Владимир Колышкин - Атолл

• Название: Атолл
• Автор: Владимир Колышкин
• Жанр: Ужасы и Мистика

   Главный герой романа "Атолл" - американский писатель-миллионер живет на тропическом острове, где обрел свое счастье с молодой аборигенкой.

   Но его жизнь на собственной яхте не так безмятежна, как кажется. Темные мистические силы, некогда соблазнявшие писателя в Нью-Йорке, дотянулись и до его тропического рая.

---

   Говорили здесь (на островах) на причудливом диалекте - смеси французского с английским и с добавлением, как приправа к блюду, некоторых словечек из лексикона аборигенов. Язык которых тоже в свою очередь состоял из смеси французского и древнего туземного наречия.

   Всю эту космополитскую компанию обслуживал бармен Жан-Люк - тоже француз, по прозвищу Бессонный. Действительно, никто не видел, чтобы Жан-Люк когда-то спал или даже дремал. Бар работал круглосуточно. И Жан-Люк работал круглосуточно. Когда бы вы ни пришли в "Гавану" пропустить стаканчик - в полдень, в полночь или под утро - вас встречал Жан-Люк Бессонный, свеженький, бодрый, как будто только что заступил на смену.

   Ну, уж это слишком, - скажет даже самый доверчивый пилигрим. - Такого не бывает. Не может человек не спать, работать круглые сутки, даже если это скупенький француз.

   Пилигрим окажется прав. Здесь был подвох или, как выражаются нынешние тинэйджеры, "прикол". На самом деле бармен, работал не больше, чем все нормальные люди и столько же отдыхал. Потому что Жан-Люка как такового не существовало. А были однояйцовые братья-близнецы Люк и Жан (причем, как шутили некоторые, никто не знал, кому досталось это яйцо). Вот у них-то, взятых в совокупности, и было прозвище Бессонный. Потому что для всех Люк и Жан были как одно лицо. И чтобы не путаться, их просто звали Жан-Люк. Имени Жан отдавался некоторый приоритет, потому что он был старше Люка на одну минуту. Он первым отважился вылезти из теплого сумеречного вместилища в холодный ослепительный мир.

   Эта идентичность составляла тайну бара "Гавана", которая служила приманкой для туристов. Секрет знали только вышеупомянутые завсегдатаи. Тайна всегда сплачивает людей. Так образовался этот своеобразный клуб. К тому же был повод повеселиться, глядя, как приезжий отдыхающий, потягивая заказанный коктейль, с недоумением смотрит на бармена. "Как же так? - думает отдыхающий, когда бы я ни пришел, этот парень все время как огурчик, стоит за стойкой. Вот бы мне такого клерка..."

   А завсегдатаи тайно подхихикивали. Но в это время (время обеда кончилось, а время ужина еще не наступило) посетители отсутствовали, поэтому завсегдатаи слегка скучали, попивали ледяные фирменные коктейли "какаду" и развлекали друг друга, как могли.

   - Мониту, Малыш, - почитай-ка нам свои стихи, - томно потягиваясь, попросила Алисия.

   Да, да! - подхватили все. - Давай, отчебучь нам чего-нибудь этакого!..

   Мониту - маленького роста, темноволосый, белозубо улыбчивый абориген - не стал ломаться. Пригладил волосы, смочив их остатками коктейля, приосанился и выдал стих про Родину, только недавно написанный. Читал он, разумеется, на местном наречии. Иначе в переводе терялась рифма и пропадало все своеобразие стиха и первобытная его сила страсти.

   Стихи Мониту:

   Ментаны,

   Ментаны,

   Айна ванканы.

   Куйя! Куйя!

   Кукуй я,

   Кабы не Куакуйя!

   Бона фонтана,

   Tovarishch,

   Кукай моа

   Куйя! Куйя!

   Кукуй я,

   Кабы не Куакуйя!

   Все зааплодировали. Мониту поклонился, взял под мышку свою доску для сёрфинга и пошел к океану, ловить вечернюю волну.

   Директор гимназии месье Жалюзи из всех полинезийских слов понял только выражение "кукай моа", означавшее "запреты". Русское "tovarishch" тоже понятно и еще пара искаженных французких слов. А общий смысл, вероятно, таков: "Большие фонтаны под запретом, но кое-что уже можно. Кем бы я был, если бы не моя Родина". "А он фрондер, - подумал месье Жалюзи, - этот Мониту. Чем-то похож на русского поэта Пушкина - курчавый, смуглый, небольшого роста - и гениальный".

   Алисия Ферэрра с восторгом повторила: - Куйя! куйя! Куакуйя!

   - Какого ху... - прохрипел бригадир Охам, проглатывая кусок мяса, вытер рукавом выступившие слезы, и продолжил, - ...дожника пера потеряем, если, что случится с нашим Мониту.

   - А почему с Мониту должно что-то случиться? - спросила Алисия, направляя большой сосок правой груди на Охама. Алисия никогда не носила нижнего белья, а верхнее у нее было вызывающе тонким.

