Джим Хоган - Шифр Магдалины

• Название: Шифр Магдалины
• Автор: Джим Хоган
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, ВКТ
• Жанр: Триллер
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-041521-2, 978-5-9713-6610-2, 978-5-226-00028-7

Жестокое ритуальное убийство профессора Лео Шидлофа, за которым следили спецслужбы, стоило карьеры агенту ЦРУ Джеку Данфи.

Но Джек не намерен сдаваться, пока не узнает, кто стоит за этим убийством.

Он начинает собственное расследование — и шаг за шагом все глубже проникает в мир, о существовании которого прежде не подозревал, — в мир тайных обществ и мистических лож, чудом уцелевших со времен Средневековья.

Не сразу Джек понимает: гибель профессора — дело рук членов загадочной секты, поклоняющейся Черной Мадонне.

Но чем ближе подбирается он к убийцам, тем более изощренными становятся попытки его убрать…

---

— А почему бы, собственно, и нет? — пробормотал себе под нос Данфи. У «Общества Магдалины» была своя идеология, и нет никаких оснований полагать, что эта идеология имела проамериканский или даже просто либеральный характер. Напротив, человек, всем у них руководивший (хотя бы формально), Кормчий, был безумным фанатиком, профашистски настроенным поэтом, выступавшим с пропагандистскими речами по итальянскому радио, в которых восхвалял Муссолини как спасителя. Значит, и Шпеер вполне мог быть одним из них. Более того, Шпеер, бесспорно, был значительно меньше эксцентричен, чем Паунд. А Данфи все более отчетливо понимал, что «Общество Магдалины» (по крайней мере у организации было имя) представляло собой некую разновидность тайной церкви.

Но какую именно разновидность? Название организации вряд ли могло подсказать ему ответ на этот вопрос: Мария Магдалина была проституткой, которая впоследствии стала святой. Она как бы символизирует собой возможность получения прощения и искупления греха даже для самого закоренелого грешника. Ну и что? Какое отношение подобная символика могла иметь к идеям и целям организации?

Возможно, какое угодно, а может, и никакого. Одно совершенно ясно: если Общество является некой разновидностью церкви, то его приверженцы могли жить в любом уголке планеты, независимо от политических границ и даже границ между воюющими государствами.

В религии возможны гораздо более абсурдные и непредсказуемые союзы, чем даже в политике.

Данфи взглянул на часы. Было девять пятьдесят пять. У него есть еще три часа. А затем он превратится либо в большого человека (если ему повезет), либо от него останется один торс (если не повезет).

В дверь тихо постучали. Вошел Дитер с охапкой папок. Положив их на стол, он виновато развел руками:

— Файл Дампи недоступен.

— Вы хотите сказать — Данфи?

— Да, именно. Недоступен.

— Но почему?

— Его забрали.

Данфи попытался скрыть разочарование и пробудившееся любопытство.

— А вам известно кто?

Дитер кивнул:

— Директор.

На устах Данфи появилась слабая улыбка, а по телу пробежала дрожь.

— Здесь прохладно, — пожаловался он.

— Привыкнете, — ответил Дитер.

Когда парень ушел, Данфи вернулся к делу Шидлофа. Приехав в Берн, Даллес стал чаще видеть Юнга, но писал он ему уже гораздо реже. Возможно, потому что из-за войны переписка сделалась непредсказуемым предприятием. И все-таки в немногочисленных посланиях, написанных между сорок вторым и сорок четвертым годами, Данфи удалось отыскать несколько ценных «жемчужин».

Я с особенной благодарностью вспоминаю,

— писал Даллес после визита к Юнгу в Кюснахт в 1943 году, —

Вашу мисс Фогеляйн, которая вместе с миссис Даллес совершила незабываемую прогулку по озеру до Рапперсвилля и обратно. Настоящая удача найти столь талантливую и очаровательную секретаршу.

Ах вот кто она такая, подумал Данфи, обрадовавшись тому, что еще одна ниточка вплелась в целостный узор. И еще один взгляд на часы. Десять пятнадцать.

Следующее послание было не письмом, а открыткой. Даллес отправил ее 12 апреля 1943 года. На открытке была фотография пустынного места в горах с деревьями, покрытыми снегом. Надпись на обратной стороне гласила, что это снимок участка Швейцарского национального парка (учрежден в 1914 г.) в кантоне Граубюнден рядом с итальянской границей.

Я встречался с нашим молодым человеком,

— писал Даллес. —

Он очень несчастлив из-за своего нынешнего состояния, ограничивающего его свободу, и не проявляет ни малейшего интереса к нашим планам. Однако в целом он неплохо себя чувствует и старается как можно больше двигаться, по крайней мере насколько ему позволяют его раны.

Вот снова «Наш молодой человек», подумал Данфи. Гомелес. Следующее письмо было написано уже после окончания войны. Датированное 29 мая 1945 года, оно было послано из Рима.

