Сергей Петров - Память о розовой лошади

• Название: Память о розовой лошади
• Автор: Сергей Петров
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

В книгу челябинского прозаика Сергея Петрова вошли три произведения: роман «Память о розовой лошади», повести «В ожидании сына» и «Сага о любимом брате».

Творчеству писателя присуще обращение к совести человека, его волнуют вопросы о смысле бытия, о необходимости смелого и единственно правильного выбора человеком своего места, своего дела в жизни.

---

— Никуда я отсюда не уеду! — выкрикнул он. — Так и знайте! Дом, надеюсь, не снесут до моей смерти, а там делайте что хотите.

Всю неделю он ни с кем не разговаривал. Ходил злой и хмурый — не подступись. Обиженно думал о том, что ведь дом так выручил семью в свое время, и не только дом, а те же куры, огород, разбитый в дальнем конце сада, — от них тоже бывал какой-то прок.

Больше всех это понимала теща. Ей приходилось готовить на всю семью, и она конечно же знала цену свежему — под рукой — картофелю, огурцам прямо с грядки, луку, помидорам и поэтому была единственным его помощником: удивительно даже, как она, всегда жившая в городе, жена художника, быстро все сообразила — сама подкапывала и вовремя поливала грядки с огурцами, палочки у кустов помидоров были ее заботой, она хорошо знала, когда и чем кормить кур, чтобы они лучше откладывали яйца...

Жена и дочь возились в саду всего лишь под настроение. Почему-то они полюбили сажать садовую клубнику.. и только за ее грядками и следили.

Когда в низкорослых, стелющихся над грядкой кустиках клубники появлялись крупные, почти с голубиное яйцо, ягоды, жена и Соня ахали возле грядок и всплескивали руками:

— Ох чудо! Вот чудо!

Еще Соня любила иногда собирать малину. Одну ягодку — в рот, одну — в корзиночку.

Все бы пусть ела — лишь бы в сад выходила почаще.

Николая в сад надо было или выгонять палкой, или чем-то приманивать.

В ту долгую неделю отчуждения от семьи Андрей Данилович, приходя с работы, молча ужинал и заваливался на тахту, взяв из шкафа книгу «Агрикультура в памятниках западного средневековья». Что-то очень она тянула его тогда к себе.

Лежал он как-то вечером, листал книгу и удивлялся, сколько же он успел сделать в ней пометок. «Амбары должны быть расположены повыше, вдалеке от всяких зеленых насаждений, от навоза и хлева, и в месте прохладном, доступном ветрам и сухом». «Особенно надо остерегаться, чтобы не складывать зерно в месте слишком холодном или слишком горячем, ибо то и другое его портит, заставляя терять природные его свойства». А здесь совсем смешно, никак и не вспомнить, из каких соображений он все это подчеркнул: «Выбирайте себе чабана, чтобы не был вспыльчив; сердитый чабан будет плохо загонять овец, отчего они могут погибнуть. Если вы увидите, что овцы на пастбище уходят от чабана, когда он приближается к ним, — это значит, что он нехорош для них». А вот трактат Альберта Великого «О растениях». Почти каждая строчка подчеркнута карандашом: «...прививщики берут небольшие ранние побеги... Такие побеги, будучи привиты, быстро открываются в подвой и выпускают в него корневые вены, через которые сосут питание лучше, чем из земли... Высокие же травы, достигающие корнями самой глубины, перехватывают питание у деревьев...

...Можно посеять тонкую, как нити, траву, которая вытягивает пищу только с самой поверхности, а не из области древесных корней».

Он долистал книгу до поэмы Вандальберта Прюмского «О названиях, признаках, культурах и климатических свойствах двенадцати месяцев», и в груди у него захолодело от волнения. Замелькали названия: январь, февраль... май... наконец, август... «Жаркое солнце побуждает златовласую Цереру завивать спелый колос: земледелец готовится к жатве, на полях появляются потом покрытые работники. И хотя золотой эфир еще рождает временами долгие молнии, небо дрожит от сильного грома, а воздух рассекается проливным дождем, — пора веселой осени завершает лето. Тогда жатва становится самой большой и настоятельной заботой людей, и всей молодежи приходится браться за уборку посевов — из страха, как бы внезапный дождь не захватил созревшие всходы и земля не насмеялась над недальновидным тружеником...»

Он отложил книгу и задумался. Ни один праздник, помнится, не будоражил так село, не возбуждал, как вот эта нора веселой осени — пора уборки урожая. Летом после сенокоса, село замирало на короткое время, словно все решили малость отдохнуть на сеновалах. Даже гармонь по вечерам играла реже: еще не до веселья было, кощунственной казалась бы всякая лихость; собираясь вместе, сидя на завалинках, на бревнах или просто стоя кучками у правления колхоза, люди разговаривали о пустяках, о том, о сем, а о главном, об урожае, старались пока помалкивать. И вот он — первый день... Солнца еще не взошло, еще только-только забрезжило за окнами мутным светом, будто черноту ночи подразбавили молоком, а село уже ожило: слышатся громкие крики, смех, хлопанье калиток, тяжкий скрип петель на открываемых воротах, скрежет тележных колес... Дома разом пустеют, зато далеко в полях мелькают цветастые бабьи платки да быстро потемневшие от пота мужские рубашки.

