Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

• Название: Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)
• Автор: Гурам Дочанашвили
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Роман известного грузинского прозаика Г. Дочанашвили — произведение многоплановое, его можно определить как социально-философский роман. Автор проводит своего молодого героя через три социальные формации: общество, где правит беспечное меньшинство, занятое лишь собственными удовольствиями; мрачное тоталитарное государство, напоминающее времена инквизиции, и, наконец, сообщество простых тружеников, отстаивающих свою свободу в героической борьбе. Однако пересказ сюжета, достаточно острого и умело выстроенного, не дает представления о романе, поднимающем важнейшие философские вопросы, заставляющие читателя размышлять о том, что есть счастье, что есть радость и какова цена человеческой жизни, и что питает творчество, и о многом-многом другом. 

В конце 19 века в Бразилии произошла странная и трагическая история. Странствующий проповедник Антонио Консельейро решил, что с падением монархии и установлением республики в Бразилии наступило царство Антихриста, и вместе с несколькими сотнями нищих и полудиких адептов поселился в заброшенной деревне Канудос. Они создали своеобразный кооператив, обобществив средства производства: землю, хозяйственные постройки, скот. 

За два года существования общины в Канудос были посланы три карательные экспедиции, одна мощнее другой. Повстанцы оборонялись примитивнейшим оружием — и оборонялись немыслимо долго. Лишь после полуторагодовой осады, которую вела восьмитысячная, хорошо вооруженная армия под командованием самого военного министра, Канудос пал и был стерт с лица земли, а все уцелевшие его защитники — зверски умерщвлены.

Этот сюжет стал основой замечательного романа Гурама Дочанашвили. "До рассвета продолжалась эта беспощадная, упрямая охота хмурых канудосцев на ошалевших каморрцев. В отчаянии искали укрытия непривычные к темноте солдаты, но за каждым деревом, стиснув зубы, вцепившись в мачете, стоял вакейро..." "Облачение первое" — это одновременно авантюрный роман, антиутопия и по-новому прочитанная притча о блудном сыне, одно из лучших произведений, созданных во второй половине XX века на территории СССР.

Герой его, Доменико, переживает горестные и радостные события, испытывает большую любовь, осознает силу добра и зла и в общении с восставшими против угнетателей пастухами-вакейро постигает великую истину — смысл жизни в борьбе за свободу и равенство людей.

Отличный роман великолепного писателя. Написан в стиле магического реализма и близок по духу к латиноамериканскому роману. Сплав утопии-антиутопии, а в целом — о поиске человеком места в этой жизни и что истинная цена свободы, увы, смерть. Очень своеобразен авторский стиль изложения, который переводчику удалось сохранить. Роман можно раздёргать на цитаты.

К сожалению, более поздние произведения Гурама Дочанашвили у нас так и не переведены.

---

И так весь день...

Но иной раз скотина терялась — угонял ее одноногий бесенок Саси. Сколько ни искал Зе — не находил. «Ох, Саси, ни дна тебе ни покрышки», — беззлобно бранился вакейро, но в конце концов нападал на след и крест-накрест складывал две палочки в неглубокой ямке — Саси жуть как боялся креста. След приводил к соседнему паст­бищу, и Зе шел назад — не оскорблял недоверием друго­го вакейро: тот сам возвращал приблудную скотину хо­зяину, по клейму узнав чья, — в честности вакейро даже каморцы не сомневались.

В полуденную жару Зе усаживался под дерево и воль­но вытягивал свои длинные ноги, скинув широкополую кожаную двууголку; он принимался за овощи с огорода Мариам, орудуя кривым ножом-, с которым ходят на леопарда, — точно заяц похрустывал морковкой без­вестный всесертанский герой Зе.

В сумерках Зе возвращался домой, и исходившая ра­достью Мариам украдкой следила за ним через щель, а потом, когда, повернувшись к очагу, плечом ощущала нежность заскорузлой ладони, притворно равнодушно оброняла: «А-а, пришел...» Скрытной любовью любила она мужа. Беднее бедного был Зе, хоть и носила жена его леопардовую шкуру, гроши платили ему каморцы, и, ужиная, не прикасался он к козлятине, оставлял малышам.

А ночью Зе безгласно тонул в щедрой Мариам — не умели сходить с его языка ласковые слова, и только про себя повторял и повторял он: «Мариам, ромашка моя...»

