Многократор - Художник Её Высочества

• Название: Художник Её Высочества
• Автор: Многократор
• Жанр: Научная Фантастика

Произошло событие, имеющее фундаментальное значение. Написан портрет, с которого будут считываться физические законы природы и формироваться облик следующего цикла Вселенной. Сайт иллюстрирует роман «Художник Её Высочества», описывающий события, недавно произошедшие в Москве, на вашей планете. В романе закодировано место, где в Москве закопана золотая статуя. Вес статуи — 1 кг. Глаза — однокаратовые бриллианты (каждый стоит — 7000$). Статую смотрите на странице www.art-stepan.ru Удачи!

---------

В тексте полностью сохранено форматирование, орфография, пунктуация авторского текста — вдруг кто-нибудь из читателей начнёт поиски золотой статуи. Все материалы, картины, фото можно посмотреть на авторском сайте http://www.art-stepan.ru/ или http://samlib.ru/m/mnogokrator/chudoznik.shtml

---

Потянула в мастерскую. Художник понял, они уходят в город, валяющийся внизу в обмороке.

— Для нижней деки Страдивари использовал весла затонувших галер.

У ассистента взгляд мечтательно-рентгеновский. Похоже, додумался до чего-то интеллектуал. Лузин продолжил с невозмутимостью пражских гвардейцев, охраняющих свои Градчаны:

— В нижней деке живет душа смычковых инструментов. Не в струнах из воловьих жил. Всему своё место и время.

Они сошли на конечной остановке автобуса в Немчиново, прошли по Сетуни и устроились на берегу среди бесстыжих в своей наготе берез. Переносить напластовавшуюся тягомотину в городе стало просто тошно, затем необходимо пообедать, наконец, не зря его альбинос ангажировал. Ну да пусть созревает. Посмотрел на небо, прошептал:

— Птицы кружатся в пустоте небес. Благодаря пустоте превращенья совершаются без конца.

Протянул с костерка Лузину веточку с поспевшими, в золотых каплях жира, колбасками.

— Съешь с удовольствием, сёгун. К чему мешки крови? Потом объяснимся.

Ученый очнулся, засмеялся.

— Почувствовал, сейсмограф?

— Что тут чувствовать? В воздухе пахнет крысой. Еш калорозо.

Римляне тоже сначала предпочитали трапезничать калорозо, дословно — одушевленно, с огоньком. Потом — в сенат, Цезарей резать.

Мясо таяло во рту. Поджаренные шкурки вафельно похрустывали при укусе. Хлеб ломали руками и запивали томатным соком.

— Вкуснятина!

— А то! Я бы даже развил тему. Можно в излишества пасть многозубую впасть, — поволозил ладонью по траве. — А можно травой жить, цветочками: рассвет — зацвёл, закат — заснул. Не метаться, озабоченным до невозможности, как бы окружающим радость причинить, — цыкая зубами. Зубы хоть стоят плечом к плечу, как коммунисты, но между ними волокна опортунизма всяко разно пролезут. — Ладно, какая будет интродукция?

— Ждешь неприятностей?

— Не в этом дело. Голодные льнут друг к другу, сытые разбредаются.

— Мы-то пообедали. Разбредаться будем?

— Не окучивай. Не разбредёмся, а сольёмся в брежнево-хонеккеровском поцелуе до синяков.

Лузин оглядел товарища приязненно. Когда нельзя было положиться на сибиряков? И начал помалу. Кандидата уже трясут капитально. Как давно ассистирует Копеляну, точки пересечения профессиональных интересов, проявление неконфиденциальной информации, прочее. По вопросам о физической форме шефа ясно — они добрались до их пролаза. И сильно сомневаются, что профессор был способен так солировать. Они ищут помощников. Понятно, кто на почетное место первым корячится.

— Но антенной пока не интересуются?

— Пока нет, слава Богу.

— Ну, и слава Богу, бес ему в ребро!

— И слава Богу, что не догадались, — посмотрел на художника препревнимательно. — Поэтому нужно успеть сделать самое главное.

— Хватит мочало жевать, — надоело Степану вступление. — Выкладывай!

Лузин вздохнул, взял ветку с последней колбаской.

— Я не хочу. Будешь доедать?

— Буду. А ты говори, клоподав.

Пока художник ел, ученый читал ему:

— Маленький мальчик со сломанной ножкой кушает суп алюминевой ложкой. Ласково смотрит мамаша на сына: когда ты нажрешься, хромая скотина?

«Язви его в душу, мальчика-жуайё! Юморит ещё.»

— У меня, мамаша, в детстве рука была сломана, а не нога. И не тормозись, глаголь дальше, сладкоглаголивый.

Лузин упал спиной на траву.

— Я понял, что смогу сам, без Нарцисса, забрать линзу. Надо разрубить гордиев узел.

Степан что-то в этом роде и предполагал.

— Разрубишь гордиев санузел — нанюхаешься потом. Хорошо, говори.

Ассистент заговорил о том, что времени не осталось, что-де в любой момент на загривок сядут, о том, что срочно нужно восстановить статус-кво, вернув клеммы в старые гнезда. Сигнализация в таком виде — улика. И главное. Знает ли художник, какой единственный путь прогресса? Степан знал как смешивать «цитроновую» с «зеленой ФЦ» и что крайне нежелательно разбеливать «краплак». Также знал, как можно лисировать «волконскоитом» по сухому и фактурить «марсом», а единственный путь прогресса не знал. Как-то прозевал, хотя и читал Конфуция там, древних греков. Конфуций брыластый с полоротыми греками, видать, тоже не знали. Поэтому и Степана не известили.

