Д. Томас - Вкушая Павлову

• Название: Вкушая Павлову
• Автор: Д. Томас
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-01739-9

От автора знаменитого «Белого отеля» — возврат, в определенном смысле, к тематике романа, принесшего ему такую славу в начале 80-х.

В промежутках между спасительными инъекциями морфия, под аккомпанемент сирен ПВО смертельно больной Зигмунд Фрейд, творец одного из самых живучих и влиятельных мифов XX века, вспоминает свою жизнь. Но перед нами отнюдь не просто биографический роман: многочисленные оговорки и умолчания играют в рассказе отца психоанализа отнюдь не менее важную роль, чем собственно излагаемые события — если не в полном соответствии с учением самого Фрейда (для современного романа, откровенно постмодернистского или рядящегося в классические одежды, безусловное следование какому бы то ни было учению немыслимо), то выступая комментарием к нему, комментарием серьезным или ироническим, но всегда уважительным.

Вооружившись фрагментами биографии Фрейда, отрывками из его переписки и т. д., Томас соорудил нечто качественно новое, мощное, эротичное — и однозначно томасовское… Кривые кирпичики «ид», «эго» и «супер-эго» никогда не складываются в гармоничное целое, но — как обнаружил еще сам Фрейд — из них можно выстроить нечто удивительное, занимательное, влиятельное, даже если это художественная литература.

The Times

«Вкушая Павлову» шокирует читателя, но в то же время поражает своим изяществом. Может быть, этот роман заставит вас содрогнуться — но в памяти засядет наверняка.

Times Literary Supplement

В отличие от многих других британских писателей, Томас действительно заставляет читателя думать. Но роман его — полный хитростей, умолчаний, скрытых и явных аллюзий, нарочитых искажений — читается на одном дыхании.

Independent on Sunday

---

Когда после долгого вечернего разговора Бауэр уходит, она нежно говорит: «Надеюсь скоро с вами встретиться». Надеюсъ! Кажется, он больше не наш общий друг, а только ее…

Не могу слушать своих пациентов. Вижу только его и ее тем вечером в парке — они так подходят друг другу, просто жених и невеста; наверное, так же моя мать с Филиппом (Филиппом!) гуляли вдвоем по Фрайбергу. Мне кажется, я снова двухлетний младенец, беспомощный, зовущий маму…

Чувствую, что задыхаюсь, мне не хватает воздуха в атмосфере всеобщей истерии, обуявшей этот город, эту империю. Атмосфера не новая, но из-за войны она стала невыносимо удушающей. На первых ролях тут, конечно, женщины: тики, корчи, судороги — такие, сякие. Почему? Почему? Они не знают нужды (те, что из обеспеченных слоев), ухожены, им неведом тяжкий труд ради куска хлеба. Почему они не могут заниматься воспитанием детей и наслаждаться спокойным существованием? Это сводит меня с ума. Не хочу иметь с ними дело. Ну почему я не патологоанатом?..

Эрос не имеет никакого отношения к красоте или даже к молодости. Я хочу стать моей любимой Марти, поселиться в ней. Хочу чувствовать, как кровь хлещет из нее струей — менструация на этот раз у нее началась с большой задержкой и принесла облегчение. Спрашивает, ничего, если она поспит в другой комнате, пока месячные не кончатся. С сожалением говорю, что она, конечно, вольна поступать как хочет…

Вечер с Бауэром и фрау Бауэр в театре. Ужин в «Ронихере». Кете покорна, похожа на мышку. Неужели она не замечает, что ее муж и Марта флиртуют, поглядывают друг на друга? Наплевав на соблюдение приличий, демонстрирую скуку (на самом деле это бешеная ревность). Мы уходим, и Марта визгливо выговаривает мне за неумение себя вести. Я отвечаю, что пьеса вызвала у меня воспоминание о том, как отец соблазнил мою сестру Анну. Чепуха, конечно, но Марта успокаивается…

Рассказываю Марте, что видел во сне Филиппа, который был точь-в-точь мой отец; я застрелил его из ружья. У нее испуганный вид…

Марта сердится. Месячные у нее давно кончились, но она продолжает спать отдельно. Чувствую себя потерявшимся, брошенным ребенком. Прошу ее пригласить Филиппа, чтобы мы могли обсудить сны о моем отце и о том, как он соблазнил мою сестру. Не исключено, что он сумеет помочь, ведь он глубоко проанализировал попытку герра Зелленки соблазнить Иду; он понимает, что, скорее всего, Ида говорила правду, что на самом деле он и фрау Зелленка могли бессознательно забыть об этом, дабы получить возможность свободно встречаться. Приходит Бауэр; рассказываю ему мою историю; быстро перевожу разговор на сексуальные фантазии. Бауэр смущен; он говорит, что у него не бывает фантазий, что его сексуальная жизнь кончена. Пьяный до чертиков вскакиваю, наклоняюсь к нему и кричу:

— Я знаю одну из ваших фантазий, Бауэр! Вы хотите переспать с Мартой!

Слышу, как он кричит:

— Нет! Нет!

Проваливаюсь в бессознательное состояние. Следующее, что помню: Марта трясет меня, пытается поднять с пола. Каким-то образом она дотаскивает меня до постели.

глава 19

Необходимо перемежать эпизодический дневник того времени моими ненадежными воспоминаниями…

Проснувшись на следующее утро, я ничего не помнил о своем досадном промахе, об оскорблении Бауэра. Марта язвительно напомнила мне. Я промычал какие-то извинения.

— Он ведь сказал «нет», не хочет он меня, — сказала она, — и при этом он был пьян, а что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Так что должна тебе заметить, ты ошибся. Что, нет?

