Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №8 (2001)

• Название: Журнал Наш Современник №8 (2001)
• Автор: Журнал Наш Современник
• Жанр: Публицистика

---

Говорят, что мы — поколение

И что этим мы и славны,

Поколение — повелением

Высочайшим

самой войны.

Ох как трудно стать поколением!

Если мы бы не стали им,

Все б закончилось поражением

И падением мировым.

Что ж, выходит, что поколением

Называют нас не зазря.

Поколенье — не год рождения,

Поколенье — год Октября.

 

* * *

С войны Сергей возвратился в апреле 1944 года. До Победы было еще далеко-далеко — почти триста семьдесят дней. В сорок четвертом, ясно, домой приходили только калеки, отвалявшись свой срок в набитых под завязку палатах госпиталей. Сережа назначенного ему срока не выдержал — сбежал, не долечившись. Невмоготу было откладывать и дальше встречу с мамой, с любимой девчонкой (“ждет, не ждет?”), когда до дома рукой подать: госпиталь находился в Череповце, а от него до Белозерска всего-то сто километров. Для солдата разве это расстояние? Пошел! Где пешком, где на попутной — преодолел последние километры разлуки за одни сутки.

Обнял маму, сменил белье, обновил перевязку — побежал к Ване Бузину, демобилизовавшемуся — и тоже по ранению — на месяц раньше, чем он. В своих записках для книги воспоминаний о поэте, Иван Игнатьевич писал: “Хорошо помню Сережу в тот далекий апрельский день, когда он в бушлате, выцветших галифе и кирзовых сапогах вплотную подошел ко мне и спросил: “Что, не узнаешь?” — и подал мне свою обгорелую руку. Да, я действительно тогда не узнал его. Тяжелые ожоги на лице еще не зажили и гноились”.

В городе в то время было безлюдно и глухо. Из сверстников — никого. Почти в каждом доме похоронки... Скоротать день, отвлечься от тяжелых дум можно было только у Вани Бузина. И он почти каждый вечер приходил к нему. “Устроившись поудобнее и разбинтовав лицо, — вспоминает дальше Иван Игнатьевич, — Сергей подолгу засиживался у меня, рассказывал, как чудом уцелел в последней атаке... И очень переживал за себя, за рубцы на лице, и иногда сокрушенно спрашивал: “Скажи, можно полюбить такого?”

Что скрывалось за этими словами, Иван Игнатьевич умолчал... Хотя, как я понял из последующих бесед с ним, и знал. А скрывалась за ними извечная, для литературы классическая драма неразделенной любви... Боясь, видимо, жестоко ранить сердце фронтовика, Людмила все откладывала решительный разговор. И в душе Сергея, естественно, не умирала надежда... Развязка наступила неожиданно. В разговоре с подругой — Сергей случайно услышал — Людмила в сердцах бросила: “Да, он хороший! Но не могу я выйти за урода, не могу!”

Все... Поезд, что называется, полетел под откос. Сергей в этой катастрофе, слава Богу, уцелел, но, как свидетельствуют близко знавшие его в те дни люди, мог и...

К сожалению, я об этой драме поэта знаю только то, что он рассказал сам в стихах, посвященных “Л. П.”. Судя по ним, можно сказать, что он вскоре смирился с утратой, приняв ее как судьбу, которую, как известно, ни объехать, ни обойти нельзя. Смирился, но не разлюбил. И не скрывал этого даже от самых близких людей, зная, что первая любовь не подлежит упреку. Ей он обязан прекрасными стихами, которые вполне можно отнести к шедеврам любовной лирики:

У той березки, где с тобой

Встречалися мы вечер каждый,

Пробитое насквозь стрелой

Я сердце вырезал однажды.

Мы говорили, на заре

Прощаясь, перепутав руки:

“Сотрется сердце на коре,

Но не стереть любовь разлуке”.

Смешная юность далека...

Ты замужем, и ты забыла

Веснушчатого паренька,

Которого тогда любила.

А я пришел сюда и вот

Гляжу, один в саду просторном,

Как сердце на коре живет...

И лишь стрела на сердце стерлась.

1945

А дальше были “Стихи о первой любви” (1954 г.), поэма “Одна любовь”, навеянная случайной и, кажется, последней встречей (1959 г.), “Голос первой любви” (1958 г.):

Голос первой любви моей — поздний, напрасный —

Вдруг окликнул, заставил на миг замереть

И звучит до сих пор обещанием счастья...

