Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный

• Название: Достался нам век неспокойный
• Автор: Емельян Кондрат
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Их было шестнадцать, нас - вдвое меньше. Я скомандовал Николаю Пушкину со своей четверкой связать боем истребители, остальных повел в атаку на бомбардировщики.

Но неожиданно появляется еще группа самолетов. Чьи - сразу не понять. Недавно тут у немцев появились новые истребители "Фокке-Вульф-190". Очень похожи на наши Ла-5. То ли случайно, то ли с умыслом это, но передняя часть выкрашена в красный цвет, как и у нас (отличительный знак самолетов нашей дивизии). На такую удочку мы уже попадались. Вот и сейчас, вижу, Соколов не обращает внимания на "фоккера". Рвусь к нему, но поздно. Машина Соколова уже горит, кренится. Бью по "фоккеру" - не успел он уйти, тоже вспыхивает. Но что ото? Справа и слева от меня трепещут длинные и белые, как веревки, трассы. Это - конец, тут не вырваться. Если бы ведомый помог...

- Саша, выручай!

Тут он, тут, мой ведомый. Рву машину в сторону, резко оборачиваюсь и вижу: Майоров идет за мной, а "фоккер", который просто чудом не сбил меня, неуклюже несется вниз. И еще ниже, вижу - белеет купол парашюта. А сердце колотится, едва не выскочит из груди.

"... Патрулировали И. Скрыпник и К. Федоренко. Обнаружили четверку "мессершмиттов", которые шли ниже. Произвели атаку. Двоих сбили. Но их самих сверху атаковали "фокке-вульфы". Двое против шестерых... "

Да, скупы строки, выведенные твердой рукой начальника штаба.

Двое против шестерых! Не записал начштаба, что чувствовали два неразлучных друга, когда увидели эту шестерку, несущуюся на них в лобовой атаке. Не записал, как зазвенел в наушниках Кости голос Ивана:

- Тараним! Прощай, Костя... - И как застыла на их лицах гримаса предсмертной ярости.

Но фашисты не выдержали и рванули свои машины вверх. Две из них тут же получили в брюхо горящие зеленым пламенем очереди.

...Долго стояли на аэродроме Иван и Костя, обнявшись.

Сразу полагается делать описание боя. Но они - не могут. Не слушаются руки.

- Ватное тело, - жалуется Федоренко. Звонит телефон. Майор Островский зовет меня:

- Генерал Кравченко.

- Видел, видел бой твоих молодцов. - Комдив доволен. - Передай, что скоро привезу им ордена...

"Молодцы" сидят за столом, глаза слипаются, лица серые н смертельно усталые.

- Генерал очень вас хвалил, - говорю. - Подтверждает сбитых вами, сам наблюдал. Так что напишете завтра. А сейчас ужинать.

Устало улыбаются,

- Мы не хотим.

- Поэтому-то как раз и надо...

Все слилось в один долгий-долгий бой...

Метель. Ветер бросает в лица колючий снег, рвет полковое знамя. Четверо, неловко ступая, несут к уже завьюженной яме гроб.

Хороним капитана Тришкина.

- Я почему-то всегда думал: его невозможно убить, с печальным недоумением произносит Федоренко.

Он только что вернулся. Пришлось на несколько дней отправлять лечиться. Бои, физические нагрузки, а главное - постоянная, до предела, натянутость нервов, когда каждый день идешь под пули, - все это так вымотало Костю, что в последнее время стал он страшно тощий, ничего не мог есть, один чай.

- Такой летчик! Так летал! - соглашается Панкин.

Разрослось полковое кладбище...

Насупились мужчины. Всхлипывают девушки. Трещит прощальный залп. Сегодня не можем воздать Тришкину как положено. Обычно взлетает группа и, делая над могилой горку, бьет в небо из всего оружия.

Мы еще скажем ему это наше авиационное "прощай", А сегодня в воздух не подняться.

Расходятся. Таня Коровина и Мария Пащенко остались закончить последний венок. Задерживается и Леша Фонарев.

- И мое место, наверно, здесь - рядом с командиром нашим Тришкиным.

- Да что вы, товарищ лейтенант! - в ужасе отмахиваются от него.

Нельзя погибать умелым - это сильно бьет по молодым. Раз уж, мол, такого перебороли... И потом, когда погибнет бывалый, вспоминают: "Он ведь предчувствовал"... Мало ли что люди говорят. Из миллиона один раз просто случайно совпадает. Но в остальных, наверно, бывает так, застрявшая в мозгу мысль сама способствует роковому исходу. Она гнетет и в самую важную минуту что-то сломает внутри...

Через несколько дней Скрыпник и Фонарев, Федоренко и Бессолицын вылетели на задание. Скрыпник и Фонарев не вернулись. Это было 21 февраля.

Два человека в полку переживают особенно остро,

Костя Федоренко вновь ничего не ест. Вчера на ужин вовсе не пошел. Сегодня его затащили в столовую. Сидит, пододвинув к себе кружку с чаем, глаза опущены, словно ищет он, высматривает что-то там, на дне.

