Александр Трапезников - Царские врата

• Название: Царские врата
• Автор: Александр Трапезников
• Жанр: Историческая проза

---

— Ну, разумеется, там, где же еще? — сказал Заболотный. — С пробуждением вас, Евгения Федоровна!

— Ты как тут оказался? — спросила сестра.

— Примчался по первому зову Николеньки. Мы друзей в беде не бросаем. Сейчас еще и доктор подъедет.

— У тебя ночью жар был, — напомнил я. — Зачем ты встала? Тебе бы лежать, я в постель чай принесу.

— Я себя хорошо чувствую, — ответила сестра. — Только голова побаливает и слабость какая-то. Руки дрожат.

Она. присела на стул, задумалась, словно вспоминая прошедший день. Молчали и мы. Я пододвинул к Жене чашку с горячим чаем, она механически сделала несколько маленьких глотков. Заболотный невозмутимо дохрумкивал печенье.

— Значит, вы нашли интересную тему для беседы? — произнесла, наконец, сестра. — Похвально, что не скучаете. Косточки мои моете?

— Ну что ты, Женя! — протестующе сказал я. — Просто…

— Просто, — кивнула она головой. — Всё очень просто. Да, я ездила в конце июня по северным деревням. Случилось побывать и в Лысых Горах. Как же мимо проехать? Заколдованное место.

— И я там как раз погостил несколько денечков, — вставил Заболотный. — Молочка попил свежего. Очень высокий, доложу я вам, процент жирности. До сих пор облизываюсь.

— Как же так, ты ведь говорила, что на юг отправишься? — спросил я. — И билет, вроде бы, был в Ялту…

— А я передумала, — ответила сестра. — Вот только тебе доложить не успела, Коленька, извини. А может быть, надо было и тебя с собой захватить?

— И Бориса Львовича, чтобы он поглядел, как простые русские люди живут, ввергнутые в карамболь демократическими реформами, — вновь вставил Мишаня. — У него бы процент жирности в мозгах поубавился.

Дался ему этот «процент»! Но Женя на его слова не обратила внимания, хотя сказаны они были с каким-то намеком. Или вид сделала, что не слышит.

— А портрет дрянь получился, — произнесла сестра. — Написан хальсовским мазком, но не динамичен. Сегодня же вечером я его на шнурки порежу.

— Охолодись, Женя! — сказал Заболотный. — Лучше продать в какую-нибудь галерею. Я возьмусь устроить. За небольшой процент жирности.

— Порежу, вот увидите, — повторила сестра. — Он мне на мозг давит. И вообще, что хочу, то и сделаю.

Мне показалось, что у нее снова начинается жар, поскольку глаза лихорадочно блестели. И настроение становилось всё более капризным и взвинченным. Она порывисто отодвинула от себя чашку, расплескав чай. Я стал вытирать тряпкой стол. Подумал о том, что она в самом деле способна уничтожить портрет, надо бы сходить в мастерскую, когда Женя вновь уснет, и спрятать его подальше.

— Бритвочкой оно будет сподручнее, чем ножницами, — задумчиво произнес Заболотный, — или секатором. Но ты ведь не холст станешь резать, а натурщика. Так мне видится. Вообще-то, в иных портретах, в которые художники вкладывают значительную часть своей души, заключена дьявольская сила. Это всем известно, вспомните Гоголя. Мистическая сила таких творений коварна, она бьет по самому создателю. Давай, Женечка, кромсай его в лоскут!

— Чушь несешь! — почти выкрикнул я в лицо Мишане. — Она больна, а ты подначиваешь! И никакой там нет дьявольской силы, скорее уж божественное провидение. Вечно ты всё переворачиваешь. Этому портрету место в Русском Музее, вот что я вам скажу! В нем — тайна души русской.

— Эка куда, хватил, — насмешливо отозвался Заболотный. — Тайны-то да секреты все уж давно на Запад распроданы, вкупе с рецептом водки.

— А одна осталась, которая Западу без надобности, — упрямо сказал я. — Именно души тайна, ее вселенская любовь и боль, ее устремленность к Всевышнему, ее покаяние, а слово это и неведомо цивилизованному миру. Забыли уж сотни лет назад. А вот посмотрит какой-нибудь американский миллионер на этот портрет и призадумается. Может, вспомнит, что есть на земле что-то еще, кроме его окаянных долларов. И…

— Ты когда был у отца? — остановила вдруг меня Женя.

— Позавчера. Разве забыла? Я ведь говорил.

— Да-да, помню.

— А почему спрашиваешь?

— Так… Нехорошо как-то. Давай завтра вместе съездим?

