Многократор - Художник Её Высочества

• Название: Художник Её Высочества
• Автор: Многократор
• Жанр: Научная Фантастика

Произошло событие, имеющее фундаментальное значение. Написан портрет, с которого будут считываться физические законы природы и формироваться облик следующего цикла Вселенной. Сайт иллюстрирует роман «Художник Её Высочества», описывающий события, недавно произошедшие в Москве, на вашей планете. В романе закодировано место, где в Москве закопана золотая статуя. Вес статуи — 1 кг. Глаза — однокаратовые бриллианты (каждый стоит — 7000$). Статую смотрите на странице www.art-stepan.ru Удачи!

---------

В тексте полностью сохранено форматирование, орфография, пунктуация авторского текста — вдруг кто-нибудь из читателей начнёт поиски золотой статуи. Все материалы, картины, фото можно посмотреть на авторском сайте http://www.art-stepan.ru/ или http://samlib.ru/m/mnogokrator/chudoznik.shtml

---

До массажистки пятнадцать минут. Ещё двойной коньяк.

— До тридцати не живешь — учишься, дурак дураком. После сорока гниешь, бабай бабаем. Сейчас нужно жить! Каждой миллисекундочке радоваться! Всю лучшую десятку от тридцати до сорока.

— Мне двадцать семь.

— А мне за сорок. Христос у нас прожил тридцать три года, а я дотянул до сорока трёх. Что делал бы Христос после тридцати трёх? Тоже самое — повторялся. Он уже всё сказал. Оставалось только каждый год вешаться на крест и коптиться на солнышке. Вот и я в лапоть звоню, — снова смеялся. — Если честно, я пьянею от ромовой бабы, а с коньяка на меня такое щебетание находит, в пору жениться!

Степан поперхнулся коньяком, которым полоскал рот. «Вот я мазанул!»

Здесь инспектор складно прочитал целую лекцию, проявив знание коньяков и вин. В конце Степан даже поспорил о качестве и тонкости «Пино», забытого виноделом в бочке из-под коньяка, а инспектор тем не менее доказал, что есть вина несравненно лучше. К примеру: «Кортон Гранд» с лёгким ароматом выгребной ямы, не покидающий королевские столы, по поводу которого Петр-I вскричал: «Ну и вонища!» или «Херес-де-ла-Фронтера» урожая 1775 года по сто тысяч долларов за бутылку. Им, смертным не попробовать подобное при любом жизненном раскладе.

Расплатились и пошли. Инспектору же непоследовательно взгрустнулось.

— Вышел из тюрьмы, ушел в тину, погудел, посушил носки у самовара, и вот до сих пор чиновником на побегушках. А ведь работал искусствоведом. Пусть заштатный городишко, пусть неподтвержденный диплом, пусть в музее из великого один этюд Шишкина левой ногой, но ведь было! Нет, я никого не виню, если бы не это дело, — откровенно щелкнул себя по шее. — А жены мои любимые! — заломил руки, артист. — Такое горе! Болит, Степан Андреевич?

Болит, естественно, постреливает периодически. Инспектор театр одного актера ломает, Абигель сзади бредет, с улыбочкой юродивой.

— Пульхерия Фаллалеевна. Богиня! Пульхерия по-гречески — «красивая». Груди… О, груди! Шила себе бюстгалтеры сама. Проще сшить, чем купить. Познакомился в церкви. Признаю, был первым бражником драгунского полка, волочился за актерками, а женился… — сделав губами звук «пцх!».- на костюмерше. Любить и быть разумным, едва-ль и божеству способно. Богиня выкуривала в постели сигару на ночь и в минуты раздражения грозилась татуировав меня, сдать в цирк. Каково?! Ах, Пульхерка, гром-баба! Ей бы танец живота освоить — в каждой складочке по кисточке, мировой бы успех! Все арабы бы сбежались. Успех же уездный, другого рода. Умерла-с. Погибла рафаэлевой смертью. На вершине экстаза, на очередном любовнике любвеобильное страстное сердце не выдержало. Разорвалось в клочья! — горестно покивал. — Так и похоронили.

Степан рассмеялся. Изложение — полная бредятина. Царских жен и любимых жеребцов, тюкнув по головушкам, укладывали в могилу в качестве необходимых аксессуаров на том свете. А богиню, значит, похоронили на вершине блаженства, с разорванным сердцем, на любовнике. Какая позиция? Пятая. Почему пятая? Какая, спрашивается, разница?

— Лакримоза диес илла, — серьезно страдал инспектор. — Слезный день. Реквием скорбящий.

Встал посреди перехода от станции метро «Университет» правой к станции метро «Университет» левой. Из глаза поползла лакрима по латинской щеке.

— Э, э, — напомнил о реалиях дня художник. — Идемте через дорогу, проникновенный вы наш.

— Вы правы, но я страдаю. К тому времени ногти на моих ногах перестали блестеть. Раньше блестели, что свидетельствует о душевном и физическом здоровье, а стали загибаться. Иду по кухне — загибаются, мутные, и стучат по линолеуму.

— Может, всё же про жену? — подправил Степан.

— С небесным наслаждением, справедливый. У Пульхерии был брат. У брата жена. У жены подружка. Она и стала моей второй женой. О, Натанаэль! Занимала четверть пульхерьевского объема. Но любил я её в четыре раза больше. Любил беззаветно!

Они перерезали по зебре Ломоносовский проспект от левой станции метро «Университет» в сторону цирка.

