Осама Дадзай - ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ

• Название: ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ
• Автор: Осама Дадзай
• Издательство: ГИПЕРИОН
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89332-097-2

Дадзай Осаму, пожалуй, одна из самых трагических фигур в японской литературе XX века. Его трудно отнести к определённому литературному направлению. Многие называют его классиком «романа о себе» («ватакуси-еёсэцу»), другие говорят о близости к романтизму, но при том, что и то и другое, несомненно, присутствует в его творчестве, прозу Дадзая Осаму трудно вместить в узкие рамки одного жанра.

---

За дверью оказалась небольшая прихожая с земляным полом, сразу за ней находилась комнатушка, в которой клубами висел табачный дым. Вокруг большого стола сидело человек десять, шумная пирушка была в самом разгаре. В ней участвовали три девицы, моложе меня. Они курили и пили сакэ.

Стоя на земляном полу, я некоторое время озиралась в растерянности, пока не увидела наконец того, кого искала. И вдруг все происходящее стало казаться мне дурным сном. Не может быть! Шесть лет. Он стал совершенно другим человеком!

Неужели это[object Object] радуга, М. Ч… человек, ставший смыслом моего существования? В углу комнаты сидело существо, больше всего напоминавшее старую, сгорбленную обезьяну: нечесаные, как и прежде, волосы поредели и приобрели какой-то тусклый рыжеватый оттенок, лицо пожелтело и стало одутловатым, веки покраснели и набрякли, в постоянно шамкающем рту не хватало передних зубов.

Одна из девиц заметила меня и глазами показала на меня Уэхаре. Не вставая с места, он вытянул длинную тонкую шею и устремил взгляд в мою сторону, потом с совершенно непроницаемым лицом кивнул, чтобы я подошла. Хотя компания продолжала веселиться, вроде бы не обращая на меня никакого внимания, сидевшие за столом как-то незаметно потеснились и освободили местечко справа от Уэхары.

Я молча села. Наполнив до краев стоящий передо мной бокал, Уэхара подлил сакэ себе и хрипло сказал: — Будьте здоровы!

Бокалы — его и мой — чуть соприкоснувшись, слабо и печально зазвенели.

«Гильотина, гильотина, чур-чур-чур…» — произнес кто-то. «Гильотина, гильотина, чур-чур-чур» — подхватил другой, и, разом сдвинув бокалы, они выпили. «Гильотина, гильотина, чур-чур-чур, гильотина, гильотина, чур-чур-чур», — запели все вокруг больше похожую на бред песню и стали громко чокаться. Похоже, что озорной ритм воодушевлял всех собравшихся, они все чаще и чаще опрокидывали бокалы.

Кто-то, попрощавшись, уходил, но тут же вваливались новые гости и, обменявшись кратким приветствием с Уэхара, присоединялись к общему веселью.

— Уэхара-сан, послушайте, Уэхара-сан, там у вас есть такое место… Как же это, а вот — «да, да…». Как правильнее произносить? «Да-а, да-а…» или «да, да»? — перегнувшись через стол, стал приставать к Уэхара какой-то человек, в котором я узнала актера Нового театра Фудзита.

— Конечно, «да, да». Как будто вы хотите сказать: «Да, да, у «Тидори» действительно дешевое сакэ…»

— Опять вы о деньгах, — заметила одна из девиц.

— Один сэн за двух воробьев — это дорого или дешево? — вмешался аристократического вида юноша.

— Вспомните, как сказано: «…пока не отдашь до последнего квадранта»… Или вот еще мудреная притча: «И одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе…» Похоже, что и Иисус в своих расчетах исходил из мелких денег, — вставил еще один господин.

— Он ведь еще и выпивоха был изрядный, — заметил другой, — недаром в Библии полным-полно притч о вине. Сами посудите, там написано, что его осуждали, говоря: «вот человек, который "любит пить вино"». Не человек, который «пьет вино», а именно который «любит пить вино», то есть трезвенником он наверняка не был.

— Будет вам, перестаньте. Да, да, вы уже и Иисусом готовы прикрыться, желая оправдать собственную безнравственность. Эй, Тиэ-тян, выпьем.

«Гильотина, гильотина, чур-чур-чур…»

Звонко чокнувшись с самой молодой и красивой девицей, Уэхара залпом выпил. Сакэ потекло у него по подбородку, он каким-то бесшабашным жестом резко вытер его ладонью и несколько раз громко чихнул.

Тихонько поднявшись, я вышла в соседнюю комнату и спросила у изможденной, болезненно-бледной хозяйки, где туалет. Когда, возвращаясь, я снова проходила через эту комнату, то обнаружила там девицу, которую, кажется, звали Тиэ-тян, самую молодую и самую красивую. Она стояла с таким видом, будто ждала меня.

— Вы не проголодались? — приветливо улыбаясь, спросила она.

— Да, немного, но у меня есть с собой хлеб.

— К сожалению, у нас ничего нет, — сказала хозяйка. Она сидела, привалившись к хибати[13] с таким видом, будто ее не держат ноги.

— Покушайте в этой комнате, — добавила она, — с этими пьянчугами можно просидеть весь вечер и остаться голодным. Садитесь сюда. И вы, Тиэ-тян, тоже.

