Александр Мартынов - В заповедной глуши

• Название: В заповедной глуши
• Автор: Александр Мартынов
• Жанр: Прочие приключения

Четвёртая и пока последняя книга цикла «В заповедной глуши». Помните! Мир, который описан тут — СУЩЕСТВУЕТ рядом с вами и может за вами придти.

---

— Вообще-то что-то такое я ощущал, но… Это что, опять сталкеры?

— Похоже, что нет. даже точно нет, — лесник опять свистнул. — Вот что, Валентин… Если они — кто бы они ни были — нападут, то придётся убивать. В принципе, я могу тебя охранять. Так и скажи, если не уверен в себе, потому что будет худо, если ты сейчас не признаешься, а в бою струсишь. Худо не только тебе, но и мне. Я буду думать, что моя спина прикрыта, а тут…

— Михал Святославич, — вежливо перебил его Валька, — перестаньте говорить ерунду. — Лучше скажите, сколько там нападающих. И всё-таки — кто они?

Михал Святославич пожал плечами:

— Не меньше пяти. Скорее всего, это отморозки — из тех, что лазают сюда просто убивать, кто попадётся на пути. Для нас же лучше, если это отморозки.

— Понимаю, — кивнул Валька, жестом попросил у лесника свистульку и наиграл что-то несложное, но красивое.

— Не боишься? — покачал головой лесник. Валька, отняв инструмент от губ, усмехнулся:

— Вы сами учили: на всякую беду страха не напасёшься… — он снова свистнул. Михал Святославич поинтересовался:

— Это что?

— Роб Дуган, Furious Angeles. Инструментальная тема, — рассеянно ответил мальчишка и снова принялся наигрывать. Лесник опустил руки между колен и молча слушал…

…Михал Святославич чуть коснулся плеча Вальки и показал шесть пальцев. Валька кивнул.

Нападающих в самом деле было шестеро — казавшиеся излишне плотными из-за тёплой одежды чёрные фигуры тихо выступали из темноты вокруг костра, возле которого спали два «человека» — каркасы из сучьев и мха под одеялами. Выступали тихо, но не бесшумно — до сталкеров им было далеко. Двое держали в руках ножи, у четверых были пустые руки. Но у всех шестерых за плечами висели ружья.

Вот они замерли на миг, обмениваясь жестами. Четверо бросились на «Вальку», двое начали полосовать ножами «Михала Святославича». В следующий миг настоящий Михал Святославич выстрелил — сперва из левого ствола своей английской горизонталки, потом — из правого.

Валька ни на секунду не задумался, имеет ли право стрелять в живых людей. Нельзя сказать, что мальчишка испытывал азарт или ярость. Но и ни малейших сомнений у него не было тоже — «сайга» коротко треснула раз, второй, третий… Последний, пригибаясь, бежал через прогалину к кустам, но Михал Святославич, встав на колено, метнул топор — и тёмная фигура, запрокинувшись, пробежала ещё шагов пять и рухнула в грязь.

— Всё, — сказал лесник через полминуты. — Смотри, хотели тебя живым взять.

Валька вздрогнул, представив себе, для чего его хотели схватить. Хотя, вернее всего, он и представить себе этого не мог, нечего и стараться…

Все шестеро оказались молодыми мужиками лет по тридцать, в дорогой одежде, с дорогим снаряжением и оружием. Без документов, но при деньгах — Михал Святославич спокойно переправил их себе в карманы и сказал Вальке:

— Молодец.

Валька понял, что лесник имел в виду: все трое «его» были убиты в голову, точно в лоб — три выстрела за полторы секунды. Ну — за две. Между тем Михал Святославич, закончив обыск, задумчиво резюмировал:

— Похоже, и правда искатели острых ощущений… Ружья бы забрать, ну да ладно… — он внимательно осмотрел лица убитых. — Не белорусы. Во всяком случае — не коренные, — вынес он вердикт. — Трое, похоже, галичане[68]. Остальные… не знаю… — он распрямился: — Ты как себя чувствуешь, Валентин?

— А что случилось? — безмятежно ответил Валька. — Давайте спать. Можно ведь?

* * *

Белок, казалось, обезумел — кинулся Вальке в ноги, рухнул на спину, закрыл глаза и не двигался с места, пока смеющийся мальчишка не почесал, присев рядом, живот пса. Михал Святославич с улыбкой наблюдал за этим с крыльца.

— А Виктор-то где? — поинтересовался он, когда Валька, держа левую руку на холке жмущегося к его ноге пса, поднялся на крыльцо тоже. — Спит, что ли?

— А сейчас проверим, — весело ответил Валька. — Ну что, дядя Михал? Дома?

Лесник усмехнулся и открыл дверь…

…Свет был только в комнате мальчишек. Когда Валька держа в руке куртку, вошёл туда, то невольно улыбнулся.

