Всеволод Крестовский - Тьма Египетская

• Название: Тьма Египетская
• Автор: Всеволод Крестовский
• Издательство: Камея
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-88146-016-2 (Т.1)

В.В. Крестовский (1840–1895) — замечательный русский писатель, автор широко известного романа «Петербургские трущобы». Трилогия «Тьма Египетская», опубликованная в конце 80-х годов XIX в., долгое время считалась тенденциозной и не издавалась в советское время.

Драматические события жизни главной героини Тамары Бендавид, наследницы богатой еврейской семьи, принявшей христианство ради возлюбленного и обманутой им, разворачиваются на фоне исторических событий в России 70-х годов прошлого века, изображенных автором с подлинным знанием материала. Живой образный язык, захватывающий сюжет вызывают глубокий интерес у читателя, которому самому предстоит сделать вывод о «тенденциозности» романа.

---

Наступило мгновение обоюдного молчания, исполненного для юноши мучительных духовных колебаний.

— Тамара! Скажите, вы меня очень презираете? — спросил он вдруг порывисто, с какою-то лихорадочной тоской и трепетом.

— Вас? — удивленно взглянула на него девушка. — Почему вы это думаете?

— По всему, фрейлен… Я это вижу… вижу по тому, как вы говорите со мной, как вы смотрите на меня… Я чувствую это… Я для вас менее чем ничто!.. А между тем… ведь я люблю вас, Тамара!.. Я мучаюсь, злюсь и тоскую… Я готов порою черт знает что сделать и себе, и вам… Этот тон ваш, который вы в последнее время берете в отношении меня, он мне невыносим… невыносим!.. Он меня бесит!.. Это презрительное равнодушие ваше ко мне… Господи! Да хоть разозлитесь же на меня наконец! Ну, оттолкните меня ногой, как собачонку — я хоть укушу вас за это!

— И толкать вас не буду, и укусить вам меня не удастся, — спокойно усмехнулась Тамара. — Вы сами виноваты, Айзик, — продолжала она совершенно мирным, почти дружеским тоном. — Мы с вами могли бы быть большими друзьями, если бы вы были со мной иным, не таким, например, как сегодня за ужином.

— Боже мой! Но не могу же я!., не могу! — ломая руки, воскликнул Айзик. — Поймите же вы, что я злюсь, я ревную вас и не могу подавить в себе этого чувства, как вспоминаю об этом проклятом человеке… Ведь вы любите его, Тамара?

— Да, он мне нравится.

— Нет, вы его любите.

— Если хотите, пожалуй да… Люблю немножко.

— Нет, не немножко — вы вся, вся в нем, вы увлечены, вы тонете в этом чувстве.

— Если вам это более нравится, думайте и так.

— Тамара, к чему же опять такие загадки— с мольбой и страданием в голосе укорил ее Айзик. — Ну хорошо… Ну, положим, я вам верю, — поспешил он согласиться, впадая опять в тон примирения. — Верю, что тут ничего серьезного нет, что все это говорилось и делалось вами только для «романа», что этот человек вам нравится, только нравится и то немножко — пусть так: все-таки чем это кончится?

— Вернее всего, что ничем, — с видом равнодушия ответила девушка.

— Но ваше увлечение…

— Вероятно, пройдет со временем, как и все на свете.

— О, если бы это было так! — с сомнением вздохнул юноша. — Если бы можно было поверить этому!.. Но пусть так. Хорошо. Положим, я верю вам… Я предлагаю вам мою дружбу, — хотите, Тамара?

— Охотно, Айзик; отчего и нет!

— Хорошо. В таком случае я буду говорить как друг. Уезжайте отсюда, Тамара, уезжайте поскорее… Завтра или послезавтра, только поскорее. Умоляю вас!

— Зачем и куда, бохер?

— Да хоть в Вену, опять к тетке. Уезжайте с ней в Париж, в Неаполь, куда хотите, только чтобы здесь вас не было, чтобы не видеть более Каржоля, пока не пройдет это ваше увлечение.

— Оно может пройти и так, без выезда из Украинска.

— А, так стало быть вы не желаете ехать? — опять ехидно обозлился Айзик. — Значит, это чувство побольше, чем «маленькое увлечение»!.. Господи! — воскликнул он со страстью и злобой. — Я, кажется, в состоянии убить этого ненавистного человека! Я убью его!.. Я изобью его! Я ему скандалу наделаю… Публично… такого скандалу, что он сам должен будет уехать отсюда!

— Не советую, бохер, — усмехнулась Тамара с прежним своим презрительным равнодушием. — С ним всегда ходит на цепочке презлая датская собака.

Айзик окончательно обозлился.

— Вы издеваетесь надо мной… Хорошо. Смейтесь, — погрозился он. — Смейтесь!.. Я посмотрю, каково-то посмеетесь вы завтра, когда я при вас открою рабби Соломону все, чему сам я был свидетелем этой ночью… я посмотрю тогда!

— Дедушка не поверит вам, — сказала Тамара спокойным тоном, хотя на душе у нее при этой угрозе стало далеко не спокойно. — И тем более не поверит, — продолжала она, — если я скажу ему, что все это ложь, что вам, вероятно, все это просто приснилось.

— Н-ну, поверит ли, не поверит ли, — злорадно возразил Айзик, — а все-таки за вами после этого, на всякий случай, станут приглядывать позорче, и клянусь вам, что ни в следующую, ни в последующую пятницы вам не удастся сбежать к Серафиме!.. Я сам буду иметь честь караулить вас… Я спущу с цепи обеих наших собак и подыму такой гвалт, устрою такую травлю, что у сиятельного графа только пятки засверкают!

