Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4

• Название: Падение царского режима. Том 4
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1925

Четвёртый том "Падения царского режима" содержит письменные показания последнего министра внутренних дел А. Д. Протопопова, а также исполняющего должность директора департамента полиции, позже товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого.

---

Затем Комиссаров указал мне, что, присмотревшись к А. Н. Хвостову, он укрепился только в своей первоначальной оценке его личности и вынес еще одно впечатление, очень важное в настоящем деле, это то, что А. Н. Хвостов чужд конспиративности. К этому Комиссаров добавил, что если у него раньше, до знакомства с Распутиным, и было еще какое-нибудь сомнение о фатальном зле, приносимом Распутиным интересам династии, то теперь, хорошо узнав этого человека, он и филеры, которые не могут без чувства крайнего возмущения говорить о близости такого порочного человека к тем, кто для них священен, всегда бы нашли возможность при тех отношениях, которые теперь установились с Распутиным, избавиться от Распутина, но что он, Комиссаров, не веря Хвостову, не может рисковать участью преданных ему людей; при этом Комиссаров добавил, что если бы это отвечало моим желаниям, то он и его филеры, зная меня и мое отношение к подчиненным, сделают все то, что я прикажу.

После этого разговора с Комиссаровым я начал вспоминать весь период близости моей с А. Н. Хвостовым, отдельные эпизоды и мелочи жизни, слухи, доходившие до меня, все наши разговоры с ним, его взгляды и отношение к старым его хорошим знакомым, которым он наружно при мне показывал знаки доверия и внимания, а после их ухода мне их вышучивал, указывая, для какой в своих личных интересах надобности их к себе приблизил и пр., и мне, действительно, многое стало понятно, а в особенности черствость, эгоистичность и беспринципность этого человека. Затем, переходя к вопросу о Распутине, вне всякой зависимости от осуществления желания А. Н. Хвостова, я при всем моем органическом отвращении к крови, в силу природных качеств и вложенных мне семьею начал воспитания, все-таки задумался над тем, что если бы под влиянием соображений высшего порядка, оставляя в стороне заманчивые перспективы, которые рисовал мне А. Н. Хвостов, я пошел на эту великую для меня жертву и принял на себя организацию и осуществление, хотя бы в роли соучастника, этого преступления, то достиг ли бы я, в конечных результатах, поставленной мною цели, и этот акт наивысшего, чреватого по своим непредвидимым последствиям, служебного преступления не был ли бы бесплодною жертвою с моей стороны, всегда служившей бы мне тягчайшим укором совести.

После всестороннего долгого размышления, взвесив склад мистически настроенной духовной организации государя, видевшего в даровании ему долгожданного наследника проявление милости к нему высших и таинственных сил, провидения, вследствие его молитв и общения с людьми, как бы имевшими особый дар предвидения будущего, постоянные опасения государя и императрицы за жизнь наследника и единственную веру в то, что одна лишь только незримая мощь тех же сил и способна спасти и продлить эту дорогую им жизнь, я, видя этому примеры в прошлом, до появления Распутина, в отношении к старцам, юродивым, предсказателям и т. п. лицам, пришел к тому заключению, что если исчезновение Распутина временно и успокоит, в силу одиозности этого имени, деспотизм общественного мнения о нем, то, вследствие причин, мною выше отмеченных, оно неизбежно повлечет за собою появление во дворце какого-нибудь нового странного человека в типе тех же лиц, которые проходили ранее; этого все время боялся и Распутин, вращавшийся, для достижения той же цели, в мире юродивых, — в духе Миши Козельского, Васи босоножки, Мартемиана, о коем я говорил, и других, от которых он впоследствии так ревниво оберегал свое влияние на высокие сферы.

В виду этого такая жертва с моей стороны, противная совести и закону, была бы бесцельной сама по себе и, вызвав, при самых лучших условиях, общественное к А. Н. Хвостову и ко мне внимание, могла бы через некоторое время вселить большое опасение в возможность применения нами, пользуясь преимуществами служебного положения, того же способа борьбы с политическими противниками существовавшего в то время режима.

По всем этим основаниям я решил, пока мне не представится благовидный предлог для ухода со службы, без служебного для себя ущерба, имея в своих руках все нити наблюдения и охраны Распутина, всячески противодействовать в этом отношении А. Н. Хвостову, усыпляя его бдительность, так как выдавать его намерения А. А. Вырубовой и Распутину я не считал себя в праве, в силу неэтичности такого моего отношения к А. Н. Хвостову, которое могло быть истолковано и им, и другими лицами в самом невыгодном для меня свете, в особенности в широких общественных кругах, которые, в силу одного уже имени Распутина, стали бы на сторону А. Н. Хвостова. Поделившись этими соображениями с Комиссаровым, мы решили показать А. Н. Хвостову всю видимость нашего искреннего сочувствия в осуществлении его замысла в отношении Распутина, но подвергать самой широкой критике все предлагаемые им планы, затягивая всякими благовидными предлогами наступление решительного исполнительного момента.