Витька спал за столом. Положив кулаки по сторонам головы, среди бумаг. Осторожно подойдя, Валька хотел было бессердечно разбудить друга… но увидел, что прямо перед ним на одном из листов лежат награды. Слава третья степень, Красная Звезда, За Отвагу… а на листке Валька увидел чёткие ровные строчки.

Я давно уж не живу на свете.
Светят мне нездешние огни…
Я весь мир оставил своим детям,
Но его не сберегли они.

Я погиб в болотах белорусских
Но представить даже и не мог,
Чтоб светловолосый мальчик русский
Хлеба у врагов просил кусок.

Что до срока внука жизнь прервётся,
В стылый пепел прогорит мечта.
Что в дни мира правнук назовётся
Этим страшным словом «сирота».
Я — поверьте! — смог бы защитить их!
Мразь жалела бы, что выползла на свет!
Но — вот мука!!! — для в боях убитых
В мир живых обратно хода нет.

И нездешняя дорога в серой пыли
Никогда не приведёт меня домой…
…Внука моего враги убили,
Но живёт и помнит правнук мой!

Мальчишка постоял возле спящего друга. Потом сел на свою кровать и прикрыл глаза. Ноги загудели… потом зажужжало всё тело… и Валька уже почти уснул, когда из кабинета послышался голос Михала Святославича:

— У телефона… Нет, не Виктор… Да, вот, вернулся…

Валька открыл глаза — и увидел, что Виктор тоже оторвал голову от стола. Дёрнулся встать, но увидел Вальку — и широко расплылся во всё ещё сонной улыбке:

— Верну-у-ули-ись…

— Ага, — Валька подмигнул ему. — Вернулись.

25

Сколько Валька помнил себя — Новый Год всегда ассоциировался у него с праздником.

Но не на этот раз.

Он сам не очень понимал, что случилось. Вот-вот только ещё всё было нормально и даже здорово. Витька на кухне кочегарил что-то обалденно пахнущее. Михал Святославич на крыльце, обтёсывая елочку снизу, невероятным голосом распевал: «Пусть эта ёлочка в праздничный час кажной иголочкой радваит нас…» Валька разбирал ящик с игрушками, вытащенный с чердака.

И вдруг что-то произошло.

Что-то случилось.

Вдруг тусклым стал свет. Пыльным сделалось яркое стекло игрушек. Надоедливым — немузыкальное пение. А запах напомнил дом и то, как мама каждый новый год сама готовила массу всяких вкусных вещей — Каховские никогда не отмечали этот праздник вне дома. и ещё они обязательно покупали в магазинах две-три новых игрушки. Отец шутил: «Это для твоих детей, Валентин, про запас.»…

И Вальке перестало хотеться праздника. Совсем. А захотелось лечь спать и проспать долго-долго, без снов и без движения. Хоть до весны. Ощущение было таким тяжёлым и непривычным, что Валька удивлённо прислушался сам к себе: не пройдёт ли, не отхлынет ли так же внезапно, как возникло?

Но тоска осталась. Как глубоко засевшая заноза с обломанным кончиком.

Ну почему так? Даже Мора — и та невесть где. Он один — один на холодном ветру, и некуда спрятаться. Да и не хочется.

Мальчишка посидел около ящика, боясь, что его окликнут Витька или лесник. Но они молчали. Точнее — не молчали, а не окликали.

И пусть, подумал Валька. Встал и подошёл к окну, по пути погасив свет.

За окном было бело. Снег выпал всего два дня назад после бесснежного декабря — неглубокий, еле-еле, но укрыл всё и пока что держался. На деревьях нависли облака инея. Мир был безмолвен и холоден.

Вальке показалось вдруг, что нет никого за его спиной — в комнатах. Что он совсем-совсем один — стоит возле окна и ждёт, сам не зная, чего. Может быть, он один на всей планете? И ничего, никого больше нет — заснеженные леса под равнодушным звёздным небом, дом — и в нём он, Валька Каховский.

Он дыхнул на окно и написал по туманному пятну на стекле:

Мама.

Отец.

Я один.

Слова уплыли куда-то в тёмную глубину. Валька нарисовал стрелку и подписал:

Я хочу домой.

Можно выучить тысячу и миллион красивых (и правильных!) слов. Но всё равно в один стеклянно-ясный момент то отчётливо понимаешь: тебе четырнадцать лет и больше любых подвигов и свершений на свете, больше славы и приключений ты хочешь просто увидеть маму — маму, которую ты не видел больше семи месяцев, маму, с которой тебе даже не дали обняться на прощанье. И от этого понимания не защититься и не отбиться ничем. Никак.

И из чёрных дверей веет в спину пустым холодом. От этого дыхания не спасает АВГЭ и тёплая одежда.

Валька ткнулся лбом в стекло.

С кем угодно, но не с ним. Весь мир может рухнуть, но его — его должен остаться.

— Naneth,[69] — прошептал он, — mell, meleth…[70] — и судорожно вздохнул. Звуками никогда не существовавшего языка он хотел сделать несуществующим, шуточным своё горе. Но вместо этого чужие слова вдруг обрели жизнь и тоже пропитались горем.