Всеволод Крестовский - В дальних водах и странах. т. 2

• Название: В дальних водах и странах. т. 2
• Автор: Всеволод Крестовский
• Жанр: Прочая документальная литература

Всеволод Владимирович Крестовский — известный русский писатель XIX века, автор романа «Петербургские трущобы» — книги о «сытых и голодных», «авантюрного романа» в шести частях, где он впервые, задолго до М.Горького, изображает героев столичного «дна». Писатель оставил богатое наследие: романы, повести, отдельные рассказы, многочисленные переводы, дневники и путевые заметки, изобилующие многими контрастами как в стиле, так и привязанностях. Был также широко известен как талантливый военный журналист.

Предлагаемые читателю путевые заметки В.В.Крестовского «В дальних водах и странах» — подробный отчет (несмотря на некоторые сокращения, не повлекшие полноты восприятия) участника экспедиции адмирала С.С.Лесовского и его штаба из Одессы в далекие Японию и Китай через Босфор, Средиземное море, Суэцкий канал и Индийский океан. В произведении раскрылся недюжинный талант писателя как наблюдательного путешественника, обладающего образным языком, талантливого бытописателя.

---

Но замечательное дело: огонь еще тлел на пожарище в грудах углей и головней, и даже самый пожар еще не кончился в восточном конце Суруга, а многие погорельцы уже принялись строиться вновь на том же самом месте. Одни из них расчищали себе площадки, другие таскали бревна, бамбучины, циновки и доски, третьи ставили временные шалашики и ятки, так что к вечеру на расчищенных площадках было сколочено немало животрепещущих балаганчиков, где уже шла торговля уцелевшими от огня вещами.

Еще одна удивительно характерная черта в японцах: ни во время самого пожара, ни тотчас же по окончании его, я не заметил ни одного погорельца, у которого на лице выражалось бы горе, печаль или хотя бы только сожаление о погибшем имуществе, напротив, все они живо, энергично работали над возведением новых своих временных построек и делали это по наименьшей мере с равнодушными, если даже не с веселыми физиономиями; то там, то здесь мелькали приветливые улыбки, слышался порой добродушный смех и неизменно соблюдались обычные вежливости.

Казалось бы, после такого пожара, массы людей должны остаться окончательно без крова, но нет — не остаются. Здесь на этот счет чуть ли не с незапамятных времен выработана своя превосходная практика. Погорельцы уходят прямо к родным и знакомым в уцелевшие кварталы, а если у кого нет подобного пристанища, то на помощь погорельцу приходит само правительство. Полицейские власти тотчас же во всех концах города вывешивают объявления и возвещают во всеуслышание через особых глашатаев о том, какие кварталы, по распоряжению губернатора, назначены под временное помещение погорельцев и сколько семейств в каждом из этих кварталов могут разместиться у обывателей. Каждому погорельцу они тут же на месте выдают заранее уже заготовленный на подобные случаи бланк, служащий ему свидетельством, и направляют его в один из назначенных кварталов, а там уже местные полицейские чиновники лично наблюдают за правильным распределением постояльцев. В каждый квартал попадает их ровно сколько назначено, отнюдь не более, чтобы не обременять излишком обывателей. И никто из домохозяев никогда и никому не отказывает в гостеприимстве этого рода, ибо каждый знает, что завтра же сам легче легкого может очутиться с семьей в таком же положении. Погорельцы могут проживать в отведенных им помещениях пока не обстроятся, на что в Японии требуется очень немного времени: какая-нибудь неделя, много полторы, и новый домик готов. Правительство же заботится и о пропитании на первое время тех, кто решительно все потерял в пожаре и даже ссужает их строительным материалом. Для этого здесь и имеются казенные рисовые магазины и лесные склады.

Замечателен, между прочим, вот какой обычай: на другой же день после пожара все родные, друзья и даже просто знакомые являются к погорельцу с изъявлением своего соболезнования, причем каждый из них непременно приносит ему в дар какую-либо из необходимых в хозяйстве вещей: один несет циновку, другой связку бамбучин, третий ведро, четвертый миску, чайник, одеяло и так далее. Таким образом из этих дружеских приношений у погорельца на первое, самое трудное время, составляется более или менее все необходимое для первоначального обзаведения. Прекрасная черта взаимопомощи.

Мне сообщили, что эта же самая часть города шесть лет тому назад выгорела вся дотла, точно также же, как и сегодня. Вообще, местные статистики вычислили самым обстоятельным образом, что в течение семилетнего периода обыкновенно выгорает и вновь отстраивается весь город. Таким образом, пожары совершают здесь как бы правильный круговорот, и это уже, так сказать, свой предопределенный порядок, его же не прейдеши.

"Благополучный месяц веселостей"