— Единственный путь прогресса — опровергать самого себя, — важно произнес Лузин. Еще и потряс пальцем в эмпиреях: мол, обратите внимание: мысль не фрагментарная.

— Бурные продолжительные аплодисменты. Экий вы, батенька! Ну дак кому копыта выломать?

Лузина осенило. Чем является резонансная пушка? Торт. Дорогущий юбилейный. А есть же оборудование демократичнее. Не торт, а торталетка. Есть у него такая.

Степан решительно прервал. Не надо было им в лабораторию лезть? Спросил, теперь сам уже вглядываясь напротив препревнимательно. И всё ему стало ясно по этому блудливо вильнувшему взгляду. Колотить языком по дёснам можно как угодно, но на практике имеется чаще минус, чем плюс. Подавится торталетка инфернальным интимчиком. И вообще, кто наступает на грабли дважды, скажите пожалуйста? Художнику больше всего не нравится, что нет свободного маневра. Наверное, можно было не подметать коленями кабелеводы. Собирали бы прибор в надёже из консервных банок месяц, год, сколько нужно. А потом бы сели на потную кобылу и ускакали в степь. Тут бы им была и страховка, и результат, и движение, и эротика, и подноготная естества. Но Лузин замечания пропустил мимо ушей. Ещё раздражается:

— Должна она схавать!

— Успокойся. Съест так съест. Я ведь не разбираюсь. Просто чувствую, — потянул носом воздух, показывая — чуешь? пованивает. — Ладно, говори откуда беды ждать, замышленник?

Лузин когда сердится, губы у него становятся восковыми. Вспомнить Красноярск. Они только познакомились. Тогда еще аспирант, купил у него картину. Степан провожал до стоянки такси. Налетело дутое, заверещало: «Пропустите! Опоздаю!» Кульками шмыр-шмыр, картину на пузо своё стратостатное, да об угол дверцы. В картине дыра, у Лузина губы восковые, а тетёхи той будто не было. Степан тогда другую картину отдал, уже не за деньги, подарил. Так и подружились.

— От тебя ничего не скроешь!

— Говори тогда! Тряхнем стариной. Главное, чтоб не отвалилось.

— Чтобы сбросить линзу в рот пушке, нужно антенной по-настоящему ожуравить.

Начало-ось! Предбанник заперт, сигнализация работает, тут антенна сама по себе вдруг — хрясь! Спутники — винтом, специалисты на уши, космофлот на ноги, милитаристы, жирующие в космосе… И живописец под полом пишет пейзаж, называется — «Гром среди ясного неба.» Зурст!

— Кормишь крокодила короткой сосиской в руке, потом чистишь ему зубы уцелевшей.

— Хорошо, а что ты предлагаешь?

Да Степан Андреевич, собственно, ничего не предлагает. За него уже в начале первого тысячелетия римский стоик предложил: «Не желай, чтобы всё происходило, как ты хочешь, но желай, чтобы происходило, как происходит, и будет тебе в жизни хорошо».

— Так ты предлагаешь вообще ничего не делать?

— Я предлагаю делать, но по-умному. Согласись, корова не даст молока, пока сена не нажрётся.

Лузин вроде бы согласен и даже своей соломой кивает.

— Умец какой! Не надо быть Холмсом, чтобы догадаться — кто был последним в туалете. Сидка внизу — женщина, сидка наверху — мужчина. По обоссаностям тебя вычислят мгновенно, Гордей Гонорович.

Но Гордей Гонорович, продолжает настырно:

— Продумал я. Восстанавливаем сигнализацию, стреляем, забираем линзу, исчезаем. Главное — алиби. Меня жена прикроет. А у тебя есть прикрытие?

Степан покачал головой. Давит его, понимаешь, авторитетом, не вспотеет. Художник такой напор видел только у цыганки, когда она вязалась к нему по поводу долголетия. Опомнился уже тогда, когда денежки перекочевали из кармана в бюстгалтер гадалки, а линия жизни ушла с ладони через плечо по ноге в ботинок. То, что дело нужно закончить — ясно. Но шилом море не нагреешь. Кто пальнул антеной — специалисты не найдут? Сколько их там вообще таких умных?

— Семь сотрудников, — морщится Лузин.

— Во, я умерла хохотать! Огромное количество! Обблююсь сейчас. Ты ж ходишь последнее время с блаженной улыбкой, все оборачиваются, будто золотые ковчеги фараонов нашёл.

Лузин вспетушился. Еще бы ему не петушиться. То, что план его шит белыми нитками, он сам знал. Паутинками шит самого последнего микроскопического паука.

— Да плевать! Я дело доведу до конца!

— А мне придется мылом ноздри закрывать, отбивая зловредный запашок, — развалился на траве-мураве. На небе болталось голое, без нижнего белья облаков, солнце. — Я так устал, Гонор Гонореевич, что даже нет сил набить тебе морду, — допил томатный сок и откатил бутылку. — Вы мне тех пастухов напоминаете. В тундре меня пельменями собирались потчевать. Мясорубки нет, так вся семья, даже старуха с одним зубом, оленину жуют и в тесто заворачивают, — в этом месте ассистента передёрнуло. — Сколько повторять? Закажи мясорубку по рации, сложимши в башню умиротворения своё всечасное нетерпение, дождись вертолета и далее, без надрыва. Ай, надоело слону яйца качать!