Раз в году Зе отправлялся в город на ярмарку. По­нравились ему украшенные гвоздиками и розами жен­щины, когда увидел их впервые, но от них веяло холо­дом, и, вспомнив свою Мариам, он мысленно назвал, ее ромашкой — самым простеньким на взгляд цветком — и с той поры, погрузив лицо в ее волосы, тихо-тихо, едва слышно повторял: «Мариам, ромашка моя...».

Зе был одним из пяти избранных, ставший впослед­ствии великим канудосцем.

* * *

— Куда вам на улицу в таком виде, мирные сейчас часы, и если бренчат у вас в кармане монетки — изволь­те, приобрету вам отличную одежду.

— Сколько понадобится?

— От двадцати грошей до шестидесяти драхм, ха­ле...

— Многовато...

— Что — двадцать грошей?

— Нет — шестьдесят драхм.

Скарпиозо исподтишка скользнул взглядом по его ли­цу и потупился, вроде бы смущенный.

— Не все шестьдесят потребуются, конечно...

— Сколько же?

— Пятьдесят.

— Почему же шестьдесят?

— Ножные не считаете?

— Ножные?..

— Да, донести до портного столько денег!

— Что — тяжело?

— Издеваетесь? Не понимаете будто? Пока дойдешь, запросто горло перережут, и как, по-вашему, за храбрый риск платить не надо?

— Сам же сказал — сейчас мирные часы...

— Какие мирные часы не стоят шестидесяти драхм, что вы как дитя малое рассуждаете...

Доменико опустился на стул. Вот так мирные часы...

— За сколько посоветуете?

— Все насмехаетесь, дурачком считаете? Ясно, за шестьдесят. — И пояснил: — Слыхали, верно, зверь ценит­ся по шкуре, человек — по одежде, хале!

— Хорошо, подождите внизу, я сейчас...

Заложил дверь на щеколду. Развязал мешочек и горстями насыпал драхмы на постель, отсчитал шесть­десят, еще четырнадцать сунул под подушку. Заки­нул мешок обратно под постель и позвал Скарпиозо:

— Прошу, хале.

И смутился — как сорвалось с языка это неведомое слово «хале»!

— Здесь я, хале! — откликнулся Скарпиозо.

— На, ровно шестьдесят.

Хозяин дома отпрянул, испуганно съежился и, ударив себя в грудь, пал на колени.

— Ты что, вправду даешь мне столько драхм на ули­цу, хале? Почему не поторговался — что я тебе сде­лал? Забыл — просят одно, а дают треть того, что просят... Знаешь ведь, мне всего четыре остается!

— Сколько же дать?

— Простачком прикидываешься! Меня не проведешь, вижу, что ты за птица... Ночью по городу ходил, да еще с человеком самого Наволе заявился сюда, а когда тебя ножом пырнуть хотели, кто-то из твоих людей ножом хватил Чичио по руке! А потом исхитрился — а как, и сам полковник Сезар не угадает, — открыл ворота с се­кретным запором, выбрался на улицу, прирезал кого-то и преспокойно вернулся спать! Я разыграл перед тобой наивняка, а ты и тут обставил меня. Убей, убей, только не пристало вам, при ваших-то возможностях, убивать меня, хале!

Куда он попал, среди кого очутился!.. Ничего не по­нимал Доменико, но смущение и волнение хозяина дома приободрили его, и он высокомерно отсчитал ему два­дцать драхм.

— На, купи. Тебе четыре останется, значит!

— Нет, хале. — Скарпиозо поднялся с колен, обмахи­ваясь ладонью. — Две из четырех — маршала Бетанкура, одна — полковника Сезара и одна Чичио...

— Что, и он важная персона?

— Нет... Проводил тебя сюда.

— Выходит, тебе ничего?

— Что я, спятил — платить ему шестнадцать.

— Кому — ему?

— Портному, кому еще...

Помолчали, недоуменно разглядывая друг друга.

— А этот маршал какой-то при чем?

— Тсс, — Скарпиозо вздрогнул, прикрыл рот рукой. — Не услыхал бы кто, крышка нам тогда, хале.

— Что я сказал особенного...