   - Говорят, появилась акула-людоед... - ответил бригадир, косясь одним глазом на выпирающий сосок Алисии, а другим контролируя свое блюдо. - А наш Мониту большой любитель сёрфинга. Вечернее купание опасно. Они как раз выходят на охоту.

   - И большая акула? - спросил месье Жалюзи.

   - Просто громадная, - ответил бригадир. - Вот такие челюсти!

   И он широко раскинул громадные свои руки.

   - Я даже знаю имя этой акулы, - усмехнулся пан Фунек. - Её зовут Охам Дженкинс. Посмотрите, как он расправляется со стейком. Это же просто жутко такое видеть.

   Все засмеялись. Потом шумно заулюлюкали, приветствуя знаменитого писателя, появившегося в сопровождении доктора. На веранду бара первым поднялся Джон Кейн. Почти целый день он сдерживался, чтобы не выказать никаких признаков американского превосходства. Но к вечеру не сдержался - и показал.

   - Ого! - воскликнула Алисия. - Я много штук держала в руках, но такую первый раз вижу. Как её зовут?

   - Меч-рыба, - ответил Джон Кейн, с напрягом, обеими руками, держа рыбину за хвост, но и то не удержал - воткнул длинный острый шип в деревянный пол веранды. - Много дней я уже гонялся за такой... и вот наконец-то поймал. Около ста фунтов потянет.

   - Это сколько будет в килограммах? - полюбопытствовал бармен Бессонный.

   Все стали в уме подсчитывать, переводя числа из англо-американской системы мер и весов в европейскую. Быстрее всех сообразил шустрый поляк.

   - Сто фунтов равняется сорока килограммам, - ответил пан Фунек. Это был человек лет тридцати пяти, с типично славянской внешностью, с хриплым голосом, чрезвычайно обидчивый, как все поляки, из-за постоянно переживаемого чувства гордости за свою нацию, каковое чувство накладывалось на чувство этнической неполноценности.

   - А в фунтах все-таки больше, - сказал бармен.

   - Приглашаю всех сегодня на ужин в бар, - объявил Джон Кейн. - Жан-Люк! Прими эту рыбину и приготовь её нам сегодня на ужин. Только меч не выбрасывайте...

   - С вашего позволения, я повешу его в зале, - сказал Жан-Люк и кликнул поварят. Поварята прибежали с кухни и, с надрывом физических сил, уволокли меч-рыбу в подсобку.

   Джон Кейн присел на высокую табуретку, устало положил руки на стойку.

   - Вам как всегда? - спросил Жан-Люк. - Виски "Джони Уокер"?

   - Нет, налей-ка мне сегодня водки. Какая у тебя есть?

   - Stolichnaya vodka пойдет?

   - О'кей. Сделай её с мятой и со льдом.

   - Разумеется, со льдом. - кивнул бармен. - Что-нибудь съедите?

   - Да. Принеси мне, пожалуйста, булочку с сыром, помидорами и каперсами.

   Бармен повернул к себе раструб из надраенной латуни и гаркнул туда заказ писателя. Труба тянулась в кухню, как на корабле, обычно такая тянется в машинное отделения с капитанского мостика. Бармен был здесь капитаном, а его стойка - мостиком.

   Жан-Люк улыбнулся Уилсону:

   - А что закажет уважаемый доктор?

   - Только банку "Гиннеса".

   В бар зашли два западных туриста, одетые в пестрые рубашки-аллоха и трусы бермуды. Один был полный, рыхлый, другой - тощий и жилистый.

   - What's up, dude? - [Как дела, чувак? (англ.)] обратился к бармену толстый развязным тоном и стало ясно, что пришли американцы.

   - Excellent, - [великолепно! (англ.)] приветливо ответил бартендер. Он всем отвечал приветливо, даже последним засранцам.

   Посетители заказали "Дайкири". "Побольше рому налей", - сказал бармену толстый.

   - Опять эти двое, - сказал доктор, наклонясь к Джону.

   Писатель отхлебнул водки, посмотрел поверх тяжелого восьмигранного стакана.

   Американцы громко разговаривали, будто были у себя в Бруклине, не обращая ни на кого внимания. В иное время Кейну стало бы стыдно за своих соотечественников, за их неряшливый вид, за громкий бестактный голос, за развязную манеру поведения (Самым отвратительным из них был толстый, он в основном и говорил, а тощий больше помалкивал и озирался по сторонам, будто ища с кем бы подраться), но сейчас ему было не до критических наблюдений. Джон собрал всю свою волю в кулак, делая вид, что совсем не испугался. Мимоходом подумал, что давешняя парочка успела переодеться в более легкую одежду.

   Толстый громогласно стал рассказывать анекдот про двух евреев.

   - Как же мы быстро теряем свою политкорректность, едва выехав за границу цитадели демократии, - посетовал доктор.

   - Ну правильно, край дикарей, чего стесняться, - стараясь держаться бодро с иронизировал Джон Кейн.

   Толстый говорил, давясь от смеха:

   "Один еврей звонит другому еврею:

   - Слушай, Абрам, как ты относишься к евреям?