Когда я передал А. Н. Хвостову о том, что я подготовил Комиссарова к воспринятию его предложения и заручился его согласием, то при следующем засим нашем совместном с Комиссаровым докладе, А. Н. Хвостов, повторив ему все те мотивы, которые он мне высказывал, вызывающие необходимости устранения Распутина, был горячо в этом отношении поддержан Комиссаровым, заверившим его, что это отвечает пожеланиям и его и его филеров, на которых можно всецело положиться.

После этого А. Н. Хвостов приступил к обсуждению плана убийства, входя с особым интересом в мелочи обсуждения каждой детали и даже высказывая желание лично принять участие в деле. Чем больше мы об этом деле говорили, тем сильнее А. Н. Хвостова захватывала мысль убить Распутина, и тем для меня тяжелее было присутствовать при этих обсуждениях; что же касается Комиссарова, то я поражался его умению подойти под тон настроения А. Н. Хвостова и только потом, когда мы выходили с Комиссаровым, он не сдерживался в своей оценке А. Н. Хвостова, который теперь мне вылился во всей беспринципности своего мировоззрения. После долгого обсуждения было предложено А. Н. Хвостовым, приняв ряд мер предупредительного характера, послать Распутину автомобиль под видом приглашения к какой-нибудь даме, а затем в глухом переулке, где автомобиль должен был замедлить свой ход, в него должны были вскочить загримированные люди Комиссарова и, затянув петлю на шее Распутина, обмотав предварительно его лицо платком, чтобы он не кричал, и, оглушив его, свезти затем труп его на Неву, на острова, и там его бросить в прорубь или, что еще лучше, завезти его на взморье и там зарыть в снегу, привесивши к телу камни, чтобы при оттоянии льда, труп опустился в море. Но для осуществления этого плана требовалось исполнение очень многих предварительных действий, начиная с удаления, под благовидным предлогом, проследки филеров Глобачева, подготовления автомобиля, переговоров и распределения ролей среди филеров, выяснения такой дамы, которую знал бы Распутин, устранения возможности разговора Распутина с ней по телефону и того обстоятельства, чтобы домашние Распутина не знали, куда он едет, и проч.

Ставя А. Н. Хвостову постоянно те или другие возражения, я невольно не мог не обратить своим поведением его подозрительного к себе внимания, и он, первое время приписывая это моему малодушию, старался воздействовать на меня не только своими внушениями, но и давлением со стороны; так, в одно из обычных месячных посещений меня Марковым и Замысловским для получения денег на партийные надобности и дополнительных субсидий на «Земщину» и лазарет, Марков, в присутствии Замысловского, заявил, что они только что были у А. Н. Хвостова и от него, с его ведома и согласия, пришли переговорить со мною о необходимости, до открытая Государственной Думы, убрать Распутина, который всем своим поведением и афишированною им близостью к августейшим особам подрывает в корне все партийные начинания монархических организаций в деле борьбы с начавшимся антидинастическим движением в стране. При этом Марков добавил, что, судя по словам А. Н. Хвостова, все это зависит от меня. Марков и Замысловский, который в этом разговоре, почти не принимал непосредственного участия, по моим сведениям, с Распутиным знакомы не были и в отношении его держались той же непримиримой к Распутину точки зрения, какую высказывало подавляющее большинство членов правой фракции государственного совета, кроме Штюрмера и Н. А. Маклакова, знавших лично Распутина.

В ответ на это заявление Маркова я постарался замять разговор, указав только на то, что если бы вопрос шел о допустимости мною и о моем невмешательстве в организацию ликвидирования Распутина партийными силами какого-либо монархического союза, то еще могла бы итти речь о моем колебании и чинимых мною этому делу препятствиях, но в данном случае, когда осуществление этого акта А. Н. Хвостов возлагает всецело на меня, я не могу не обдумывать каждый свой шаг. Затем, при одном из ближайших моих посещений в Царском Селе генерал-майора Воейкова, последний также повел со мной разговор на эту тему, указав на то, главным образом, что в армии идет как среди командного состава, так и среди войсковых частей открытое брожение на почве возмущения влиянием Распутина на августейших особ, которое может вылиться в самые нежелательные формы антидинастического движения, и что поэтому он, передав об этом А. Н. Хвостову, считает нужным обратить особо на это мое внимание. Когда же я ему указал, что мною, согласно одобренному и им плану, приняты все меры к избежанию излишних разговоров о Распутине, то Воейков мне на это ответил, что это паллиативы и что мне надо подумать о чем-либо более существенном, чтобы раз навсегда положить этому предел. Это было в конце моего разговора с Воейковым, и я, поспешив распрощаться с ним, ушел от него. Затем и впоследствии я имел такой же разговор с Воейковым, причем я уже заметил некоторую сухость в отношении Воейкова к себе; это было незадолго до истории с Ржевским, когда А. Н. Хвостов повел уже свою личную политику в отношении Ржевского, так что в перемене к себе Воейкова я не видел отражения влияния А. Н. Хвостова.