Александр Кононов - У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1)

• Название: У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1)
• Автор: Александр Кононов
• Жанр: Прочая детская литература

---

К костру шагнул худой человек в лохмотьях и сказал сиплым голосом, почти беззвучно:

- Не бойсь... Не бойсь, ребята.

Заросшее его лицо дрогнуло; может быть, он хотел улыбнуться.

- Не признал меня, Гриша?

Гриша, не в силах заговорить, качнул головой: нет, не признал.

- Я еще приходил в "Затишье" перед праздником... Иван я, солдат. - Он оглядел себя, свои лохмотья: - Теперь-то уж вольный... Не солдат больше.

Мальчики, все еще подавленные страхом, молчали.

Иван неподвижно смотрел в огонь, в одну точку. Потом, с усилием глотнув, спросил хрипло:

- А что, мальцы, у вас картошка-то, поди, доспела?

У Гриши постепенно проходил расслабляющий страх, он не столько узнал в оборванном человеке щеголя-солдата, сколько поверил, что это действительно Иван: иначе, как мог бы назвать Гришу по имени?

- Садись снедать, - ответил Гриша, стараясь говорить солидно, как хозяин. - Ян, давай соли!

Иван присел к костру и начал доставать обгорелой веточкой картошку из горячей золы. Попробовал было отодрать запекшуюся кожуру, а потом, торопясь, разломил картошку пополам и сунул неочищенную в рот. Он крякал, дул на обожженные пальцы, на глазах у него выступили слезы.

- М-м-м, - промычал он, - хорошо!

Он съел почти всю картошку и, видно совестясь, спросил:

- А вы что ж не едите, ребята?

Конечно, совсем неплохо бы было втроем - теперь уж в полной безопасности - в таинственном, темном лесу поесть у костра печеной картошки... Но солдат жевал с таким мучительным наслаждением и так нерешительно остановился, что Гриша сказал:

- Мы не хотим... Давеча ели.

- Мы не хотим, - откликнулся Ян.

Костер стал никнуть, вот-вот погаснет; надо было набрать новых сучьев. Мальчики теперь уже не боялись. Они даже осмелились идти за хворостом врозь, уже не держась друг за друга. И Гриша первый вернулся со своей охапкой. Иван молча поманил его пальцем.

- Слухай, - зашептал он тревожно. - Никому не сказывайте, что видали меня. А кто этот мальчонка? Дружок твой? Не припомню его, не встречал.

- Это ж Ян, - сказал Гриша. - Ян Редаль, лесников. Ты его не опасайся, он... ну все равно как я сам. Он, правда, латыш...

- Латыши меня спасли. - Иван поглядел на Гришу долгим взглядом запавших воспаленных глаз и проговорил медленно: - Латышам я теперь брат на всю жизнь.

Вернулся к костру Ян. Он всегда делал все медленней, чем Гриша. Зато и охапка хвороста была у него добротней, больше.

Иван доел картошку и прилег на траву возле костра:

- А я теперь всех опасаюсь... Уж такое мое дело. Брожу вторую неделю по лесу, как волк.

Он вдруг привстал испуганно и зашептал, как в бреду:

- Ребята, слышь, я на вас надеюсь! Не выдайте, не сказывайте никому, что я тут скрываюсь. Сурьезное дело! Меня вешалка ждет, поняли?

И, поглядев с минуту на испуганные лица мальчиков, добавил:

- Повесят меня, если найдут. Понятно теперь? Эх, несмышленые, ничего-то вы не понимаете, ничего не знаете!.. Ну, эдак, может, для вас и лучше.

- Мы знаем! - Гриша заторопился. - Мы все знаем. Ты с заозерскими мужиками войной на Тизенгаузенов ходил. Давеча заозерских восемнадцать человек в тюрьму угнали. А в Пеньянах до сих пор драгуны стоят. Кони у них вороные, громадные...

- И про коней знаешь? - слабо усмехнулся Иван. - Ну ладно. Слушай хорошенько: вот папашка твой, Иван Иванович, знаком мне, правильный человек, ну все ж таки и ему, родному отцу, не говори пока что обо мне. И Редалю, леснику, нельзя. Слышите?

- Слышим.

- Сурьезное дело, ребята!

Иван долго молчал. Потом заговорил вполголоса:

- Помнишь, Гриша, увезли меня на телеге в город? Тэкля еще тогда стояла, глядела, и ты рядом... Ну, привезли меня в город, кинули в тюрьму. Военный суд скорый, да, видно, таких, как я, не один оказался. Судьям работы прибавилось, не управились. И вот - к ночи дело было, в сумерки кто-то бросил мне на койку черную шинель. Кто - и до сих пор не знаю. Черные шинели конвойные носят. Не могу понять, к чему бы эта шинель. Однако молчу. Приходит ко мне в одиночку - это такая загородка с каменными стенами на одного человека, - приходит надзиратель, старичок, становится ко мне спиной, начинает керосиновую лампу заправлять, - пора, значит, для меня свет зажечь, в темноте мне жить не полагалось. А лампа там с сеткой такой, или, верней сказать, с решеткой. Он сетку сымает, кряхтит, лезет за спичками... И тут меня будто кто толкнул: "Чего ждешь, Иван?" Накинул я на себя черную эту шинель, иду на носках, чуть слышно, в коридор - дверь-то незапертой осталась. А старичок-надзиратель глуховат был. Вышел я во двор... Как-то и не помню толком, что дальше-то было. Иду я будто по двору - ну, как во сне, а мне кличут: "Куда пошел, за табаком?" А потом через минуту: "Прохорыч, за табаком, спрашиваю? Э, глухой черт!"

