихся в музыкальном произведении, не подкрепленных сюжетом или драматургией. Лучше всего помню первую часть Шестой симфонии, в которой Айседора без эффектных внешних средств передала глубокую трагедию и внутреннюю борьбу человека.

В танце Дункан находила выражение глубокая человечность, возможно, потому, что ее движения были очень естественными, тесно связанными с внутренними переживаниями человека. Не было привычных для классического танца пируэтов и пуант, да и вообще акробатических трюков, а также чуждой человеческой природе имитации «веса бабочки». Она танцевала босиком; в ее движениях не было ни крупицы стремления щегольнуть своей виртуозностью. А главное — Дункан казалась мне гениальным музыкантом, который языком хореографии выражает семантику музыки. В ее симфоническом танце я почувствовала удивительную законченность всего произведения. Основным его лейтмотивом был апофеоз трагедии.

А последняя часть симфонии до краев наполнила меня какими-то горькими мыслями и чувствами. Сдержанность движений действовала, как тишина после катастрофы. Эта тишина была сильнее крика боли. Это было рыдание. Танцовщица, одетая в темно-фиолетовое длинное легкое одеяние, с большой внутренней эмоциональной силой пере дала душевное горе человека.

Я помню: кончив танцевать симфонию, вышла поблагодарить за аплодисменты. Но вместо обычных банальных реверансов, она встала посередине эстрады, вытянула обе руки вперед и стояла так, немного наклонив голову набок, до тех пор, пока шум не затих. Ее длинная, до пола, темно-фиолетовая туника, серьезность и вытянутые руки что-то напоминали мне. И сейчас не могу забыть этого впечатления. А напоминало мне все это картину Чюрлениса «Жертва».

В туманных далях прошлого забрезжил маленький огонек, которому не суждено было вырваться из когтей судьбы и ярко разгореться (…)

Однажды летом брат привез из Варшавы стопку фотографий на редкость красивой молодой женщины.

Лучше всего помню снимок, где Дункан изображена с греческой прической, голова ее украшена диадемой, на ней греческая туника из легкой ткани. Удивительно правильные черты лица ее красили едва заметная милая улыбка и выразительные лучистые глаза. Я и сейчас вижу ее такой. Все в ней просто, естественно и гармонично, словно она сама — образец античной скульптуры. Тогда я еще не понимала, что так привлекает в ее лице.

Кроме самой Айседоры, в коллекции брата были еще снимки девочек и юных танцовщиц. Маленькие танцовщицы были сгруппированы по нескольку: они составляли художественную композицию.

На сцене — воспитанницы Айседоры Дункан

Брат рассказывал, что приезд Дункан в Варшаву потряс всю музыкальную общественность. Это явилось крупной сенсацией, и поэтому все. кто мог, бежали смотреть балерину, танцующую «босиком». Имя Айседоры звучало в самых разных слоях знатоков и любителей искусства, О ней говорили в мастерских художников, в салонах, кафе, в печати. Так как брат не любил сенсаций и ко всем «модам» относился скептически, то и на сей раз весьма холодно встретил полное энтузиазма предложение Ев гения Моравского пойти посмотреть эту знаменитость. Но вот он увидел на афише программу концерта Дункан. Дункан танцевала сюиту Баха и траурный марш Шопена. Это было нечто новое! И тогда он решил пойти на концерт. Впечатление было огромным. Из того, что он рассказывал нам об этом концерте, я поняла, что на свете нет танцовщицы лучше и серьезнее Дункан!»

Константинас Чюрленис написал картину, на которой изобразил одинокую фигуру женщины в длинном фиолетовом хитоне с высоко поднятыми руками. Картину назвал символически: «Жертва». С нее он снял копию и подарил братьям Моравским, которые жили тогда в Париже и устраивали симфонические концерты. У них и увидела Айседора эту картину, узнала себя. А братья рассказали ей историю создания картины талантливым художником, который так рано ушел из жизни. Глубоко опечаленная услышанным, Айседора сидела молчаливая и сосредоточенная, а потом попросила сыграть траурный марш Шопена. И под эту музыку создала новый танец, который посвятила памяти Чюрлениса.