Многократор - Художник Её Высочества

• Название: Художник Её Высочества
• Автор: Многократор
• Жанр: Научная Фантастика

Произошло событие, имеющее фундаментальное значение. Написан портрет, с которого будут считываться физические законы природы и формироваться облик следующего цикла Вселенной. Сайт иллюстрирует роман «Художник Её Высочества», описывающий события, недавно произошедшие в Москве, на вашей планете. В романе закодировано место, где в Москве закопана золотая статуя. Вес статуи — 1 кг. Глаза — однокаратовые бриллианты (каждый стоит — 7000$). Статую смотрите на странице www.art-stepan.ru Удачи!

---------

В тексте полностью сохранено форматирование, орфография, пунктуация авторского текста — вдруг кто-нибудь из читателей начнёт поиски золотой статуи. Все материалы, картины, фото можно посмотреть на авторском сайте http://www.art-stepan.ru/ или http://samlib.ru/m/mnogokrator/chudoznik.shtml

---

В бездне плыла его женщина, мать будущей вселенной.

Холст размером сто на семьдесят, но попытайся представить эти сантиметры в масштабе вселенной, сойдешь с ума. Живописная плоскость, искусно вмещающая в себе материю, бесконечность, будущее универсума.

— Всё! — громыхнул патриций Гжимултовский.

— Всё! — серьезно, без тени шутовства произнес Головатый, инициатор «Мягкого Канона» и ответственный адепт «Кипящей глины», Первое Лицо духовной конституции Пепельного побережья, проектор истины Школы Корней.

Степан закрыл лицо руками и не видел, как символ царственной любви распался на метагалактики, которые распались на галактики, в свою очередь распавшиеся на звездные системы, на планеты, луны, на метеоритные потоки, на пылевые облака, на всё то, что уже не видит человеческий глаз, но что существует так же, как растворившееся в бесконечности начало мира.

Cколько серости не вымаливать у художников: не преувеличивать возможности, всё-равно преувеличивают!

ДА ВОЗДАСТСЯ ГЕНИЮ ТВОРЦА! ДА ПРОДОЛЖИТСЯ ЖИЗНЬ! ДА НЕ ОСТАВИТ НАС СВОЕЙ МИЛОСТЬЮ ЛЮБОВЬ!

Кантату Баха? орган

— Бадьян, где там твои обещанные сто грамм?

— Да хоть двести!

— Мужики, давайте выпьем? У меня всё трясется внутри!

— Веник в бане — господин. Прогрессивно-премиально-замученный ты наш.

— Растянем финишную прямую на всю жизнь!

— Зальем за шкирку, не вбиться в совальники! Накерним, ёлы-палы!

— Девушкам нальете, джентльмены?

— Угомонились! Во-первых, разрешите уменьшить мой рост до уважительного.

— Я не в претензии, Влчек.

— Тем не менее. Потом хочу сказать за всех нас…

— Фу, Жулька, пропасть! Не лазь под ногами!

— Запустили мулю! Пьём!

— Не ради иного прочего, но за-ради единственнаго нашего компанства!

С музыкальным перезвоном сгрудили бокалы.

Наступила спокойная минуточка. Перевели, наконец, дух. Степан смотрел на свою компанию, удивляясь, до чего он успел привыкнуть к ним, таким разным. Мало того, придет время, а оно действительно придет, когда расстанешься со всеми. И хоть сфера жизненных интересов того же Бадьяна — вся Земля, придется общаться уже с галькой, запуская с берега блинчики. И хоть сфера жизненных интересов Варварушки — вся солнечная система, контактировать с ней будешь напрямую кожей, а сгорев, умильно намажешься сметаной. Зачем Жульену земля, Степан не представлял, но, думается, скорее затем, зачем траве ветер. Есть — и всё. В каких там системах Вольфа-Райе проживает Элечка, тоже не представлялось, но сходи он сейчас в известную квартиру на Коперника восемнадцать, поди ж ты, ему откроет дверь неизвестный мужичок, а на вопрос про исключительную массажистку, выглядывающая из-за плеча мужичка жена ревниво вызверится: «Ты чем тут, козел, исключительно занимался с массажисткой и своим дружком, когда я к маме ездила?!» И Гжимултовский с Головатым здесь иллюзорно, если живут в другой антиполовине мира. Хотя по виду самые настоящие, ущипни — вскрикнут, и шампанское пьют, что гусары.

А вот Степан не понимает, как можно через вакуум сюда попадать? Он думает, один не понимает? Головатый тоже не вьезжает и гордо оглядывается. И Элечка заявила, что не понимает. Остальные промолчали. По Жульену же, по вылизыванию аппаратика, не ясно, понимает ли он такие топологические фокусы.

Гжимултовский показал Бадьяну пальцем: налей-ка, друг, бокалы нам.

— Я без математики растолкую. Скажем, ты живешь в бочке с пивом, — это твоя система. А наше собратие, соответственно вне её. Пробку из бочки вынимаем, отверстие и есть наш Х-объект. Через него материя вашего пива переливается к нам. Понятно?

— Вполне.

