Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения

• Название: Умереть в Париже. Избранные произведения
• Автор: Кодзиро Сэридзава
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-282-9

Кодзиро Сэридзава (1897–1993) — крупнейший японский писатель, в творчестве которого переплелись культурные традиции Востока и Запада. Его литературное наследие чрезвычайно разнообразно: рассказы, романы, эссе, философские размышления о мироустройстве и вере. Президент японского ПЕН-клуба, он активно участвовал в деятельности Нобелевского комитета. Произведения Кодзиро Сэридзавы переведены на многие языки мира и получили заслуженное признание как на Востоке, так и на Западе.

Его творчество — это грандиозная панорама XX века в восприятии остро чувствующего, глубоко переживающего человека, волею судеб ставшего очевидцем великих свершений и страшных потрясений современного ему мира. В японской поэтике бытует термин "послечувствование". Глубокий отзвук, рождённый великолепной прозой Кодзиро Сэридзавы, затихает не сразу. На русском языке издаётся впервые.

Составитель — Фумико Сэридзава

содержание книги:

МУЖСКАЯ ЖИЗНЬ

УМЕРЕТЬ В ПАРИЖЕ

Храм Наньсы

Таинство

Разговор С Ушедшим

---

На улице ещё не было темно, хотя фонари уже горели. Волнение придало мне сил, я совершенно не ощущала усталости после долгого пути. Машинально надев пальто и шляпку, я вышла из отеля и дошла до ближайшей стоянки такси. Затем, словно сомнамбула сев в машину, сказала:

— В Клямар, пожалуйста.

Может быть, это ты меня позвала? Ведь, пока я не села в такси, у меня и мысли не было ехать в Клямар. Плохо понимая, что со мной происходит, я смотрела на проносившиеся за окном освещённые фонарями красивые улицы и рассеянно повторяла про себя: "Ах, вот я и в Париже!" Подъехав к Орлеанским воротам, я просто подумала: "Вот и ворота". Притормозив у трамвайной остановки возле водонапорной станции, водитель спросил:

— Какое место в Клямаре вам нужно?

— Улица Клямар, 56, — машинально отозвалась я и испугалась.

Перед маленькой винной лавкой на углу машина свернула направо, дорога впереди была тёмной, но мне казалось, что я вижу живые изгороди у каждого дома, различаю цвет стен и крыш. "Я совсем рядом с тобой!" — подумала я, и сердце моё отчаянно забилось.

— Остановите здесь… Пожалуйста, подождите меня, я сразу же вернусь, и мы поедем обратно в отель.

Остановив машину у соседнего дома — там жило семейство Рено, — я попыталась из машины разглядеть твою комнату, но, то ли оттого, что стёкла в твоём окне запотели, то ли из-за тумана, я ничего не видела, поэтому вышла из машины и тихонько подошла к каменным воротам дома госпожи Демольер.

Тут я впервые поняла, что свет в доме можно увидеть, только если подойдёшь вплотную к воротам: из твоей комнаты и комнаты Миямуры сквозь двойные занавеси просачивался свет лампы, темно было только в моей комнате. "Ах, Марико, наверное, больна!" — заволновалась я, но вдруг из дома донеслись звуки рояля. Это был "Дождь" Дебюсси, пьеса, которая лучше всего удавалась малышу Роже. "Вряд ли он играл бы на рояле, если бы Марико была больна", — подумала я и от радости так сжала металлическую ограду, что она слабо зазвенела.

Почти тут же свет в комнате Миямуры погас. Затем он погас и в твоей комнате. Очевидно, взяв тебя на руки, Миямура спустился вниз послушать концерт, который устроил Роже. Дебюсси сменился "Патетической сонатой" Бетховена, любимой сонатой Миямуры. Было всего около семи часов, но, скорее всего, Миямура по своей японской привычке поужинал раньше. Наверное, в музыкальной комнате пылает огонь в камине… Вот бы посмотреть, как Марико слушает музыку… Говорят, она уже научилась самостоятельно стоять на ножках… Должно быть, её держит на руках мадам Демольер… Вцепившись в металлическую ограду, я обливалась слезами, и, скорее всего, так и простояла бы перед домом до самого утра, постепенно промокая от ночного тумана, который с каждым мигом становился всё плотнее, если бы безжалостный водитель не спросил:

— Ну так что, мадам, отпустите вы машину или нет?

Почему я не вошла, почему не сжала тебя в объятиях? Этого мог ожидать от меня только тот, кто привык считать меня тщеславной, суетной, капризной, тот, кто не знал меня после того, как я стала матерью.

На следующий день сквозь нависшие над Парижем серые тучи пробивались неяркие лучи зимнего солнца. У меня была немного тяжёлая голова, но усталости я не чувствовала, и утром, как всегда делала это в санатории, около двух часов гуляла по примыкавшим к гостинице улицам. Я редко бывала в этом квартале, и сейчас, вспоминая наши первые парижские дни, по очереди обошла все памятные места. Сначала я подошла к посольству и, увидев ящик, куда обычно складывали почту из Японии, заглянула в ячейку на букву М. На обратном пути я вышла к улице Булонского леса и нашла ту скамейку под деревьями, на которой мы сидели вдвоём с Миямурой, она стояла точно там же. Я села на неё и вдруг вздрогнула, вспомнив своё тогдашнее восхищение и свои слова:

— Ах, если жить в этом прекрасном Париже, то и умереть не жалко!