Припомнилось, как несколько лет назад сад его принес необычно богатый урожай: стояла хорошая погода, но, главное, дали плоды новые прививки. Вот уж поистине пора веселой осени. Жутко вспоминать! Яблони разных сортов клонили от тяжести плодов к земле ветви, клонилась, стучала вовсю плодами о крышу и груша.

Хоть настежь ворота отваливай, зазывай прохожих: милые, соберите, помогите — пропадет же все зря!

Собственно, он почти так и делал. Уходя на работу или возвращаясь домой, он всегда, если встречал соседа по улице или соседку, говорил:

— Зайди, пожалуйста, возьми ведра два яблок.

Но люди как-то не готовы были к такому: не то стеснялись, не то думали, что будут чем-то обязаны. Если прямо у ворот прихватишь кого-нибудь и затащишь в сад, то тогда, пожалуй, и возьмет кулек яблок. Даже брат жены с семьей приезжал всего раза три, ну, брали они каждый раз по сумке яблок — и все.

Варенье варить, компоты — так теща стала смеяться, что на одном сахаре они разорятся. Да и все банки она уже заняла.

Просто нестерпимо было представлять, как это вес станет гнить.

Тогда и купил Андрей Данилович на овощной базе старую, но еще каменно крепкую дубовую бочку высотой чуть ли ему не до подбородка. Привез ее на машине, но даже ему и двум нанятым грузчикам трудновато было стащить ее из кузова. Он и позвал на помощь сына.

Николай вытаращил на бочку глаза:

— Что это такое?

— Бочка, не видишь, что ли, сидр будем варить.

— Какой еще сидр?

— Вино такое есть, не знаешь разве, дурень, ну, как шампанское. А если постараться, то еще лучше шампанского получиться может.

Этим он и заинтересовал сына. С превеликим трудом, пыхтя, они вчетвером спустили бочку в его огромный и глубокий погреб в сарае. Николай собирал яблоки, а сам Андрей Данилович, промыв ванну, заткнув ее сток, давил над ней яблоки соковыжималкой.

С неделю, а то и дольше, в ванной никто не мылся, Бочку заполнили соком почти доверху. Он добавил туда дрожжей, сахара и плотно закрыл бочку тяжелой крышкой.

Коля все тянулся попробовать это пойло, но он сказал:

— Настояться должно. Перебродить.

Несколько раз потом Коля спрашивал его о сидре.

— Не время еще, — отвечал Андрей Данилович.

Потом Коля, наверное, напрочь забыл об этой бочке с соком — больше ею не интересовался.

Уже поздней осенью надо было выкопать в саду прикопочную канаву для привезенных от знакомого садовода новых саженцев смородины, и Андрей Данилович попросил сына помочь, а тот что-то стал бурчать в ответ, что надо ему заниматься — учился он тогда в десятом классе, — и он шепнул сыну на ухо:

— Поработаем, дело сделаем — и пойдем сидр пробовать. Думаю, уже совсем готов.

В погребе было уютно и сухо. Он провел туда электрический свет, а у стены поставил небольшую скамейку.

Еще в погребе всегда пахло яблоками.

Но в тот раз, едва они открыли крышку бочки, как все перешиб винный запах.

— Знакомо пахнет, — засмеялся Андрей Данилович. — Видно, труды наши с тобой не пропали даром.

Он зачерпнул сидр пол-литровой стеклянной банкой и посмотрел на свет: напиток получился чистым, прозрачным, со дна банки красиво поднимались пузырьки воздуха.

Сидели они рядом, отец и сын, разговаривали после совместной работы о разном, а сидр веселил, незаметно кружил голову... В какой-то момент он протянул сыну пустую банку и сказал:

— Зачерпни-ка еще.

А Коле, похоже, стало любопытно посмотреть, что там вообще в бочке делается, он подвинул к ней ногой пустой ящик, встал на него, нагнулся — да так и повалился лицом вперед в бочку.

— Бот росомаха, — засмеялся Андрей Данилович и, быстро поднявшись, схватил Колю за ремень брюк.

Сын потряхивал мокрой головой и глупо хихикал.

«Совсем пьяный, — удивленно подумал Андрей Данилович. — Напоил, дурак, сына».

Он усадил Колю на лавку. Лицо его совсем побледнело, казалось бескровным, а глаза лихорадочно блестели.

Хорошо еще, что никто в доме не заинтересовался, чем они занимались в погребе. Коля скоро слегка отошел, он незаметно провел его в комнату и уложил спать.

Зимой заехал он как-то домой в неурочное время, днем, вошел во двор и увидел — дверь сарая открыта настежь. Из глубины сада дошли до него возбужденные голоса, он прошел в ту сторону и застал Колю с двумя приятелями, весело гоготавшими возле трехлитровой банки с сидром.