Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм

• Название: Замок Фрюденхольм
• Автор: Ганс Шерфиг
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1964

«Замок Фрюденхольм» открывает новую и очень интересную страницу в творчестве Шерфига. Впервые за многие годы литературной деятельности писатель обратился к исторической хронике. Книга посвящена самому тяжелому и трудному периоду в истории Дании — «пяти проклятым годам» гитлеровской оккупации.

---

Железная койка, которая днем поднималась, была спущена, Мартин мог лечь и подумать. Ему разрешили также читать и курить. У него были теперь собственные спички, и ему не приходилось беспокоить надзирателя просьбой зажечь сигарету. Заключенным разрешали покупать по утрам чашку суррогатного кофе и булку.

С некоторыми надзирателями можно было разговаривать. Не то чтобы вести долгие беседы, но и краткий обмен двумя-тремя шепотом сказанными словами подбадривал. Это пришло не сразу, и старым добросовестным тюремным служакам нелегко было нарушить распорядок, который являлся для них смыслом жизни. Теперь из камеры в камеру передавались новости. И маленькая помятая газета Мартина пошла по камерам при помощи доброжелательно настроенного служителя.

Приказ об одиночках был отменен. Перенаселенность тюрем не позволяла такой роскоши. В течение нескольких дней все коммунисты из провинциальных тюрем были переведены в копенгагенскую тюрьму Вестре, и пришлось уплотняться.

В камеру № 32 к Мартину вселили пожилого учителя с Лолланна, краснолицего человека с острой седой бородкой и в золотых очках. Звали его Торбен Магнуссен. Он был членом правления Союза природоведов на Лолланн-Фальстере. Особенно он интересовался водяными жуками, и его статья о гюринидах Лолланна была даже напечатана в журнале «Флора и фауна». Это был скромный, молчаливый человек. И если полиции безопасности стали известны его политические взгляды, то это объясняется рвением одного лолланнского лесника, осведомителя «Гражданской организации» и члена общества любителей бабочек, эмблемой которого был мотылек из желтого металла.

Старый учитель принес с собой книгу Кропоткина о взаимопомощи в природе и первый том сочинения Гангельбауэра «Die Käfer von Mitteleuropa» («Жуки Центральной Европы»), Он прилежно читал по очереди обе эти книги. В лолланнской тюрьме ему дали только евангелие, а когда через полтора месяца разрешили получать газету «Лолланнске тиденде», то ретивый полицейский вырезал из нее все иностранные новости, оставляя для чтения только местные сообщения и объявления. Когда же учителя увозили из Лолланна, то на его вопрос, куда его отправляют, ему сказали — наверно, в Германию. То же сообщили и его жене.

— Ты сидел в одиночке?

— Да. И в очень грязной камере. В первое время у меня даже вши завелись, — рассказывал учитель.

— У нас условия лучше, — с оттенком местного патриотизма сказал Мартин. — В особенности улучшилось положение в последнее время. Приятно, что койку на день не поднимают. А вам разрешали курить?

— Только на прогулке. Но мне-то все равно. Я жую табак, привык в школе.

Молодой надзиратель, которого они звали Черный, вошел в камеру и прикрыл за собой дверь.

— Что-нибудь новое? — спросил Мартин.

— Да. Здесь Мартин Андерсен Нексе.

— Значит, правда, что его арестовали.

— Он в тюремной больнице. С двадцать второго июня он сидел во фредерикссуннской тюрьме. Со стариком там так ужасно обращались, что он заболел.

— Он серьезно болен?

— Не знаю. Но юмора не потерял, говорит, что государство оказало ему честь, предоставив бесплатную персональную жилплощадь.

— Для нас это, во всяком случае, честь — находиться в одной тюрьме с Мартином Андерсеном Нексе, — произнес Магнуссен.

— Я только хотел сообщить вам это, — сказал Черный.

Так изменилось положение в тюрьме Вестре, что у заключенных появились друзья среди тюремщиков. Во всяком случае, один наверняка.

На параде горшков встречались новые лица. Заключенные обменивались приветствиями. По тюрьме ходили слухи. Говорили, что правительство старается найти законный предлог для запрещения коммунистической партии и что заключенных переведут в какой-нибудь лагерь. Немецких эмигрантов, интернированных после 9 апреля прошлого года, держали в лагере Хорсерёд в Северной Зеландии. Потом их отправили в Германию, и лагерь стоит пустой. Может быть, нас перевезут туда?

— Это было бы чудесно, — сказал Магнуссен, — Там очень красивая местность. Хорсерёд находится в лесу. Это у озера Гурре. А рядом замечательные болота и чрезвычайно интересная фауна.

— Иди ты с твоими болотами! — закричал Мартин, — Не воображаешь ли ты, что тебя отправят туда ловить головастиков? На черта нам красивая местность, если мы будем сидеть за колючей проволокой?

— Я несколько раз бывал на экскурсиях около озера Гурре, — невозмутимо продолжал учитель. — Это было очень интересно.

— Но мы-то поедем не на экскурсию, а в концентрационный лагерь, — возразил Мартин.