Сиба, усыпальница сегунов и ее художественные достопримечательности. — Канун Нового года у японцев. — Народные обычаи: мистификации, ряженье и гаданья. — Поверья и предрассудки. — Празднование первого дня Нового года. — Талисманы благополучия. — Общие бани. — Как японцы проводят новогодний день. — Праздник на пожарище. — Вакханалия винокуров. — Праздник в большом купеческом доме. — Гулянье в Асаксе. — Обедня в посольской церкви. — Прогулка в предместье Оджи-Инари. — Улица Нака-сен или Кисо-каидо. — Холмистый кряж Аскаяма и речка Такиногава. — Фабричная слобода и ее обитатели. — Легенды о святом Инвари и его лисице. — Сельские лавочки. — Слепая путница. — Храм Оджи-Инари. — Бонза-художник. — Японские миниатюры. — Часовня Кинце. — Землекопные работы и задельная плата. — Характер подгородных селений и их культуры. — Высокочтимость крестьянского сословия в Ятонии. — Гета, японские парии. — Основы пользования земельною собственностью. — Оригинальное соперничество сельских хозяев из-за удобрения. — Места религиозного и мистического значения. — Новогодняя процессия ряженых. — Аристократическое кладбище Теннози. — Торжественный новогодний обед у микадо. — Праздник Рождества Христова на русских военных судах. — Посещение Иокогамского рейда императором. — Большой парад войск Токийского гарнизона. — Военные агенты и воинственные консулы. — Китайское посольство. — Императорский конь. — Порядок и особенности церемониального марша, его достоинства и недостатки. — Обед на "Африке" принцу Генуэзскому. — Елка в русском посольстве. — Благая политика. — Обед с м-ром Самюэлем Беккером. — Японская кавалерия.

19-го декабря.

Отправились мы сегодня вместе с бароном О. Р. Штакельбергом в Сиба осматривать гробницы сегунов. Я уже говорил, что Сиба расположена на холмах в юго-западной части города. Это целый парк роскошнейших деревьев преимущественно хвойных пород, насаженный в конце XVI столетия знаменитым сегуном Тайко-сама. Под сенью этих почтенных великанов разбросано несколько синтоских и буддийских храмов и часовен. Здесь господствует смешанный культ, Риобу-Синто; но чисто буддийские постройки все же преобладают: их насчитывается тут более семидесяти зданий, больших и малых. Еще лет десять тому назад в Сиба находилась одна из самых больших Бонзерий, которая всегда пользовалась особым покровительством сегунов; поэтому новое правительство сочло нужным уничтожить ее, как опасное гнездо приверженцев старого порядка. Монахам было предложено возвратиться в светское состояние, а помещения их обращены в военные казармы. Правительство покушалось было в 1872 году снести с лица земли и самые храмы Сиба; но сильный ропот, возникший по этому поводу между всеми буддистами, газетные протесты и ходатайства, сделанные частным образом со стороны некоторых европейских представителей, успели вовремя остановить правительство от разрушения этих лучших и совершеннейших памятников национального японского искусства.

Обширный парк Сиба окружен каменною стеной с дерновым бруствером, на котором местами разросся ряд сосен. Главный вход в него находится с восточной стороны, откуда вы вступаете в прелестную аллею. Вправо находится синтоский храм Синмей, представляющий наиболее совершенный тип миа по сочетанию простоты и художественного вкуса как в общем контуре, так и в деталях. Далее, пятиэтажная пагода и несколько разбросанных там и сям часовен, посвященных Хатчиману, Бейтен и прочим. Но описывать их в подробности я не стану, так как мой читатель уже мог составить о них достаточное понятие из прежних моих описаний; скажу только, что они отличаются богатым разнообразием в деталях своей орнаментовки, поскольку в нее входят бронзовый чекан и резьба по дереву.

Аллея приводит к новой стене с узорнорешетчатыми окнами в виде овальных медальонов. Портал, выступающий из этой стены против аллеи, вполне великолепен: он весь резной работы и весь позолочен необыкновенно искусным и прочным образом. Вверху, на золоченом плафоне его находится живописное изображение женщины, летящей по небу и играющей на свирели. Говорят, будто то лучезарная богиня Тенсе, олицетворяющая солнце. Из-под этого портала вы входите в первый внутренний двор храма Зоозиози (иначе Сойости), окруженный резною деревянною галереей. Тут вы невольно изумляетесь гармоническому сочетанию ярких красок и позолоты, коими покрыты резные затейливые арабески искуснейшей работы. Вдоль всей этой галереи, огибающей двор с четырех сторон, подвешен к потолку на цепочках ряд бронзовых фонарей, исполненных в сквозную прорезь разнообразными и мелкими узорами. Против каждого фонаря приходится в наружной стене окно, как уже сказано, в виде широкого медальона, рама которого представляет своего рода японское рококо. Эти окна — верх совершенства по своей необычно тонкой резной работе. Высокорельефная резьба их изображает в натуральную величину разных птиц, свойственных японской фауне; они расположены особыми группами, по породам, среди свойственной им обстановки. В каждом медальоне особая группа. Тут вы видите куропаток под сенью лесных цветов и растений, уток и диких гусей на струйках воды, куликов и бекасов среди болотной растительности, журавлей, летящих под облаками, горлиц, павлинов и фазанов на ветвях сосны и цветущего персика. Но надо видеть, как все это сделано! Сколько силы и живого движения, сколько художественного вкуса и тонко подмеченной натуры в каждом изображении!.. Барон Гюберн усматривает в них очевидное, но необъяснимое влияние итальянского бароккизма, словно все эти произведения вышли из мастерских Борромини и Бернена. "Пусть кто может, объяснит эту странность", — говорит он; но мне кажется, объяснение тут может быть только одно: эти произведения несомненно составляют совершенно самостоятельные плоды самостоятельного японского искусства; ибо положительно известно, что итальянское барокко не проникало, да и не могло проникнуть в Японию. И притом, хотя в этих произведениях фантазия резчика-художника позволяет себе совершенно свободные приемы, отрешаясь от условных форм скульптуры священных предметов, тем не менее в них нет ничего странного и причудливо своевольного, что именно свойственно барокко; напротив, они полны жизненной правды и естественности: это их существенное отличие от барокко, и европейским художникам стоило бы изучать их.