Поручик наш в полку меня за гимнастику хвалил - есть такая солдатская наука. На козлах я всякие штуки свободно мог выделывать - и так и сяк, и на косяк, и вверх ногами. И вот, видно, пригодилась мне эта наука. Пошел я в дальний угол двора, подхожу к стене, подпрыгнул, ухватился в темноте за что-то... Не помню опять, как это мне удалось, со стены спрыгнул в поле, в глазах черно, иду - хромаю. Вскорости бежит кто-то, догоняет меня. Ну, значит, смерть пришла: оружия-то у меня - одни кулаки. Догоняют меня двое, суют узел: "Переоденешься, солдат". Говорят по-русски, а по говору слышно - латыши. К каким-то огородам привели меня, потом вывели к лесу: "Ну, теперь иди, сам себя спасай". Заговорили друг с другом по-латышски не понял я о чем. Развязал узел - там одёжа вольная: пиджак, штаны. А шинель взяли они у меня обратно. Спрашиваю: "Братцы, за кого мне бога молить?" Один, сурьезный такой, говорит: "Вас постановила освободить боевая дружина", и еще что-то сказал - тех слов я не запомнил: мудреные. Ну, подался я в лес, переоделся и вот хожу с той поры от сосны к сосне... Оголодал, страшное дело!

Неясный свет занялся вверху, предутренний ветер прошумел по верхушкам деревьев.

Иван будто вспомнил что-то:

- А вы как попали сюда, ребята? Я на огонь шел... постоял за кустами, глянул на вас - что за притча! Сказать, в ночном мальцы - так коней нету... Или, неслухи, потихоньку ушли из дому?

- Мы потихоньку и вернемся, никто не узнает, - сказал Гриша.

Иван поднялся:

- Поспешайте, ребята. А то не миновать березовой каши. Прощайте.

- Дядя Иван, мы тебе хлеба принесем.

- Ну, спасибо. Вот уж спасибо! Только смотри, чтоб никто не видал. Положи хлеб вот в эти кусты, в орешник, - я приду, возьму. А меня днем не ищите.

Он обоим им подал руку, как большим.

Мальчишки пошли прежней дорогой к усадьбе, вышли в поле. Снова свежий ветер прилетел издалека, пошевелил им волосы, приник к лицам, горячим от бессонной ночи, пошептал в траве - исчез. Льдистый блеск звезд побледнел. И далеко, в неизмеримой дали, лег узкий зеленый рассвет.

Одна лишь живая душа - Собакевич встретил их в усадьбе, зевая и потягиваясь. Он дружески обнюхал мальчишек и проводил Гришу до самого дома. Там он удивленно задрал морду, нюхая шершавые Гришины пятки, - Гриша лез бесшумно в раскрытое окно: это, конечно, был непорядок, и пес брехнул на всякий случай. Но тут же, пружинно изогнувшись и лязгнув яростно зубами, принялся искать у себя злую блоху. На брёх никто не отозвался. Все спали. Но только добрался Гриша к постели - у хлевов стукнули ведрами. И слышно было, как зазвенела в гулкий подойник струя молока.

Только через час после того, не раньше, зашептала в чуланчике бабушка - стала на молитву.

15

С этого времени жизнь мальчишек наполнилась тревогой и счастьем. Как же иначе, если не счастьем, назвать ту упоительную и опасную тайну, в которой сам живешь и действуешь!

Теперь оба они были постоянно голодны: то и дело Гриша просил хлеба и после завтрака и перед обедом... Скоро у них скопился запас - груда ржаных ломтей и четыре куска сахара. Все это они снесли под вечер в знакомый орешник в лесу, выбрали место посуше, наломали веток, закрыли ими припасы. И домой после этого идти не хотелось. Ивана они не видели - не важно! Они, может, и не увидят его больше.

Но зато с каким жаром они вспоминали: Иван пожал им руки, как большим, - уважительно. И обсуждали, когда придет он за хлебом: сегодня или завтра - должно, сегодня ночью, - и сразу ль найдет, не много ль они накидали веток сверху.

- А вдруг не увидит?

- Найдет. Что он, не понимает? Раз накидали веток, значит было что закрыть... Раскидает ветки, а там - хлеб.

- А надолго ему хватит? На два дня? Или больше?

Гриша задумался: сколько человеку надо хлеба в день? Три ломтя больших... но это если еще что-нибудь есть - каша, горох. Или чай. Потом еще суп, самая нелюбимая Гришина еда. А если один хлеб... Трех ломтей мало.

- Да еще он, погляди, большой какой, Иван-то... Не миновать завтра опять нести ему хлеба.

- Если б еще сала достать...

- Я у бабки попрошу. Пока не даст, не отлипну.

...Два раза ходили они к заветному месту в лес и оба раза Ивана не видали. Но хлеб исчезал, ветки не были раскиданы как попало, а сложены в сторонку кучкой. Значит, человек брал, не зверь. Кто же, кроме Ивана? И все-таки разбирали сомнения. А вдруг не он? А что, если ребята деревенские ходили по лесу, да и набрели на кучу ореховых веток?.. Когда в третий раз пришли они в лес (с печеной картошкой в карманах, с хлебом за пазухой), у знакомого орешника перед сизым кругом золы, оставшейся от костра, сидел Иван. Видно, ждал.