— В последний раз я ночевал там в кабачке в Тикёбе. На завтрак нам подали жареную сельдь, это было необыкновенно вкусно. Чудесная гостиница. Я играл там в кегли с хозяином.

— Надеешься и теперь попасть в этот кабачок и поиграть в кегли?

— Я только рассказываю о тамошней местности. От кабачка Тикёб всего два километра до Хорсерёда. До кабачка в Марианелунде немного дальше.

— Ты мечтаешь о кабачках!

— Там великолепная природа. Такой девственный ландшафт! Леса сливаются один с другим: роща Хорсерёд и Гурре Ванг и роща Нюроп и Данструп. А еще роща Тейльструп и Клостеррис и лес Хаммермёлле. Они фактически составляют одно целое. Можно пройти много миль и все время лесом.

— Какая нас ждет приятная прогулка!

— Лагерь в Хорсерёде похож на маленькую уютную шведскую деревушку. Красные деревянные домики среди зеленых елей и берез. Раньше там был летний лагерь для детей.

— Ха! Значит, мы отправимся на курорт! Вот черт возьми!

— Первоначально лагерь в Хорсерёде был оборудован для союзных военнопленных, которым в первую мировую войну помогал Красный Крест, — терпеливо продолжал Торбен Магнуссен. — Они жили там довольно свободно, и кормили их, конечно, лучше, чем в Германии. После войны многие там остались, женились на датских девушках.

— Немецким эмигрантам, которых интернировали в концентрационном лагере в Хорсерёде, жилось не очень-то свободно, — заметил Мартин.

— Нет. У них был противный начальник лагеря, мелочный и жестокий.

— А теперь немецких эмигрантов выдали гестапо.

— Да. Позор! Я знал многих немецких товарищей. Несколько человек жили у нас. Они добровольно отдали себя в руки датских властей. Им торжественно обещали, что их не выдадут.

— В тот день, когда немцы этого пожелают, нас тоже им выдадут, — сказал Мартин.

— Очевидно, — подтвердил учитель. — Приходится так думать.

Он выплюнул жвачку на кусочек газетной бумаги и положил его рядом с книгами. Старший учитель Магнуссен был человек экономный. Табак можно было пожевать еще раз.

— Мы заложники, безразлично, попадем ли мы в твой идиллический Хорсерёд или в другую красивую местность, — пробурчал Мартин.

— Конечно.

Они помолчали. Слышался вечный тюремный шум: лязг ключей, хлопанье дверями и топот деревянных башмаков. Непрерывно раздавались окрики и свистки. Мартин лег на койку и уставился в потолок. Учитель покачивался взад и вперед на табуретке и читал книгу Гангельбауэра о жуках Центральной Европы. Он взял свежего табаку, позабыв о той жвачке, которую отложил. У него была дурная привычка класть старые жвачки на полку и на стол, и это раздражало Мартина.

— Как ты думаешь, выберемся мы отсюда живыми? — спросил он.

— Вряд ли, — ответил старший учитель, продолжая читать Гангельбауэра.

— Наш старый учитель Тофте тоже интересовался жуками, головастиками и всякими другими насекомыми, — сказал Мартин.

— Да, этим многие интересуются.

— Он многое знал и о звездах, об Орионе, Плеядах.

Старший учитель Магнуссен вздохнул.

— Как было бы чудесно снова увидеть небо и звезды!

— Тофте верит, что на звездах есть жизнь.

— Это бесспорно. Жизнь есть повсюду.

— Старый Тофте верующий. Он верит в вечную жизнь.

— Конечно, жизнь вечна. — Магнуссен не поднимал головы от книги.

— Ты тоже, как учитель Тофте, веришь, что ты бессмертен?

Старший учитель Магнуссен перестал читать. Закрыл Гангельбауэра, положил жвачку на книгу и заходил по комнате.

— Религия господина Тофте и религия церкви — это религия индивидуализма, — начал он. — Нельзя быть бессмертным в одиночку… Бессмертен только коллектив. Мы бессмертны все вместе, а не каждый сам по себе.

— Мне это не очень понятно, — сказал Мартин, вытягиваясь на койке. — Здесь в голову приходят такие странные мысли. Это потому, что ничего не делаешь. Я привык работать на свежем воздухе, а не размышлять над жизнью в четырех стенах.

Старший учитель Магнуссен продолжал ходить по камере. Шесть шагов вперед, шесть назад. Мартин нетерпеливо следил за ним глазами.

— Какие произведения литературы и искусства мы называем бессмертными? Бессмертно то искусство, которое понятно людям во все времена. Искусство — это общность людей. Никто не пишет для себя. Жизнь — дело общее. Нельзя размножаться одному. Да и жить совсем одному нельзя. Робинзон Крузо окружил себя козами на своем острове, чтобы не быть одному, но если бы не появился Пятница, он, возможно, все же умер бы от одиночества, ибо у человека и козы очень мало общих интересов. Полное одиночество вообще невозможно себе представить. Одинокий человек похож на желток в яйце, он живой, но не обладает ни чувствами, ни мыслями.