— Опять притворяетесь? Не знаете, что у маршала ото всего доля... Надо много денег иметь, чтобы хорошо править городом да быть справедливым. Это правильно, хале, мудро. Сумеешь быть справедливым, если у тебя много денег, куда денешься, хале...

Ничего не понял Доменико; растерянный, привычно потянулся к кувшину и, поднося ко рту, вскинул голо­ву — знакомое пятно смотрело хмуро, но все же ободри­ло.

— Иди, чего ждешь...

— Иду, хале.

— Постой, мерку почему не снял?

— Как не снял, — обиделся Скарпиозо, — столько времени мерил тебя глазами.

— Ступай тогда.

Когда Скарпиозо вышел, Доменико бессильно опу­стился на стул. Мысли в голове мешались, страшные предположения беспощадным ударом взбивали и трепа­ли их, словно клочья шерсти. Убьют его? Нет, нет, уце­лел же ночью, избежал смерти... А вдруг у Скарпиозо есть второй ключ? Нет, не посмеет — меня убийцей счи­тает... Мало ли кто еще может прирезать... Нет, сказал же — мирные часы сейчас... Утешай себя, утешай — пле­вать им, мирные или немирные!.. У них тут всё деньги решают, а денег у меня навалом! Не тронут?..

Бросил сбереженные сорок драхм на постель и опу­стился на колено достать из-под кровати мешочек, заша­рил там рукой, а кто-то цепко, как клешнями, ухватил его за запястье. Хотел вырваться, но сковало всего; об­мякший, отяжелевший, безвольно перевалился на бок, по­корно, блаженно потонул в пышной рыхлости лиловых облаков, но грубые пальцы терли ему виски, кто-то уда­рил по щеке, не хромой ли работник? Нет, нет, вяло по­думалось Доменико, отстали б лучше, ему хорошо, хоро­шо — ни забот, ни печалей, оставьте... но его не оставляли, кто-то настырный даже водой побрызгал в лицо. Доменико недовольно приоткрыл глаза и тут же погрузился в облачную пушистость — страшная, жуткая была личина! — а неизвестный сказал:

— Я старший брат Александро.

Он лежал на постели... Как оказался на ней?.. Успо­коенный, снизу смотрел он на ночного спасителя, а узкая косая щель в маске шипела:

— Слушай хорошенько, времени мало. Зря думаешь, что Скарпиозо принимает тебя за бандита. Он отлично знает — ворота его дома ночью не открывались и ты не выходил на улицу, а кровь у тебя — на верхней губе. Обождет немного — проверит, вправду ли ты родствен­ник маршала Бетанкура или полковника, а потом уж схо­дит к портному. Учти, если одежда будет тебе великова­та, значит, решил прикончить тебя, заведет в безлюдное место, убьет и наденет твои вещи — он чуть полней. Слу­шай внимательно, времени мало. — Человек в маске по­дошел к двери, выудил из-под деревянной накидки-щита тесак, какие-то инструменты и вытащил из гнезда за­мок. — Наверняка в лес пойдет с тобой, заморочит голо­ву, уговорит помочь вырыть яму — могилу тебе, но ты рой, рой, пока не запоет дрозд, тогда замахнись, будто кидаешь нож в дерево, не бойся, я буду за твоей спиной, но не вздумай оглянуться, не то в тебя угодит мой нож — проткнет горло. — Человек что-то вставил в дверь. — Метко бросаю, нет мне в этом равного.

Угрожающе шипел голос под маской.

— Я под твоей кроватью провел ночь — Скарпиозо запросто мог пробраться сюда, прикончить тебя и сбе­жать с твоими драхмами, хотя и знает — далеко убежать не дадут, схватят люди надзирателя Наволе, но такая уй­ма денег все равно помутила бы ему разум. Потому и остался я тут. — Человек запер дверь и подошел к До­менико. — Я сменил замок, держи ключ, сам запрешь, уходя. Скарпиозо ничего не узнает, с виду ключи похо­жи, а когда вернетесь, ему не удастся отпереть своим ключом, откроешь ты, и он окончательно убедится, что с тобой не справится, не по зубам ты ему, и сам начнет трястись за свою шкуру. Понял меня?..

— Понял, хале, — ответил благодарный Доменико.

— Покажу тебе «хале», — зло прошипел человек. — Начнешь с «хале», и втянешься, во всем уподобишься и-им... — протянул он совсем как Александро.