Голос первой любви, как ты мог уцелеть?

На следующем стихотворении из этого ряда остановлюсь особо. Оно тоже навеяно разрывом с любимой, но только навеяно: идея его значительно глубже, в нем, на мой взгляд, ключ к пониманию творчества поэта первых послевоенных лет.

Начинается стихотворение с обращения — к кому, не трудно догадаться:

Вот человек — он искалечен,

В рубцах лицо. Но ты гляди

И взгляд испуганно при встрече

С его лица не отводи.

Он шел к победе, задыхаясь,

Не думал о себе в пути,

Чтобы она была такая:

Взглянуть — и глаз не отвести!

Победа здесь осмысливается не как финал кровопролитного сражения, а как условие предстоящих деяний победителей. Деяний, коими будет красна и величественна она, Победа. И значит — Держава! В самом деле, много ли будет радости от Победы, если и после нее еще долго останутся лежать в развалинах города, а деревни из последних сил будут убиваться на одичавшей вконец земле? Знаю: на фронте не было солдата, который не связывал бы грядущую победу со счастливой жизнью после войны. Слишком дорогую цену платили солдаты и народ в целом за Победу, чтобы согласиться на меньшее.

Едва отгремели последние залпы и фронтовики вернулись домой, в стране стал набирать силу энтузиазм созидания, восстановления разрушенного. Все — почти все — понимали, что хорошая жизнь не свалится манной небесной на головы. Ее, хорошую-то, надо было еще “сбить-сколотить”, как колесо в известном присловии, чтобы сесть да и поехать; “сбить-сколотить” своими руками, которым предстояло еще “привыкнуть к топору, как к пистолету”.

* * *

А может быть, и хорошо, что все сложилось так, а не иначе. Теперь уже ничто не держало его в Белозерске. И он едет в Ленинград, оформляется на второй курс университета, знакомится с поэтом-фронтовиком Михаилом Дудиным, показывает ему свои стихи; тот, восхищенный, тащит их в издательство, горячо рекомендует к изданию, сам берется выступить в качестве редактора...

И — о чудо! — книжка вскоре выходит — маленькая, правда, карманного формата (в стране не хватало бумаги), выходит под символическим для него названием “Третья скорость” — на танке это самая стремительная скорость — скорость атаки.

О молодом поэте-танкисте в литературных кругах Ленинграда заговорили с уважением и надеждой: талант! Сергей был принят в Союз писателей, получил комнатенку в коммунальной квартире, к нему приехала мама... Радовался, конечно... Но понимал, что благодушествовать рано. По-прежнему много писал. В основном о войне... Но журналы такие стихи принимали уже неохотно. А литературные критики откровенно требовали от писателей переключения с военной тематики на мирную. Сергей не оспаривал это требование. С заметным оттенком грусти и одновременно с чувством исполненного долга он написал: “Но кончается век солдат,/ Начинается век мастеров”.

Потянуло в родные края, в деревню. “Стосковались ноги до смерти/ По дороге полевой”. А кроме того, была надежда, что встречи с земляками помогут ему забыть о том, что было, вернуть душевное равновесие. Именно этой надеждой продиктованы были строки:

Ты любовь не зови,

Коль ушла она прочь от порога.

От несчастной любви

Есть отличное средство — дорога.

В Вологду он приехал осенью 1947 года. Вологжане уже знали о нем как о поэте-танкисте, белозерском парне, воевавшем на Волховском фронте. Слышали и о его первой книжке стихов, о хороших отзывах о ней. Не удивительно, что молодежь, в первую очередь студенты пединститута, очень хотели встретиться с поэтом-земляком.

И он пришел. Самая просторная аудитория (актового зала в институте не было) не могла вместить всех желавших видеть и слышать поэта; те, кто зевнул, гнездились на подоконниках, тянули шеи в проеме распахнутых дверей. Мы с Валерием Дементьевым*, тогда второкурсники, устроились за занавесками маленькой сцены, на которой, один, мужествовал, “исповедовался” наш друг Сережа Орлов. Запомнилось: голос его за годы войны огрубел, в интонации, в жестах появилась уверенность, достоинство человека, знающего себе цену. Сдержанно, с дрожью в голосе он читал:

Я, может быть, какой-нибудь эпитет —

И тот нашел в воронке под огнем.

Здесь молодости рубежи и сроки,

По жизни окаянная тоска...

Я порохом пропахнувшие строки

Из-под обстрела вынес на руках.