— Смотря как ты себя будешь чувствовать, — ответил я, радуясь, что она сама решилась навестить отца — сколько времени прошло! Хотя в его состоянии он вряд ли ее узнает. Но мало ли что? Вдруг случится то, что людскому разумению неподвластно? Бывают же чудеса исцеления…

— Вам, Евгения Федоровна, покой нужен, излишние волнения вредны, так что посещение больниц, а равно как и казнь бритвой новомученника в интерьере Лысых Гор я бы на некоторое время отменил, — произнес Заболотный, а вслед за его словами раздался звонок в дверь.

Это пришел шофер Бориса Львовича, я узнал его. В одной руке у него была корзина с фруктами, в другой — тяжелый пакет с различными дефицитными продуктами. Он молча поставил всё это на пол и тотчас же отчалил, выполнив свой гражданский или шоферский долг.

— Кушать подано! — оказал я, перетащив снедь на кухню.

— Если еще раз, даже в шутку, произнесешь эту лакейскую фразу — убью, — мрачно изрекла Женя. — Откуда?

Заболотный начал выкладывать на стол из корзины апельсины, бананы, киви, ананас.

— Вы, Нефёдовы, какие-то прирожденные убийцы, — сказал он. — Чуть что — сразу мочить, резать. А я знаю, кто это прислал.

Я поднял пакет с продуктами и посмотрел на Женю:

— Выбросить?

— Ладно, оставь, — ответила она, — Какая разница?

— Вот это верно, — кивнул Мишаня. — Сейчас мы тебя навитаминизируем. Икорочкой с балыком попотчуем, маслинку скушаешь, крабиков, вот и слабость пройдет, поправляться станешь. Ты нам нужна здоровая, умная, красивая и беспечальная. Да и мы от этой роскоши немного полакомимся, что останется, я из твоей тарелки подберу, мне не зазорно.

— Ну что ты за человек? — спросила Женя.

— Брат твой троюродный. Все мы на земле братья и сестры, одна семья, а в семье, как говорится, не без уродов. Да, пусть я буду уродом, добровольно, тоже крест ведь особенный, его еще попробуй — понеси, согнешься, а балансировка между уродством и красотой также нужна, чтобы перекосов не было. И потом: что-то не больно красота мир спасает, на уродах он держится. Они — на вершине власти. Больше скажу — мутирует человек, когда ползет вверх, всё выше и выше, что в творчестве, что в науке, что в любой другой сфере, даже в церковной. Уродуется от почета и внимания. Хочешь сохранить лик свой светлый — ниже, ниже пригнись, дай себя растоптать уродам, мутантам этим, то есть нам, мне, а мы тебе за это и памятник, и осанну.

Снова позвонили в дверь, на сей раз пришел доктор — пожилой мужчина с академической бородкой и в роговых очках. В отличие от шофера он был более разговорчивым. Представившись, оказал:

— Вы, молодой человек, не выглядите таким уж больным, хотя некоторая одутловатость в лице и синева под глазами указывают на проблему с сердцем. Ревматик?

— Я здоров, недужит моя сестра. Проходите в комнату.

Мне этот доктор понравился, напоминал какого-то персонажа из чеховских пьес. Остались такие еще и в наше время, как ископаемые. Врачи да учителя, самые полезные и стойкие в стране люди. Пока Юрий Петрович занимался сестрой, я топтался в коридоре, а Заболотный названивал кому-то по телефону. Наконец доктор отпустил Женю и позвал в комнату меня. Проходя мимо, сестра коварно ущипнула меня за локоть.

— Обложил со всех сторон, — шепнула она. — Следующим придет тюремщик.

Юрий Петрович выписывал за столом рецепты. На шее болтался фонендоскоп, рядом лежал аппарат для измерения давления.

— Как она? — робко спросил я, присаживаясь на краешек стула.

— Пока ничего определенного сказать не могу, — отозвался доктор. — Нужны анализы, исследования. Я дам направление в клинику. Похоже на гемолитическую анемию. Сейчас она в порядке, но дня три лучше побыть дома, в покое. Никакой работы, никаких нервных нагрузок. Рецидив внезапного повышения температуры возможен, тогда сразу звоните мне. Вот телефон. И пусть попьет капелек, рецепты я выписал. А теперь, молодой человек, давайте послушаем вас. Мой опыт подсказывает, что в семье, где один больной — там и двое.

Пришлось подчиниться.

— Тэк, тэк, тэк!.. — повторял Юрий Петрович, заставляя меня то дышать, то не дышать, колдуя над моей грудкой клеткой. Потом он отложил фонендоскоп и строго произнес: — У вас, дружочек, сильная аритмия сердца. Близко к тахикардии. Когда последний раз обследовались?

— Давно. В детстве.

— Вам бы тоже не мешало в госпиталь недельки на три. А потом в санаторий. Мотор слаб, все-таки ревматик?

Пришлось ему сознаться, что у меня порок сердца после ревмокардита. Юрий Петрович постучал костяшками пальцев по моему лбу.

— Идиот, — мягко сказал он. — Загнуться хочешь?

— Нет, не хочу.