— Вы мелкодушный и злой мальчишка. Я не боюсь вас и не хочу более говорить с вами! — резко, но все-таки с кажущимся спокойствием сказала Тамара, поднявшись со скамейки, и быстрыми шагами пошла вон из беседки по направлению к дому.

Айзик постоял несколько мгновений в мучительном раздумье и затем быстро поспешил вслед за девушкой.

Вскоре он догнал ее и несколько времени молча шел на шаг позади, только грудь его взволнованно вздымалась частым порывистым дыханием.

— Тамара! — робко произнес он наконец молящим и почти задыхающимся голосом. — Фрейлен Тамара!

Девушка шла не оборачиваясь.

— Фрейлен Тамара… постойте… остановитесь… умоляю вас… фрейлен!.. Простите меня… простите!.. Я оскорбил вас, я сам не помнил, что говорил… Да, я злой, мелкодушный мальчишка, я не стою вас… я сам себя презираю, но… Бога ради!., простите, простите меня!

И схватив ее за руку, Айзик упал перед ней на колени и вдруг разрыдался.

Досадливо подергав плечами, Тамара приостановилась, намереваясь холодно и сухо попросить его оставить ее в покое; но услышав этот рыдающий и молящий шепот, ей стало жалко бедного юношу.

— Бог с вами, бохер… Я не сержусь на вас, — проговорила она почти без горечи, ровным, миролюбивым тоном.

— Нет, это не то… не так, — сокрушался Айзик. — Когда прощают от души, говорят не так… От души простите меня, Тамара!

— Ну, чего ж вам еще, Айзик?.. Ну, вот, я жму вашу руку — достаточно ли так?.. Хорошо?.. Ну, я прощаю вас… Ну, чем же доказать вам еще?

Юноша, продолжая стоять на коленях, покрывал поцелуями протянутую ему руку.

— Ну, проводите меня до дому и пособите взобраться на окошко; уж если прошу этого, значит не сержусь, — улыбнулась девушка.

Айзик радостно вскочил на ноги и с прояснившимся духом пошел рядом с Тамарой, бессвязно нашептывая ей какие-то слова восторга, любви и благодарности.

Под окном Тамары давно уже лежала старая заброшенная колода, служившая некогда ульем. При помощи этой своеобразной приступки было очень легко и удобно вылезать и влезать в окно, так что в помощи Айзика Шацкера, собственно говоря, не было никакой надобности, но девушка позвала его нарочно, с тем расчетом, чтобы, во-первых, дать ему этой интимной просьбой доказательство ее прощения и, во-вторых, чтобы Айзик убедился, что она не останется дольше в саду и более не предпримет на сей раз ничего предосудительного.

Осторожно раздвинув полные ночной влаги душистые ветви цветущей сирени, Айзик пропустил под ними вперед Тамару и затем подсадил ее за талию на подоконник. Девушка ловко и бесшумно очутилась в своей комнате и, перегнувшись за окно, протянула гимназисту руку.

— Спокойной ночи, Айзик! Благодарю вас, — ласково прошептала она, с дружеским пожатием. — Ступайте себе спать и не думайте больше обо мне таких глупостей.

Айзик давно уже не видал Тамару такой ласковой, как в эту минуту.

В последний раз горячо, хотя и беззвучно, поцеловал он ее руку и, успокоенный, даже умиленный, прокрался сквозь кусты и осторожными шагами побрел во двор, к своему сеновалу.

Тамара между тем, стоя у окошка, напряженно и с чувством недоверия прислушивалась к шелесту его удалявшихся шагов, чтоб убедиться, точно ли пойдет он теперь на сеновал, а не останется еще подкарауливать ее и бродить по саду.

Как быть ей дальше — она решила себе еще в беседке, во время объяснения с Айзиком. Для неё теперь вполне стало ясно, что на него ни в коем случае нельзя положиться. Хотя она и примирилась с ним, но может ли это иметь какое-нибудь значение, при свойствах такого неустойчивого и впечатлительного характера, как у Айзика? Где ручательство, что Айзик завтра же, быть может, даже без всякого повода с ее стороны, не вздумает снова подозревать и ревновать ее и что под влиянием этих чувств не выдаст её с головой старикам? Да и во всяком случае Айзик будет теперь зорко следить за каждым ее шагом, так что о следующей пятнице нечего и думать! Нет, если решаться, то надо решаться теперь же, сейчас, не теряя ни одной лишней минуты, — теперь или никогда!

Притворство в течение всего вечера, за ужином, потом сцена с графом Каржолем в беседке, наконец, игра в равнодушное спокойствие при последнем столкновении с Айзиком, тогда как в душе в это самое время подымался чуть не взрыв совсем иных чувств и ощущении, — все это крайне измучило, истерзало душевно Тамару, и в то же время все это натянуло ее нервы до той степени напряженности, что сделать самый решительный шаг какого бы то ни было рода для нее теперь было нетрудно. Чем более притворялась и таила она в себе свои истинные ощущения, тем сильнее сказывалась ее нервная возбужденность. И именно теперь-то, пока еще не упала вся эта возбужденность ее нервов, Тамаре и казалось необходимым решиться. Завтра, быть может, она передумала бы, потому что при спокойном, освежившемся состоянии духа естественно явились бы опять разные сомнения, раздумье, заговорил бы в душе голос здравой житейской логики, сказались бы опасения и страх перед рискованным шагом, за которым уже нет возврата к прошлому; но теперь ей казалось, будто для нее нет никаких выходов, кроме одного, самого решительного и бесповоротного. В том состоянии, в каком она находилась в эти минуты, в ее душе, под угнетающим давлением известного впечатления, уже не осталось места раздумьям и сомнениям.