Я поздравляю летчиков с праздником. Сегодня - 23 февраля, двадцать пятая годовщина Красной Армии,

Костя дождался конца официальной части,

- Разрешите, товарищ командир? Выходит, провожаемый сочувственными взглядами. Костя стоит у крыльца, медленно застегивает куртку. В темноте раздается скрип снега, кто-то делает несколько шагов.

- Это ты, Таня?

- Я, - доносится тихое, как шелест ветра. Она подходит ближе, молчит, боясь спросить.

- Ничего нового, - угрюмо отвечает Федоренко на ее немой вопрос.

Таня плачет, давясь рыданиями, стараясь пересилить, смять эту вспышку горя. Костя обнимает ее рукой за плечи, привлекает к себе, и она дает волю слезам.

- Да ладно тебе, - успокаивает ее Костя, голос у него дрожит, ломается, и худое его лицо тоже становится мокрым.

Так они стоят минуту.

- Ты почему здесь? - беспокоится Федоренко.

- Меня отпустили, - говорит Таня и начинает вытирать слезы. - Я сейчас пойду... Значит, ты не видел, что он точно погиб?

Таня спрашивает так уже в сотый раз, и в сотый раз Федоренко отвечает:

- Не видел. Он вернется...

Горе Федоренко всем понятно. Со Скрыпником они земляки и еще довоенные друзья. Горе Тани Коровиной для всех неожиданность. Так узнали об их любви.

Из столовой начинают выходить. Таня никого не стесняется, не боится, что вот узнали теперь о ее чувствах к Ивану Скрыпнику, ей все равно, кто как к этому отнесется. Но все относятся одинаково. Все тронуты тем возвышенным и чистым, что эти двое всегда носили в себе и что помогло им найти и полюбить друг друга. Летчики узнают в предутренней темноте Таню, каждый старается найти для нее теплые и дружеские слова.

Она ждет меня.

- Товарищ полковник! Сказали, что только вы можете отменить...

Действительно, наблюдая эти два дня, как она мучается, я предложил послать ее за запчастями. Длинная дорога, хлопоты, смена обстановки помогут приглушить боль.

- Можно мне не ехать?

- Почему?

- Вдруг Ваня вернется, а меня нет...

День сегодня обещал быть отменным, разгорался яркий, солнечно-слепящий, и вместе с ним разгорались бои за Синявинскую сопку. С утра фашистская пехота с танками предприняли отчаянную контратаку, их самолеты беспрерывно пытались бомбить. Все время находилась в воздухе и наша авиация - группа сменяла группу, из разных полков шли сюда истребители. Шли и на другой горячий участок - севернее, где фронты соединились и уже действует новая железная дорога Ленинград - Большая земля, где непрерывные вражеские бомбежки.

Я только что вернулся и ждал, пока заправят самолет. Показался "виллис". Он обогнул столовую, приблизился. Машина командира дивизии генерал-лейтенанта Кравченко. Выходя, он наклонился, чтобы не задеть папахой край брезентовой кабины. Приостановил мой доклад, поздоровался. Бросил перчатки на капот "виллиса", вытер сверху вииз ладонями лицо, словно умылся.

- В последние дни не удается выспаться - по ночам вызывают к начальству. Требуется, чтобы взаимодействие с наземными частями было, как часы. Все утрясаем да утрясаем...

Огляделся, улыбаясь такому чудесному дню, щурясь от слепящего снега.

- Ну, ладно, полюбовались и хватит. - Расстегивает шинель. - Пусть подготовят мне самолет. Вылетит группа из полка Кузнецова - я ее возглавлю.

Существует приказ, ограничивающий участие в боях командного состава. Так было потеряно много лучших командиров авиации, особенно в первое время войны.

- Не надо вам, Григорий Пантелеевич, лететь. Сейчас там очень сложно.

Несколько тяжеловатый подбородок и острый внимательный взгляд придают его лицу строгое выражение. Но стоит только появиться улыбке - и лицо сразу становится молодым, почти юношеским, даже озорным.

- Вот видишь, - мгновенно реагирует он на мои слова, реагирует почти с радостью, словно я попался, - сам говоришь: сложно, значит, тем более командир должен быть там.

Он медленно, неспешно надевал меховую куртку, которую возил с собой в машине.

- Кроме того, - продолжал - сам должен понимать: нельзя командовать только с КП. Хорошо это, если летчики будут думать: командир дивизии не участвует в боях, трусит, что ли?

- Вы - дважды Герой, кто так подумает?

- Ладно-ладно, дифирамбы потом... Уже направляясь к самолету, повернулся, опять улыбаясь и щуря веселые глаза.

- Да, вот что. Вечером приеду вручать награды, У тебя сегодня много будет именинников. Как самодеятельность - подготовили новую программу? Пусть будет праздник как праздник...