Осама Дадзай - ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ

• Название: ЗАКАТНОЕ СОЛНЦЕ
• Автор: Осама Дадзай
• Издательство: ГИПЕРИОН
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89332-097-2

Дадзай Осаму, пожалуй, одна из самых трагических фигур в японской литературе XX века. Его трудно отнести к определённому литературному направлению. Многие называют его классиком «романа о себе» («ватакуси-еёсэцу»), другие говорят о близости к романтизму, но при том, что и то и другое, несомненно, присутствует в его творчестве, прозу Дадзая Осаму трудно вместить в узкие рамки одного жанра.

---

«Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои,

Ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха.

Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби.

Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах своих будут бить вас.

И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками.

Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать;

Ибо не вы будете говорить, Дух Отца вашего будет говорить в вас.

И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется.

Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Ибо истинно говорю вам: не успеете обойти городов Израилевых, как придет Сын Человеческий.

И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, что может и душу и тело погубить в геенне.

Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир принес Я принести, но меч.

Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человека — домашние его.

Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня.

И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня.

Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее».

Перехожу в наступление.

Интересно, рассердится ли на меня Иисус Христос, если я дам клятву свято следовать этим его заповедям, но только ради плотской любви? Я не понимаю, почему так дурна плотская любовь, и чем она хуже любви целомудренной. Я не могу отделаться от ощущения, что в сущности это одно и то же. О, я способна заявить во всеуслышанье: есть человек, который ради этой непонятной целомудренной любви, ради плотской любви, ради печали, от нее неотделимой, готов погубить душу и тело в геене огненной, и этот человек — я.

Дядя взял на себя все заботы о похоронах, была проведена неофициальная церемония в Идзу и официальная в Токио, после чего мы с Наодзи вернулись в Идзу и стали жить, хоть и бок о бок, но почти не разговаривая друг с другом, какой-то непонятной несуразной жизнью. Наодзи забрал все матушкины драгоценности, заявив, что ему нужны средства для издательства, и пьянствовал в Токио, изредка он возвращался бледный, как смерть, еле держась на ногах, и сразу валился в постель. Однажды он привез из Токио какую-то девицу, кажется, танцовщицу, ему и самому явно было неловко, поэтому я сказала:

— Я съезжу в Токио, ладно? Давно хотела навестить подругу. Я задержусь дня на два или на три. А ты поживи пока здесь, тем более что готовить еду есть кому.

Я повела себя «мудро, как змея», не преминув ловко воспользоваться его слабостью, побросала в сумку туалетные принадлежности, кое-какую еду и, ощущая удивительную свободу, уехала в Токио, чтобы встретиться с ним.

Я доехала до станции Огикубо в пригороде Токио и вышла через северный выход. Отсюда (я давно уже как бы между прочим выведала это у Наодзи) было минут двадцать ходьбы до его нового жилища.

Дул резкий, холодный ветер. Когда я вышла на станции Огикубо, уже стемнело. Остановив случайного прохожего, я назвала ему адрес, узнала, в какую сторону идти, и около часа брела по темным окраинным улочкам, глотая слезы и чувствуя себя одинокой и беспомощной. Споткнувшись о какой-то камешек, я едва не упала, ремешок моих гэта с треском лопнул, я остановилась в замешательстве, и тут вдруг на одном из домов справа заметила белевшую в темноте табличку, на которой вроде бы было написано «Уэхара». Держа в руке гэта, я в одном носке подбежала к воротам — на табличке действительно было написано «Уэхара Дзиро», но в доме было совершенно темно.

Что же делать? Постояв еще немного, я решилась и, словно бросаясь в омут, всем телом припала к двери.

— Кто-нибудь есть дома? — позвала я, потом, проведя кончиками пальцев по решетчатой двери, прошептала:

— Уэхара-сан!

Мне ответил женский голос.

Входная дверь отворилась изнутри, и оттуда появилась женщина старше меня года на три, с тонким лицом, исполненным немного старомодного очарования. Улыбнувшись мне из темноты, она спросила:

— Кто вы?

В ее голосе не было ни тени враждебности или настороженности.

— Я? Да нет, я…

Я так и не назвала своего имени. Если я перед кем-то и стыдилась своей любви и чувствовала себя виноватой, то только перед этой женщиной. Робко, с некоторой даже угодливостью в голосе, я спросила:

— А сэнсэй, его что нет?

— Нет, — ответила она и, с жалостью посмотрев на меня, добавила, — но если он вам нужен…

— Он далеко отсюда?