— Эй, Кину-тян, еще сакэ, — донесся крик из соседней комнаты.

— Иду, иду — послышалось в ответ из кухни, и оттуда с подносом, на котором стоял десяток кувшинчиков, появилась служанка, так называемая Кину-тян — женщина лет тридцати в изящном полосатом кимоно.

— Подожди-ка, — остановила ее хозяйка. — Сюда тоже принеси парочку, — улыбаясь, распорядилась она. — И еще, Кину-тян, не в службу а в дружбу, сбегай-ка в соседнюю лавчонку, принеси две порции лапши.

Мы с Тиэ-тян устроились рядом возле хибати и приложили руки к теплой стенке.

— Подтяните к себе одеяло. Очень уж похолодало. Хотите выпить? — хозяйка плеснула немного сакэ в свою чашку из-под чая, потом наполнила еще две чашечки. И мы втроем молча выпили.

— А вы умеете пить, — почему-то растроганно сказала хозяйка.

Послышался скрежет открываемой наружной двери.

— Сэнсэй, вот, я принес, — послышался молодой мужской голос. — Уж очень наш начальник прижимист. Как я ни настаивал на двадцати тысячах, удалось получить только десять.

— Чек? — произнес хрипловатый голос Уэхары.

— Нет, наличные. Вы уж извините…

— Ничего страшного, сейчас напишу расписку.

Все это время не умолкал звон бокалов и продолжала звучать странная песня «гильотина, гильотина, чур-чур-чур».

— А как Наодзи-сан? — вдруг посерьезнев, спросила хозяйка.

Я вздрогнула, пораженная в самое сердце.

— Не знаю. Что я ему, сторож? — смутилась Тиэ-тян и очень мило покраснела.

— Не поссорились ли они с Уэхара-сан? А то, бывало, водой не разольешь… — спокойно сказала хозяйка.

— Говорят, он теперь увлекается танцами. И вроде бы завел себе какую-то танцорку.

— Боюсь, он плохо кончит. Вино, а теперь еще и женщины.

— Еще бы, ученик сэнсэя!

— Ну еще неизвестно, у кого более дурные наклонности. Ох уж эти мне маменькины сынки…

— Знаете, — улыбнувшись, вставила я, — а ведь я сестра Наодзи.

Пораженная хозяйка уставилась на меня, а Тиэ-тян совершенно спокойно сказала:

— Вы с ним очень похожи. Увидев вас в полутьме у входа, я просто обомлела от удивления. Мне сначала показалось, уж не Наодзи ли пришел?

— Вот оно как… Значит, госпожа изволит приходиться ему сестрой? — спросила хозяйка уже совершенно другим тоном. — Такая честь для нашей развалюхи… Значит, вы и раньше были знакомы с Уэхара-сан?

— Да, мы встречались лет шесть тому назад, — запинаясь, проговорила я и, опустив голову, едва не расплакалась.

— Ну, вот и готово, — служанка поставила перед нами пиалы с лапшой.

— Угощайтесь, пока не остыло, — сказала хозяйка.

— Спасибо.

Я низко склонилась над пиалой, от которой поднимался пар, и стала быстро втягивать в себя лапшу. Мне казалось, что еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой и потерянной, как в этот миг. Тут, бормоча себе под нос: «гильотина, гильотина, чур-чур-чур, гильотина, гильотина, чур-чур-чур…», — вошел Уэхара. Плюхнувшись рядом со мной, он протянул хозяйке большой конверт.

Даже не заглянув в конверт, хозяйка сунула его в ящик хибати и, улыбнувшись, сказала:

— Надеюсь, вы помните, что это еще не все?

— Остальное потом. В будущем году.

— Хотелось бы верить.

Десять тысяч йен! Интересно, сколько можно купить на них лампочек? Я уж не говорю о том, что на такие деньги я могла бы прожить целый год.

Ах, эти люди ведут себя как-то неправильно! Или они просто не могут жить иначе, точно так же, как я не могу жить без своей любви? Коль скоро человек пришел в этот мир, он должен прожить свою жизнь до конца, а раз так, то вряд ли можно ненавидеть людей за то, что они спешат приблизить этот конец. Жить! Жить! Какой же это огромный, изнуряющий, напряженный труд!

— И все же. — проговорил мужской голос в соседней комнате, — для того, чтобы выжить в этом проклятом Токио, нужно только одно — умение кидать на ходу: «Здравствуйте!» — право, более лицемерного приветствия не придумаешь. Требовать от людей таких добродетелей, как великодушие, искренность — все равно что пытаться за ноги вытащить из петли повешенного. Великодушие? Искренность? Тьфу! С ними не проживешь! А если ты не умеешь небрежно раскланиваться, у тебя есть только три пути. Первый — вернуться в деревню, на землю, второй — покончить с собой, и третий — стать сутенером.

— Есть и еще один путь — пить горькую, вытягивая денежки у Уэхары, — произнес другой голос.

«Гильотина, гильотина, чур-чур-чур, гильотина, гильотина, чур-чур-чур…»

— Ночевать-то, наверное, негде? — тихо, словно про себя, проговорил Уэхара.