Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №8 (2001)

• Название: Журнал Наш Современник №8 (2001)
• Автор: Журнал Наш Современник
• Жанр: Публицистика

---

Захватывающе интересной показалась нам “теория” друга. Особенно поразила его догадка (предположение), что наши церкви и католические костелы и кирхи с точки зрения архитектуры не что иное, как смутная память человечества о космических кораблях, доставивших его предков на Землю. “Красивая теория”! — только и могли сказать мы. Ну, а Орлов — не был бы Орловым, если бы не попытался воплотить ее в поэтические строки...

...Летом 1958 года Сергей по командировке Союза писателей побывал в одной из стран Западной Европы. Вернувшись домой, как всегда, взялся за перо. Впечатлений было много, раздумья “одолевали”, просились в стихи. Именно тогда написалось стихотворение, о котором хочется сказать особо. Но прежде самые первые строки из него:

Мне этот город с кирхами, с костелами

Собой ракетодром напоминал.

Он странные рассказывал истории

И смутные догадки подтверждал.

Какие “догадки”? Да те самые, о коих он поведал нам с Дементьевым.

Не ласкова к марсианам была новая планета. Она кишела тварями, хищными зверями, угнетала жарким климатом. Поэт размышлял:

Чтоб жить на ней, родиться надо заново,

В крови и муках сгинь и вновь родись,

Все потеряй. Земля планета странная,

Все отобрав, оставит только жизнь.

Она в дугу здесь гнула их. Заставила

Одеться в шкуры, и в какой-то час,

Когда решила вдруг, что переплавила,

Она сама на милость их сдалась.

Все начали с азов владельцы разума,

Костер открыли, собрались в стада,

И все, что было им на ней отказано,

Бесстрашно возродили в час труда.

Так заканчивается это прекрасное стихотворение. Но поэт не включил его в трехтомник, и этому, как мы увидим дальше, была причина.

В 1977 году, ставшем последним в его жизни, им была задумана и уже начата поэма “Семь дней творения”. В ней поэт намеревался в абсолютно реалистических картинах описать “сотворение мира”, приписываемое Библией Богу, а на самом деле, как он считал, представлявшее собою длившуюся миллионы лет Историю воцарения разума на планете Земля. Напомню, что отрочество и юность поэта совпали с теми годами, когда церковь была отделена от государства, а школа от церкви, и не удивительно, что он считал себя атеистом и что первые две главы поэмы лишены какого бы то ни было божественного начала. Вот строфы о Марсе:

Гасло солнце в далях безответных.

Гасло солнце. Что еще искать?

Умирала ржавая планета —

Родина всего живого — мать.

...........................................................

Тыщи лет катились вспышки света

Через космос, в сторону Земли.

На нее, на синюю планету,

Молча улетали корабли.

Поэма, как видим, и по содержанию, и по концепции очень близка стихотворению, о котором речь шла выше. И поэт, видимо, предполагал включить его в поэму, может быть, в качестве пролога. К сожалению, она осталась незаконченной...

После памятной прогулки по Москве, когда Сергей изложил нам свою “космическую” теорию, минуло два-три года, а в нашей жизни — точнее, в истории земной цивилизации — произошло величайшее событие: в космос вторгся человек! Сергей торжествовал. Он буквально светился гордостью за Россию: русский ученый Циолковский обосновал возможность полета человека в космос, русский летчик Гагарин осуществил его! Поэму, замысел которой родился именно в те дни, он так и назвал: “Слово о Циолковском”.

...Вот он — учитель физики одной из калужских школ, известный в городе “фантазер”, “чудак”, удостаивается приглашения прочитать доклад “О звездах и пространстве” Дворянскому собранию Калуги. Дамы и господа смотрят на него, как на помешанного: увы, им не дано еще понять, что в нем осознает свое призвание “мятежный, гордый человек”:

— Я заявляю, господа,

Настанет время несомненно, —

С Земли межзвездные суда

Нас понесут во глубь Вселенной.

Как в колыбели,

Человек

Рожден Землей...

Но, в самом деле,

Кто заявил, что он навек

Остаться должен в колыбели?