— Вовсе нет, — она прелестным жестом прикрыла рот рукой. — В Огикубо, возле станции есть кафе, которое называется «Сираиси», зайдите туда, вам скажут, где он может быть.

— Правда? — вне себя от радости воскликнула я.

— Ой, но ваши гэта…

Женщина предложила мне войти, усадила на ступеньку и вручила кожаный шнурок, который я тут же стала продевать вместо ремешка. Тем временем она зажгла свечу и вынесла ее в прихожую.

— К сожалению, у нас перегорели обе лампочки. Они теперь никуда не годятся: страшно дорогие, а перегорают мгновенно. Муж покупает, когда он дома, но вот уже два дня, как его нет, вот мы и сидим без гроша, как стемнеет, так и ложимся.

Она сказала это, ничуть не смущаясь, и простодушно улыбнулась мне. За ее спиной маячила тонкая фигурка девочки лет тринадцати. Ее большие глаза смотрели немного исподлобья, она явно была диковата.

Враги. Я так не думала, но эта женщина и девочка когда-нибудь наверняка будут считать меня своим врагом и ненавидеть. При этой мысли моя любовь как будто чуть потускнела. Закрепив ремешок, я поднялась, отряхнула руки и, не в силах превозмочь вдруг подступившего ко мне дикого отчаяния, подумала, а что если мне вбежать в комнату и в темноте, сжав руки этой женщины, заплакать? Искушение было слишком велико, но потом я представила себе свое распухшее от слез жуткое лицо, мне стало противно, и, с подчеркнутой вежливостью поблагодарив женщину, я вышла на улицу и пошла дальше, с трудом противостоя порывам ветра. Перехожу в наступление. Влюблена. Люблю. Сгораю от страсти. Все это правда. Правда, влюблена. Правда, люблю. Правда, сгораю от страсти. Влюблена, и этим все сказано. Люблю, и этим все сказано. Сгораю от страсти, и этим все сказано. Я уверена, что его жена исключительно добрая, замечательная женщина. У него прелестная дочь. Но даже если меня призовут на Божий суд, я не признаю себя виновной. Человек рожден для любви и революции. Даже Бог не может наказать меня за это. Я вовсе не такая уж скверная женщина. Я просто люблю и горжусь своею любовью. И я готова две, три ночи ночевать в открытом поле, только бы знать, что потом я хоть мельком увижу его.

Я сразу же нашла кафе «Сираиси». Но Уэхары там не было.

— Он в Асагатани. Это уж точно. Выйдете на станции Асагатани, оттуда еще полтора квартала или что вроде того, в общем, увидите лавку жестянщика, завернете направо, пройдете еще полквартала. Там будет маленькая закусочная «Янагия». Сэнсэй в последнее время оттуда не вылезает, он без ума от тамошней О-Сутэ. Да, такие вот дела…

Я дошла до станции, купила билет, села в поезд, идущий в сторону Токио, вышла в Асагатани, прошла полтора квартала, у лавки жестянщика свернула направо, прошла еще полквартала. В «Янагия» было безлюдно и тихо.

— Сэнсэй только что ушел. Сказал, что пойдет в «Тидори» на Нисиогикубо и там будет пить до утра, — сообщила мне хозяйка, спокойная, приветливая женщина с благородными чертами лица, на вид чуть моложе меня. Может, это и была та самая О-Сутэ, от которой он без ума?

— «Тидори»? А где это?

Я готова была плакать от отчаяния. «А не схожу ли я с ума?» — вдруг подумалось мне.

— Ну, я точно не знаю. Вроде бы надо сойти на станции Нисиогикубо, выйти через южный выход и тут же свернуть налево. Спросите там у полицейского, он вам покажет. Только таким, как сэнсэй, всегда мало, наверняка еще до «Тидори» завернет куда-нибудь.

— Попытаюсь найти. До свидания.

Опять все сначала. На станции Асагатани я села в поезд, идущий до Татикава, проехав Огикубо, вышла на станции Нисиогикубо, прошла через южный выход, сгибаясь под резкими порывами ветра, добрела до полицейского поста, спросила, как найти «Тидори», и почти побежала по ночной улице в указанном направлении. Найдя освещенную синими фонарями вывеску, на которой было написано «Тидори», без колебаний отодвинула решетчатую дверь.

За дверью оказалась небольшая прихожая с земляным полом, сразу за ней находилась комнатушка, в которой клубами висел табачный дым. Вокруг большого стола сидело человек десять, шумная пирушка была в самом разгаре. В ней участвовали три девицы, моложе меня. Они курили и пили сакэ.