— У меня маниакальное ощущение, что мы по крайней мере неделю знакомы. Не приятельски-фамильярно, но прецизиозно-мистически, клянусь сторуким Бриареем.

«Если хлопнешь двумя руками — возникает звук. Каким будет звук, если хлопнуть одной рукой?» Дзен-буддистский коан, на который ученик обязан мгновенно найти ответ. Параллель прямая. Проблема разрешалась самым неожиданным образом. Вместо грамотного отступления сначала разборки с любимой, потом с третейским человеком. Ну не коан ли это? Если хлопнуть одной рукой Пульхерию Фаллалеевну — рассыпчатая задница еще долго будет чувственно содрогаться.

«Не-ет, идем-беседуем словно Пегилен и Великая Мадемуазель. Да еще в сторону позиций контры. Я протеже и увяз уже по уши. И Аби ехидина какая-то, позорящая королевский род.»

— Как я убивался! Как не убиваться? Первая жена умерла, противная работа, вторая погибла. Можно сказать, нелепо, но принимая во внимание, что любая смерть — лишь банальный конец, подавился ли ты пельменем или трогательно умер великим Леонардо на королевских руках. Несчастный случай. Работала на конфетной фабрике, брала пробу и упала в чан с шоколадом.

— Как в чан..?! — воскликнул Степан. Очень уж экзотическая смерть.

— Вот так-с! Мне позвонили, я прилетел на такси. Господи, ужасное боди-арте! Дальше вообще говорить даже не могу..! — рассказчика согнуло, кисть флюгером вихлялась в клапане в смысле: вуаля, а что можно сделать в этой ситуации? — Пробовали вымыть, да какое там. В носу шоколадные пробки, в ушах пробки, не штопором же их вытаскивать. В других сокровенных местах… Больше пару — кожа, что с гуся, слезет. А так хоронить не по-человечески. Подумали-подумали с её подругами, она сирота, договорились с начальником цеха и макнули любимую еще раз в шоколад. Так и похоронили сладкую женщину. Лежит теперь, родная, в шоколадной мумии на Троекуровском кладбище. И египетских цариц грешным делом вспомнишь в саркофагах, и «Сникерс».

Абигель расхохоталась так, что перепугался сенбернар на выгулке. Степан расфыркался, не забывая про сорванные мышцы. Но с трудом сдерживался, чтобы не перейти на банальное, как смерть, ржание.

— Ну, дорогой фокусник, поддели вы нас!

Престидижитатор щелкнул пальцами — в них зажглась бенгальская искра.

— А если я правду рассказал, преприятнейшие?

Распахнулась дверь.

— Терентий, ты уже клюкнул. Ну-ка, в такси — и домой.

Инспектор непрекословит и откланивается.

— Проходите, молодежь. Тю-тю-тю, подожди, не вались, я тебя раздену. Да что с тобой? Терпи казак, атаманом будешь, — положила тёплые ладошки на его глаза. — Разве можно за себя не бороться? Чтобы больше ты этого не делал, я накажу тебя китайской казнью. Будешь улыбаться пятнадцать минут. Приказываю — улыбайся! Улыбайся, говорю, щас как бэцну!

Время пошло и разулыбался, спасу нет. Даже рот заболел.

— Ку-ку, свидание через минуту.

Открыл глаза. На потолке трусливо дрожали солнечные зайчики. Повернул голову к левому плечу — закрытая дверь, уронил к правому — в окне кипятится летний день. Взлетающая воробьиная стая разорвалась надвое, прошла дама с кошкой на руках, за деревьями блестел стеклянными боками цирк, за цирком неслись разноцветные лысины автомобилей.

Опасливо поднял руку — ничего. Поднял обе руки, сдаваясь, — ничего. Спрыгнув с кушетки, сделал два притопа, три прихлопа. Да ничего! Ощущение, будто тридцать лет и три года валялся на полатях Илья Муромец, саморегулировался, саморегулировался во сне, а ссаморегулировавшись, вскочил добрым молодцем для подвигов ратных, проснулось классовое сознание, подайте нечистое рыло, кулаки чешутся.

— Выстирали?

В дверях стояла женщина в натянутой загорелой коже. От неё исходила благодать и хорошее настроение. Возраст средний, но неопределенный. Если женщина следит за собой, её возраст всегда минус четвертинка от прожитого.

— Где я? — задал до сих пор актуальный вопрос.

— Где-где… В Катманде! Давай-ка для начала поздороваемся по-людски. А то я двери настежь — а мне на руки перепоясанную бандероль, нате вам!

— Здрасьте.

— Добрый день, молодой человек. Как дела после массажика?

— Как послезавтра.

После обмена любезностями снова уложила его на кушетку, приказала закрыть глаза и расслабиться. Очень приятно! Пальчики, с проворством ручья, укрывающие грудь, мурлыканье:

— Как сквозь жилки голубые льется розовая кровь, — перевернула молодца на живот. — На ланитах огневые ямки врезала любё-офь.

Степан рассупонился, обвис локтями, по-кошачьи жмурясь в пространство.

— Извините, как вас звать по отчеству?

— Без отчеств. Не люблю. В гроб лягу Элечкой.

— А правда, у вас бабушка была знаменитой знахаркой?

— Правда. А ты хотел у меня увидеть пузырьки со слезами любовников и закрещенные горшки с чертями? — теперь от её ладоней исходил вулканический жар. Заставила сесть и мяла плечи. — Остатки жира уберем гороховой мукой, вотрём пот металлов — мумие в эти скверные защемлины.