Зал снисходительно молчит. Не понятый (в который раз?) и даже оскорбленный тупостью “просвещенных” господ, он покидает Собрание...

Идут годы, а он все еще один на один со своей дерзкой мечтой. И не только в Калуге — “во всей вселенной одинок”. Поэт глубоко сочувствует калужскому ученому-самородку и одновременно торжествует, теперь уже зная, что...

Не зря стремится к звездам гений.

И нужен будет небу он,

Как для Земли стал нужен Ленин.

Очень смелое сравнение, но отнюдь не случайное для поэта. Гениальный ученый-самородок и гениальный мыслитель-революционер, считал он, достойны друг друга, и должны стоять рядом.

 

* * *

Много-много раз слышал и видел своего друга читающим стихи аудитории, неизменно расположенной к нему, дружелюбной. Аудиторию — любую, — как старого воробья, не проведешь на мякине. Она не всегда может оценить художественные достоинства стихов, восхититься яркими эпитетами, сравнениями, метафорами, но уж отличить в них искренность от фальши, правду от лжи, подлинную гражданственность от позы — ее, как говорится, не учи. И когда Сергей негромким, но чистым баском, обращаясь к Матери-Родине России, читал: “Ты стала всем в моей судьбе./ А мне за жизнь свою, признаться,/ Как к матери, в любви к тебе/ Не доводилось объясняться”, — слушатели замирали, благодарные поэту за доверие стать свидетелями его почти интимного “объяснения”. И взрывались рукоплесканиями, когда в самом конце его звучало: “Я гением горжусь твоим,/ Что с правдою навек сроднился,/ И ты славна уж тем одним,/ Что Ленин у тебя родился”. Сергей любил это стихотворение и неизменно включал в программу своих выступлений, наперед зная, что искренность чувств, с которыми он обратился к России, не вызовет сомнения у слушателей. “Я гением горжусь твоим,/ Что с правдою навек сроднился”. “Гений” и “правда” — два самых значительных по смыслу слова поэт поставил рядом. Поставил обдуманно и твердо в пору своей поэтической и гражданской зрелости. И это вполне соответствовало поэтической традиции, начало которой положили два выдающихся современника Ленина.

“Я счастлив тем,/ Что сумрачной порою/ Одними чувствами/ Я с ним дышал и жил”. (Это С. Есенин.) “Но Ленин/ меж равными/ был первейший/ По силе воли,/ ума рычагам”. (Это В. Маяковский.)

Современник Орлова А. Твардовский продолжил традицию: “И высших нет для нас велений —/ Одно начертано огнем:/ В большом и малом быть как Ленин,/ Свой ясный разум видеть в нем”.

Был ли искренен С. Орлов в стихах о Ленине? В пределах знаний, доступных в те годы, бесспорно. Как, я думаю, и великие его предшественники В. Маяковский, С. Есенин, А. Твардовский.

Орловская маленькая Лениниана не оставит равнодушным никого и сегодня. Одни прочтут ее с пониманием и благодарностью, другие — с раздражением и даже злобой. И хотя этих, других, будет меньшинство, голоса их будут слышнее, потому что они пока на колокольне, а остальные у подножия ее. Они будут продолжать кричать, что все, что касается Ленина, не созвучно времени, устарело. И таким “коммунякам”, как Орлов*, и даже Маяковский, места на корабле современности нет и не будет.

Хочется сказать: не спешите, господа! Особенно с “кораблем” — он ведь, случается, и тонет. А вот История — в нашем случае История литературы — сооружение непотопляемое. И на нем уже заняли свои места и Маяковский, и Орлов, не говоря уж о Есенине. И выбросить их за борт невозможно. К ним можно лишь прикоснуться (в смысле — перелистать), чтобы понять время, в котором они творили, и веру, которой они жили.

Словно предвидя трагические события конца ХХ века и в то же время не веря, что они могут произойти, С. Орлов от имени своего поколения, полегшего костьми на поле боя, в надежде быть услышанным на Суде Истории, говорит:

Мы за все заплатили сами,

Нас не может задеть хула.

Кто посмеет в нас бросить камень,

В наши помыслы и дела?

Кто решится, нам глядя в лица,

Пережитое отмести,

В справедливости усомниться