Тут же в моей памяти всплыло всё, что говорил мне тогда Миямура. В тот день всё вокруг сверкало новой листвой, а теперь было печально и зябко. Моя теперешняя жизнь тоже что-то вроде этой холодной зимы, но надо её пережить ради грядущей весны. А вот и та маленькая лавка канцелярских товаров, где Миямура купил тогда тетради для дневника. Я зашла и купила совершенно такую же тетрадь в матерчатой обложке. Интересно, обрадуется ли Миямура, узнав, что я решила писать дневник? Вспоминая теперь эту двухчасовую прогулку, я понимаю, что всё время словно искала Миямуру. Стал ли он уже частью меня?

Вернувшись в гостиницу, я не утерпела и, сняв телефонную трубку, набрала номер института Кюри. И, уже набрав, вспомнила, что в институте каникулы и мужа наверняка там нет. Однако мне ответили:

— Мсье Миямуру? Подождите, пожалуйста.

Затем в трубке прозвучал мягкий голос:

— Миямура слушает.

Эти сказанные по-французски слова пронзили всё моё существо, отозвались в каждой клеточке моего тела, я так растерялась, что не могла вымолвить ни слова.

— Миямура слушает, — нетерпеливо повторил он по-французски, и я наконец ответила:

— Это Синко.

Даже по телефону я почувствовала, как он был поражён, и тут же из моих уст, словно прорвав плотину, полились стремительным потоком слова:

— Скажи, вы здоровы? Марико не больна? Мне просто захотелось услышать твой голос. Разве у вас в институте нет каникул? Скажи же хоть что-нибудь, я очень беспокоюсь. Я просто голову потеряла от волнения.

— Ты говоришь из Монтерея?

— Ты не приехал не потому, что Марико заболела? И почему мадемуазель Рено не пишет мне?

— Несколько дней назад Марико немного простудилась, но уже поправилась. Кажется, мадемуазель Рено на днях отправила тебе письмо. А моё что, до тебя не дошло? Сейчас самый ответственный момент в работе, надо сделать ещё кое-какие опыты, и можно будет обобщать результаты. Институт на каникулах, но они вошли в моё положение и разрешили продолжить работу. Завершив эти эксперименты, я уже не буду так занят и обязательно навещу тебя, а там уже и домой можно будет возвращаться. Потому-то я так и спешу. В одном медицинском журнале скоро выйдет моя статья, это тоже отняло довольно много времени. А как ты, повышается у тебя температура?

— Нет.

— Говорят, у вас там полно снега, но воздух от этого только чище, это очень полезно для твоего здоровья. Потерпи ещё чуть-чуть. Ты хоть немного поправилась?

— Да.

— Марико тоже набрала в весе. Она стала такой славной. Уже начинает говорить. Ну, не то что говорит, а просто реагирует мимикой и жестами на наши слова. Очень смышлёный ребёнок. Даже теперь в погожие дни её выпускают в сад, и она так внимательно смотрит, как качаются ветки каштана, обращает внимание на каждую мелочь. Пытается произносить разные слова. И самое первое слово, которое она запомнила, было "маман". Увидит кого-нибудь и зовёт: "Маман!"

Я изо всех сил прижимала к уху трубку. Провод обмотался вокруг шеи, но меня это не заботило, мне казалось, что вместе с голосом Миямуры в меня вливается жизненная энергия, и мне не было грустно, хотя по щекам почему-то текли слёзы. Услыхав, как он зовёт меня:

— Синко, Синко! — я поспешно вытерла слёзы и прошептала:

— Так ты говоришь…

— Ты правда хорошо себя чувствуешь?

— Правда… Настолько, что даже могу путешествовать.

— И всё-таки… Береги себя. Что ты ещё хотела спросить?

— Мне просто захотелось услышать твой голос. Жаль, что я не могу увидеть тебя… — Сказав это, я невольно прикрыла трубку ладонью. Если бы он спросил: "Откуда ты звонишь?" — я бы призналась ему, что нахожусь в отеле "Регина", но Миямура повторил:

— Потерпи ещё немного, постарайся поскорее выздороветь.

Прикрыв глаза, я просто слушала его голос. А потом опустила трубку.

На следующий день я благополучно вернулась в санаторий. Может быть, настанет время, когда я признаюсь ему, что сумела взять себя в руки и уехать из Парижа, так и не встретившись с ним, а он похвалит меня… Мне не хотелось пугать его, доставлять ему лишние хлопоты. Я ещё надеялась стать его Марико. Я убедилась в его любви и радовалась, что близок день, когда он завершит свои эксперименты и мы все втроём сможем вернуться в Японию. И я приехала из Парижа такая воодушевлённая, охваченная таким сильным желанием выздороветь во что бы то ни стало, что доктор Боннар, осмотрев меня, остался доволен. Конечно, я свела на нет его более чем двухнедельные усилия, но особенного ухудшения он не обнаружил…

С тех пор прошёл месяц. Я спешила в церковь, осторожно, чтобы не поскользнуться, ступая по снежной тропинке. У меня разрывалось сердце, когда я представляла себе, как ты всем говоришь "маман", ведь ты, наверное, просто бессознательно ищешь мать. Но я заставила себя отвлечься от этих мыслей и возблагодарила Бога за милость — ведь я могу хотя бы справить твой день рождения. Встретившись со священником, я попросила разрешения внести небольшую сумму на свечи. Ещё я попросила, чтобы тебя благословили, хотя не знаю, есть ли такой обычай у католиков. "Всё равно, — думала я, — пусть даже этот чужеземный священник и посмеётся про себя над глупой женщиной, ему должна передаться чистота и искренность моих чувств". Шестидесятилетний худощавый патер охотно принял деньги и стал расспрашивать меня. Тихо и неторопливо беседовал он со мной, глядя мне в лицо своими спокойными добрыми глазами, и я, осмелев, подробно отвечала на его вопросы. "Я сделаю для вас всё, что в моих силах", — пообещал он мне, и, покорённая теплотой, прозвучавшей в его голосе, я решила сразу же обратиться к нему с просьбой.