В таком случае, можно как-нибудь влиять на внутреннюю ситуацию в бочке, не вводя в отверстие посторонних предметов? Степан представил и с удивлением обнаружил, что да, действительно возможно. Прижми снаружи — ток прекратится, отпусти — польется, делай ритмически — на поверхности пива в бочке появится рябь. Вот материя, вот антиматерия. Понятно теперь. Вот антилопа, вот лопа.

— Ты третье желание не загадал. Не хочется тебе чего-нибудь художественного? Я не о кулинарии.

Есть желание. Только боязно. Полетать хочется. По-настоящему, с техническим приспособлением, не при помощи иллюзии, что он делал не раз и эти трюки уже надоели, как арабский торговец недавно на рынке, сначала эпически, с всплесками поведавшиий, как тяжело жить на свете пионеру Пете, потом только продавший кило яблок, таких дорогих потому, что над его оптовой плодово-овощной базой как раз висит озоновая дыра, Аллах свидетель! Хотелось бы, чтобы техприспособление было небольшое, чтобы ощутить свободный полет. Гжимултовский поднял бровь на Головатого. Есть у них что под рукой? На складах присутствия только нет отсутствия, важно наклонил голову тот. Шарик в три миллиметра устраивает?

Художника перепоясали лямками, только вместо рюкзака с парашютом на спине в капсулке движок. Четко представляй, куда и как хочешь лететь, и вперёд. Степан взлетел.

Самое время чаньскому изречению: «Сверху ни куска черепицы, чтобы прикрыть голову. Снизу ни вершка земли, чтобы поставить ногу.»

— Полетай над Москвой, мы прикроем экраном, никто не увидит.

Степан как плавно взлетел к потолку мастерской, также аккуратно приземлился. Нет уж, лучше криво сидеть, чем красиво падать. Достаточно.

— Хочешь еще что?

Да как сказать… Интересно было бы вот на делегатов церемонии глянуть. От одного только внешнего вида получишь столько впечатлений и информации.

— Безусловно. Я, к примеру, знаю, что присутствовало одно существо… Жалко его… Хотя достойно уважения.

История трагическая. Цивилизация узнала, что погибнет, за несколько земных суток. Самые решительные мероприятия, в силу биологических особенностей расы, не смогли бы спасти необходимое количество существ, достаточных для воспроизведения. Спасать избранных, обреченных на вымирание, не посчитали нужным. Гордый был народ. В одном существе закодировали историю, достижения тысячелетий и отправили в космос. Рассказывается в первую очередь для Бумажного, потому, что посланец, волею случая, тоже оказался художником. Люди маловажны умом и злоумышленны, до кончиков ногтей порочны и завидущи, празднолюбы многосторонне и однозначно эгоцентричны. Но Степан представил себя без человечества и его охватил естественный ужас. В таком случае, вот кто несчастней всех! Понятно, но кого ему писать, если он один, как перст? Без натуры не обойтись. Перемещается теперь художник с планеты на планету, читает лекции о своём народе. Если перестанет это делать — ему останется последнее — застрелиться.

— Да-а-а-а… Лютая жизнь!

— Не будем о грустном в такой день, мужчины.

Справедливо, Эля. Лучше порадуем живописца. Третий час пошел после церемонии, а имеет представление господин Бумажный, сколько миров прислали ему персональное приглашение? Шутить изволите, пожимает плечами господин, откуда ж ему знать? Ну назови, шутя, цифру? Десять тысяч, что ли? Нет, конечно, что он… Ну пятьдесят тысяч. Кокетничает? Пятьсот тысяч? Холодно. А миллион уже горячо? Так до осени можно перебирать, смеётся компания. Семьдесят девять миллиардов уже! А к завтрашнему утру будет столько, что не сосчитать при всём старании.

— Как… миллиардов..?! — аж хрюкнув от удивления. — Как ни народничай, а лучше очередь ко мне, исторической личности, чем я в очереди советской.

Хорошо, а вот кто возьмется сопровождать историческую персону? Лично Гжимултовский не может, просит извинить. Бадьян с Варварой исключаются, они домоседы, каких поискать. Жульен без своего детского сада всё равно бестолочь. Элечка да Головатый?

— Ты как, роднуля?

Увы, картошку полоть надо.

Остаётся Головатый. А он с превеликим удовольствием! Всё равно с работы уволили.

Пора прощаться. Влчек протянул руку по земному обычаю. Степан сунул пирожком подпотевшую ладошку. Исчез главный режиссер. Бадьян перед испарением кивнул болванкой — лысым храмом мудрости.

— Если водяры хавануть от пуза — зови, запиндюрим. А то жаб забьем.

Поцеловались в губки с Варварушкой. Степан с нежностью смотрел, как тает в воздухе приволжский румянец.

— Ну, тебе живот что ли почесать, Жулька?

— Почеши себе сам знаешь где, историческая личность в заспиртованном виде, — сказал пес и лизнул протянутый палец. Пропал лукавый, огорошив под занавес.

— Умоляю, Элечка, не превращайтесь во время лобызания в орфическое яйцо!

— Балаболка! — чмокнула в щеку и, не без оригинальности, нормальным порядком ушла в двери.

— Сегодня отдыхай, отсидел, поди, себе на жёстких коленях муз, когда сподобишься, скажешь: «Сивка-бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» — я явлюсь.