Борис Аверин - Владимир Набоков: pro et contra

• Название: Владимир Набоков: pro et contra
• Автор: Борис Аверин
• Издательство: Русский Христианский Гуманитарный Институт
• Жанр: Критика
• Год: 1999
• ISBN: 5-88812-058-8

В первый том двухтомника «В. В. Набоков: pro et contra» вошли избранные тексты В. Набокова, статьи эмигрантских критиков и исследования современных специалистов, которые могут быть полезны и интересны как для изучающих творчество В. Набокова, так и широкого круга читателей.

---

Роль аллюзии прекрасно объясняется самим Набоковым: читатель, не понимающий его намеков, отсылок, цитат, похож на Гудмена, честно верящего в то, что сюжет «Гамлета» и был сюжетом первой книги Найта. Страницы, посвященные книге Гудмена «The Tragedy of Sebastian Knight» («Трагедия Себастиана Найта»), где V. демонстрирует принципы «leg-pulling» («надувательства») и «danger of becoming a centipede» («опасность превратиться в сороконожку»)[142], грозящую такому читателю (Sebastian Knight, p. 64), прекрасно иллюстрируют принципы набоковской прозы (ср. также уже приводившийся нами пример с Думой из «Speak, Memory»). Принцип «работы» текста еще лучше вскрыт в цитате из романа Найта, где перечисляются все упущения его героя за всю жизнь, в том числе «…not having spoken to that errant schoolgirl with shameless eyes, met one day in a lonely glade[143] [ср. „Лолита“, снова связь героя одного романа и автора другого, „Лолита“ так же восполняет упущение Найта, как „Ada“ — упущение Гумберта, его несостоявшийся детский роман] <…> Having missed trains, allusions and opportunities; not having handed penny he had in his pocket to that old street-violinist playing to himself tremulously on a certain bleak day in a certain forgotten town» (Sebastian Knight, p. 176)[144].

Слова «to miss allusions» («упускать намеки») предсказывают то, что сейчас сделает читатель, он пропустит намек, не узнает названия «забытого города», который помнит и узнает каждый русский читатель — Люцерн!

Значительно лучше сделана третья глава — бесспорно самая интересная в книге. Ее достоинства обусловлены, в частности, тем, что, покончив с теоретизированием, Локрантц переходит к простому собиранию примеров, комментированию отдельных имен, т. е. исходит не из теории, а из материала (показательна и группировка материала в этой главе — по романам, а не по «приемам»). Хотя далеко не все интерпретации здесь бесспорны. Так, трудно поверить в трактовку имени Chateau (букв, «замок»)[145] как фр. chat eau (кошка + вода — в смысле «кошачья моча»), а русского имени Качурин (Kachurin) как англ, cat urine («кошачья моча» — р. 64). Тем не менее многие из них интересны и важны.

Дважды упоминаемая в книге Локрантц (р. 65 и 71) Ольга Олеговна Орлова (Olga Olegovna Orlova), о которой известно только то, что ее дневник попал к повествователю «Истинной жизни Себастиана Найта», — это не только «яйцеподобная аллитерация» (egg-like alliteration), как отозвался о ней упомянутый повествователь, но еще одна allusion perdue: Олег и Ольга следовали друг за другом на Киевском престоле (заметим, что и фамилия Орловых связана с Российской историей, хотя и не столь древней), причем в древнерусской графике эти имена отличались только флексией: Ольга и Ольгъ (второе имя английскому читателю должно быть известно из набоковского перевода «Слова о полку Игореве»)[146]. В этом историческом контексте характеристика ее дневника: «collecting of daily details» («собирание ежедневных — или: повседневных — подробностей») — может читаться как пародийное обыгрывание летописания. Наконец сама характеристика аллитерации относится и к графике (три яйцеобразных заглавных О), и к фонетике, что отмечает Локрантц (р. 71): окончание русской женской фамилии (Локрантц почему-то называет ее «отчеством» — patronymic) каламбурно отождествляется с «Latin plural for egg» («латинским множественным числом от „яйца“») — ova. Это наблюдение в принципе верно, но, вероятно, все-таки имеется в виду другая форма латинского слова (в русском произношении совпадающая с окончанием фамилии): помещение этого каламбура в начало романа заставляет вспомнить о повествовании ab ovo[147] (для русского читателя первое, что приходит на ум, это пушкинская «Родословная моего героя»)[148].

Имя Bryan Bryanski («Лолита») — для билингвы — не только аллитерация (р. 77), но и каламбур, так как первое имя здесь явно европейское и читается как Бриан или Брайен, а фамилия — для русского читателя — читается только как Брянский и производится от города Брянска, т. е. никак не может сочетаться с этим «европейским» именем. Имя Starover Blue содержит не только наследственную голубизну (от родителей — Синявина и Стеллы Лазурник) и слово star («звезда», англ.), восходящее к имени его матери Stella (p. 85)[149], но и русское слово старовер (по-английски обычно передаваемое как old believer — ср. new-believers в «Аде»). Название Bahamudas, не только контаминирует Bahamas (Багамы) с Bermudas (Бермуды) (р. 88), но и содержит комплекс, близкий к русскому названию тестикул. Все слово можно прочесть примерно как «тестикулы Баха»[150]. Не связаны ли имена Pimpernel and Nicolette из «Ады» (см. р. 98) со старофранцузской повестью об Окассене и Николетт. Thank Log не только «implies both the Lord and God»[151], но также рифмует с русским Бог. Наконец, имя сестры Ады, Люцинда — это название романа Фридриха Шлегеля (и имя его героини), эротическая тема которого хорошо объясняет судьбу несчастной Люсетты (некоторые другие заметки об «Аде» см. во второй части статьи).