Вместо ответа я спросил, долго ли он еще оставался, после того как я выключился.

Он ушел буквально через несколько минут, ответила она. Она была расстроена и извинилась перед Бауэром, потому что дело выглядело так, будто я ему ее предлагал. Она была очень зла на меня. Я еще раз извинился.

Она замкнулась в себе. Считает, что отныне мы потеряли дружбу Бауэра; она сомневается, захочет ли он еще у нас появиться. Ведь я же сам пригласил его для разрешения какой-то там психологической проблемы, а потом взял да и оскорбил! Очевидно, это входило в мои намерения!

Она спит в своей прежней спальне.

От ее холодного раздражения еще больше чувствую себя потерянным ребенком. Хожу за ней по пятам, что еще сильнее выводит ее из себя. Не преувеличиваю: не могу думать ни о чем, кроме нее. Чувствую себя гораздо хуже, чем во время нашей юности, когда впервые в нее влюбился. Не свожу с нее глаз, исполненных навязчивого желания (которое она не удовлетворит) и страха (от непонимания того, что же произошло). Я знаю, что это своего рода нервный срыв, и отменяю все деловые встречи. Мои пациенты на время переданы другим психоаналитикам. Начал работать над эссе «Траур и меланхолия», но дело не движется.

Марта была права — Бауэр не появляется.

Я посоветовался с Лу. Она, как всегда, глубоко сочувствует и в меру сил утешает меня.

— Это пытка, фрау Лу, — говорю я. — Но я бы ни за что не хотел лишиться этого чувства. Это не просто либидо; я впервые узнал, что значит любить. Она излучает какую-то ауру.

— Она действительно выглядит моложе и свежее, — соглашается фрау Лу.

— Я всегда говорил, что показателем здоровья является способность любить и способность работать. Я обнаружил в себе первую, но за счет второй!

— Вторая вернется.

— Надеюсь. Но как чудесно узнать, что я умею любить.

Она улыбнулась с тихой грустью. Возможно, в ней говорила ревность.

— Еще мне кажется, что в ней есть изрядная доля самолюбования. — Лу тяжело вздохнула. — А ваша способность любить — это всего лишь желание трахаться. Вот и все дела. — Она широко развела руки, а потом соединила их внизу живота. — Для нас, женщин, все начинается где угодно, а кончается здесь. Для вас, мужчин, все начинается здесь, а кончается где угодно. — Она снова широко развела руки.

Марту раздражало мое постоянное внимание, и она выразила свое раздражение грубым словом, за использование которого в свое время сама сурово отчитала маленького Мартина. Она сказала, что не возражает, если я оставлю ее на недельку-другую, уеду куда-нибудь с Минной. Мы с Минной отправились в Гастайн. Минна попробовала утешить меня физически среди этого великолепия снежных вершин, но тут оказалось, что я, как и Филипп Бауэр, страдаю импотенцией. Она пыталась казаться участливой, но я видел, что она разочарована. Я не мог ни думать, ни говорить ни о чем, кроме Марты, Марты, Марты.

Когда мы вернулись в Вену, Марта вся сияла и встретила меня с радостью. Поздно вечером она заявилась ко мне в кабинет во всеоружии: с бутылкой шампанского и двумя бокалами.

— Я подумала, что твое возвращение надо бы отметить, — сказала она, поцеловав меня в щеку и погладив по плечу.

Да (в ответ на мой неизбежный и взволнованный вопрос), она встречалась с Филиппом. Они все уладили. Инцидент исчерпан. Но она должна сделать маленькое признание. После того как я обвинил Филиппа в том, что он хочет с ней переспать, он вовсе не ушел «буквально через несколько минут», как она говорила. Она плакала, и этот нахал решил, что она расстроилась из-за того, что он сказал мне, будто не хочет ее. «Но я хочу, хочу!» — выпалил он. Хотеть-то он хотел, только вот не мог. И причиной тому была не одна лишь его импотенция, но и чувство чести. Дружба с нами обоими, долг по отношению к жене, которая с таким трудом оправлялась от рака.

— Он меня поцеловал, — сказала она. — Я ждала подходящего момента, чтобы тебе рассказать.

Ее слова испугали и возбудили меня.

— Это было необыкновенно приятно. Видишь ли, меня впервые после нашей женитьбы поцеловал кто-то другой. Но когда мы встретились на прошлой неделе, то все уладили. Мы согласились, что поцелуй был очень приятен нам обоим; вероятно, мы бы все же улеглись в постель, если бы не существовало тебя, Кете, Анны, Иды и всех прочих. Но вы существуете. Поэтому все должно быть открыто. Может быть, мы будем слегка флиртовать, но не более того.

Пока я переваривал все это, она застенчиво произнесла:

— Я тут написала парочку стихотворений. Мне бы хотелось, чтобы ты их прочитал. Они в нашей спальне.

Я потащился за ней наверх по лестнице. Минна и Анна уже легли и потушили свет. Вытащив несколько листков из ящика письменного стола, Марта вручила их мне и сказала:

— Это первые стихи, что я написала с тех пор, как ребенком жила у Паппенхеймов. Они заставляли меня писать, потому что принадлежали к роду Гейне. Ну, моим стихам до Гейне далеко. Так, ерунда.

Я прочел. Это были любовные стихи. Явно посвященные Филиппу. Она начала раздеваться. Я читал их, стараясь унять дрожь в пальцах и не смотреть на нее. В одном, сравнивая себя с карфагенской царицей Дидоной, она говорила, что вся ее жизнь была поиском любви — любви не выдуманной, а настоящей. Но вот ее возлюбленный Эней, сославшись на долг, уходит в открытое море. А как же быть с ее чувствами? Они что — не в счет?