Дорогой Карл!

Я только что вернулся из исправительного центра в Пизе, где содержится Эзра до завершения бюрократических мероприятий, необходимых для возвращения его в Соединенные Штаты.

Как Вы, я полагаю, понимаете, Центр представляет собой весьма неприятное место — настоящий загон для американских солдат, обвиняемых в различных серьезных дисциплинарных проступках и преступлениях (убийствах, изнасилованиях, дезертирстве и наркомании). Узнав, что наш Кормчий оказался там, я был глубочайшим образом потрясен.

Но могло быть и хуже. Его «захват» осуществил майор Энглтон, который сделал все возможное, чтобы Эзра не был подвергнут допросу. (По свидетельству Эзры, я был первым американцем, с которым он смог обменяться парой слов со времени своего ареста.)

Но что греха таить, условия, в которых он содержится, просто ужасающие, чего, собственно, и следовало ожидать. Ужасают и улики, имеющиеся против него: десятки, если не сотни выступлений по радио, в которых он нападал на евреев, банкиров и на все американское и при этом восхвалял мужество и провидческий дар дуче.

Не знаю, что и сказать. Боюсь, не исключена возможность вынесения для него смертного приговора.

В течение следующих шести месяцев Даллесом было послано полдюжины официальных сообщений. Некоторые из них были достаточно пространны, другие довольно коротки, но все вращались вокруг одной темы: как спасти Кормчего? В Америке многие склонялись чуть ли не к линчеванию поэта, и Даллес полагал, что суд может стать катастрофой. В конце концов решение нашлось: Паунда признают невменяемым, и таким образом обвинение в государственной измене будет снято. А в этом вопросе Юнг оказался самым ценным союзником. Основатель школы аналитической психологии, он был идолом для всего психиатрического сообщества. Поэтому ему не составило большого труда помочь Даллесу и «молодому Энглтону» в организации массированного сбора доказательств достаточно шаткого утверждения, что политический преступник Паунд на самом деле просто безумен.

12 октября 1946 г.

Мы все-таки победили.

Эзра направлен в государственную психиатрическую больницу в Вашингтоне. Там, в Святой Елизавете, он останется под опекой д-ра Уинфреда Оверхользера, одного из наших. Несмотря на то что пока у меня не было возможности посетить великого человека в его психиатрическом убежище, я располагаю вполне достоверной информацией, что Эзре предоставлен отдельный номер, в котором он может принимать поклонников со всех концов света.

Винни заверил меня, что он не был и ни при каких обстоятельствах не будет лишен каких-либо привилегий, ему подобающих, за исключением свободы передвижения за пределами больницы. Еду ему готовят отдельно, не иссякает и поток посетителей. Эзра даже начал жаловаться, что у него не остается времени для работы, настолько загружен его день.

Ну что ж, по крайней мере все складывается совсем не так уж плохо…

Два месяца спустя Даллес желает Юнгу самого веселого Рождества и признается в «потрясающей беседе с глазу на глаз с пациентом д-ра Оверхользера».

Теперь, когда ужасы Пизы и суда позади, создается впечатление, что к нему вернулась его прежняя почти уже утраченная живость и острота суждений. Более того, на основании услышанного в течение нескольких часов, которые я провел с ним, могу Вас заверить, что его длительное заключение было достаточно продуктивным. Возникает ощущение, что концентрация его духовного зрения увеличилась до невероятной степени.

Из своего прибежища в психиатрической лечебнице наш Кормчий предлагает нам стратегию, которая на этот раз может сработать. «Нашей маленькой группе, — сказал он мне, — необходимо принять упреждающую позицию по отношению к апокрифу».

Вот опять то странное слово, подумал Данфи, исполнению пророчеств которого не повредит участие повитухи.

Я полагаю, Вы поняли суть. Вместо пассивного наблюдения со стороны наш Nauttonier[47] предлагает нам активно вмешиваться в ход вещей и способствовать материализации тех знамений, которые упоминаются в апокрифе, содействуя реализации его пророчеств и тем самым выступая в качестве повивальных бабок грядущей эры. В связи с этим Эз считает, что мы сможем достичь своих целей еще при жизни нашего молодого человека.

Данфи не совсем понял, что имел в виду Даллес. Во-первых, было неясно, что подразумевается под материализацией знамений, а во-вторых, он никогда не слышал об апокрифе. Правда, слова о реализации пророчеств были достаточно прозрачны, но какое отношение они имели к достижению их целей «еще при жизни нашего молодого человека», оставалось загадкой.

Чтобы достичь этого,

— говорилось далее в письме, —

необходимо разработать соответствующую политическую и психологическую стратегию. В особенности же важно найти механизм защиты «Общества Магдалины» от любопытства толпы. К счастью, как мне представляется, подобный механизм уже почти создан.