Среди бесспорно удачных трактовок Локрантц следует назвать гипотезу об имени Клементсов (Clements) в «Пнине» в связи с детским стишком (nursery rhyme) «The Bells of London»{307} (может быть, стоит вспомнить роль этого стишка в романе Дж. Оруэлла «1984»)[152], а также прослеживание темы «Светлое vs темное» в собственных именах (один из немногих в этой книге случаев интерпретации в собственном смысле слова, т. е. перехода от простого комментирования к анализу семантики текста). Вообще эта глава содержит ряд очень интересных и важных замечаний о собственных именах — в первую очередь в интересующем нас аспекте «allusive names» («именах-аллюзиях»). Можно надеяться, что материал этой главы сыграет существенную роль в изучении затронутых Локрантц романов.

Четвертая глава посвящена проблеме звуковой организации текста. По этому поводу хочется сделать два общих замечания. Во-первых, обращение к русскому Набокову здесь тоже было бы очень интересно. Сравнение русской и английской версий «Лолиты»[153] показывает, что в русском тексте на фонологическом уровне оказываются связанными те же слова, что и в английском (те же — в смысле соответствующих друг другу при переводе, т. е. гетеронимы). В русском тексте весь последний эпизод «Лолиты» построен на соотнесении лир (Лолита[154] и Гумберт[155]), ср. особенно показательный финал: «Ужас состоит не в том, что Лолиты нет со мной, а в том, что голоса ее нет в этом хоре».

Во-вторых, следует, конечно, привлечь к изучению звуковой структуры набоковский синестетизм[156]. Дело не только в том, что может открыться (и открывается) неожиданная организованность там, где без введения цвета ее нельзя заметить, но в принципиальной важности цвета для интерпретации (так, в частности, л и р соответственно описаны как белое и черное[157]). Цвет может оказаться важным средством дешифровки набоковских намеков, о чем заявляет и сам Набоков. Скрывая имя предмета своей юношеской любви, он называет ее «Tamara — to give her a name concolorous with her real one»[158], как уже отмечалось, с ней созвучно имя подруги шестнадцатилетнего Себастиана Найта Наташа (совпадают просодический контур и состав гласных) — может быть, оно и есть «настоящее» («real one»). Но прежде чем имя Наташи Розановой (Natasha Rosanov)[159] названо в романе, она долгое время остается бесцветной: «we shall let her remain achromatic: a mere outline, a white shape not filled in with colour by the artist»[160] (Sebastian Knight, p. 138). Эта игра продолжается во всех набрасываемых V. эпизодах, и девушка до конца не обретает цвета, пока уже после завершения рассказа не появляется ее имя (Seb. Knight, p. 140)[161].

Итак, заканчивая эти заметки к книге Локрантц, мы полагаем, что она принесет известную пользу: во-первых, она будет полезна исследователям тех приемов, которых касается Локрантц, — как список примеров; во-вторых, — для изучения Набокова — как еще одно внимательное перечитывание его романов, группировка некоторых выдержек, сбор предварительного материала и комплекс частных наблюдений и комментариев, среди которых много весьма удачных (мы почти не останавливались на них, полагая, что они говорят сами за себя и не нуждаются в наших комментариях).

II

С. Proffer. Ada as Wonderland: A Glossary of Allusions to Russian Literature (Russian Literature Triquarterly. № 3. 1972. To же // A Book of Things About Vladimir Nabokov. Ed. C. Proffer. Ann Arbor: Ardis, 1974).

Среди различных замечаний по поводу книги Локрантц мы постарались, в частности, выделить пропущенные намеки, в особенности те, которые пропущены по незнанию русского фона. В этой связи большой интерес представляет работа Карла Проффера — комментарий русиста, предназначенный для англоязычного читателя[162]. Ряд интересных и важных наблюдений, сделанных в этом комментарии, делает его незаменимым при работе над «Адой», причем он сохраняет свою полезность и для исследователя, знающего русский язык, так как далеко не все отмеченные Проффером источники, подтексты, намеки — самоочевидны для русского читателя. Естественно, однако, что в одной работе, небольшой по объему, невозможно было охватить все аспекты рассматриваемого текста[163], поэтому мы позволим себе привести некоторые дополнения и замечания к этому комментарию. Мы целиком исходим здесь из работы Проффера и в дальнейшем ссылаемся на страницы того издания, которым он пользовался, т. е., собственно, на пункты (статьи) его комментария[164].