Борис Житков - Виктор Вавич

• Название: Виктор Вавич
• Автор: Борис Житков
• Издательство: Независимая Газета
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86712-059-7

Роман «Виктор Вавич» Борис Степанович Житков (1882–1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его «энциклопедии русской жизни» времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков — остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания «Виктора Вавича» был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому — спустя 60 лет после смерти автора — наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.

Ее памяти посвящается это издание.

Борис Житков. Виктор Вавич. Издательство Независимая Газета. Москва. 1999. (Серия «Четвертая проза»).

---

— Восьмой донской! Восьмой! Черт тебя раздери, дура. — Он топал ногой и тряс старой головой. — Скорей!.. Ах, стерва!.. Передайте есаулу, чтоб на рысях… Давно?.. Передайте, что прошу, пошлите вестового, чтоб скорей. Прошу!.. Прошу!.. К чертовой матери — вы отвечаете!

Пристав бросил трубку, она закачалась, стукнула в стенку.

— А, сволочи! — он глянул на Вавича. — Торчит тут козлом! Стой у дверей, никого не пускать. Всех к черту!

Пристав завернул злую матерщину. Он стоял, запыхавшись, и водил глазами по пустой канцелярии. Помощник осторожно повесил трубку на крюк. И сейчас же раздался звонок.

— Вас! — крикнул помощник и пригласительно направил трубку на пристава.

— Кого еще, черт? Слушаю! — зло рявкнул пристав в телефон. И вдруг весь почтительно обтаял. Он заулыбался прокуренными усами. — Так точно, ваше превосходительство, маленькие неприятности. Кто-с?.. Так точно, Варвара Андреевна… Служит, служит, как же… Виктор… да-с, Виктор, — и вдруг пристав шагнул к Вавичу: — Как по батюшке? Вас, вас! Ну!

— Всеволодыч! — крикнул Виктор.

— Виктор Всеволодович, да, да-с… Очень, очень… Слушаю!.. Честь имею!..

Пристав повесил трубку и еще с той же улыбкой обратился к помощнику:

— Патроны выданы? — сказал все так же ласково. И вдруг перевел дух, широко открыл веки: — Вплоть до применения. Если флаг, черти, выкинут, — к дьяволу, чтоб никуда! Хождений… Я говорю, — а ни в зуб!

— Конечно, если уж хождения, — сказал обиженно черный помощник и даже головой повел в правый угол.

— И если флаг, флаг выкинут, — значит это что? Что это значит? — И пристав, красный, поворачивался то к помощнику, то к Вавичу: — Что это значит? Ну? Ну?

Виктор сочувственно мигал, не знал, как выразить, что понимает натугу пристава.

— Д�� что значит, — сказал помощник, — тут уж донцы.

— Значит, значит, вызов, вызов это значит. Значит, сами вызывают. Боевой флаг. А уж бой так бой. Я уж не знаю… коли бой… — Он вдруг устало перевел дух. — Дай папироску, черт с тобой, дай, — протянул руку помощнику.

Виктор мигом завернул рукой в карман и без слов протянул открытый портсигар приставу.

— Дрянь у тебя, должно быть, — страдальчески сморщился пристав и остановил пальцы над папиросами.

— Пожалуйте-с, «Молочные», — помощник щелкнул крышкой массивного серебряного портсигара. Портсигар — как ларец, и синим шелковым хвостом опускался фитиль с узлом и кистью.

Пристав взял у помощника. Виктор потянул свой назад.

— Дай, я и твоих возьму, Бог с тобой, — и пристав толстыми пальцами скреб в Викторовом портсигаре: то захватывал десяток, то оставлял в пальцах пару.

Телефон позвонил, и помощник уж слушал. А пристав еще рылся в маленьком портсигаре Вавича: набирал и пускал.

— Началось! — бросил помощник от телефона. Пристав, схватив десяток папирос, замер, подняв тяжелую грудь. У Виктора дрогнул портсигар в руке.

— Все во дворе… — говорил полушепотом помощник, — агитаторов слушают… похоже — выйдут… Меры приняты! — крикнул в трубку, как деревянным молотком стукнул, помощник.

— Голубчик, туда! — со стоном крикнул пристав.

— Вплоть до применения? — спросил помощник и твердо упер черные большие глаза в пристава.

— Где же эта сволочь? — кинулся к окну пристав.

— Если казаков не будет, — сказал помощник, — то применять?

— Что хотите, — крикнул пристав, — но чтоб хождений и флагов этих ни-ни!

— Слушаю, — сказал помощник.

— Этого тоже возьмите. В засаду, что ли, возьмите. Он хорош, ей-богу, хорош, — и пристав толкал Вавича в лопатку, толкал дружески, бережно: — Возьмите!

Вавич побежал по лестнице вслед за помощником пристава, а сам старик с лестницы кричал вслед:

— Мои санки берите! Пролетку! То бишь санки! Да, да! — санки.

Когда свернули за угол, — с раскатом, с лётом, — помощник сказал Вавичу в ухо, деревянно, как в телефон:

— У Суматохиной во дворе двадцать из резерва, в засаде. Кто бежит с площади — врываться в цепь и гнать к Суматохиной во двор. Потом в часть. Карасей отсеем, осетров на стол.

— Слушаю, — сказал Вавич, нахмурился для серьезу и вдруг оглянулся. Оглянулся на шум. Шум частых, острых ног, легких и звонких. Серым табунчиком шла в улице полусотня казаков. Легонькие лошадки семенили ножками. Над ними из-под синих фуражек, из-под красных околышей торчали лихие чубы русым загибом. Казаки шли рысью. У ворот стояли бабы, глядели на казаков, выпучив испуганные глаза. Некоторые крестились.

Какой-то мальчишка завыл и бросился бегом вдоль по улице. Хлопали калитки, и в окнах мутно белели бледные лица.

Помощник дернул за пояс кучера. Санки стали. Впереди казаков офицер поднялся на стременах и винтом вывернулся назад, поднял вверх руку с нагайкой. Казаки остановились. Бойкой рысью хорунжий подъехал к санкам, нагнулся. Помощник встал.

— Направо в переулке станьте. Я пошлю, и тогда уж действие ваше.

Санки тронули.

Налету помощник обернулся назад и махнул рукой в переулок.

Уже видна стала огромная площадь перед заводом, белая, снежная, и заводская труба на сером небе, без дыма, и, казалось, криво неслась в небе на хмурых облаках. За два дома до площади помощник кивнул на ворота и сказал:

— Здесь, и не зевать!

Виктор выскочил. Сердце билось. Он стукнул в калитку. Оторвалась щелка, в ней, прищурясь, стоял городовой, — увидал и распахнул.

И опять на Виктора глянули из окон бледные лица, испуг бродил по ним: полуоткрытые рты и зыбкие брови высоко на белом лбу.

Виктор огляделся. Двор был пуст, и только в дверях дальнего флигеля Виктор заметил черную шинель.

— Двадцать вас? — спросил Виктор городового. — Старшего ко мне!

И грудь высоко задышала.

В заводском дворе все еще возились около ворот. Толпа напирала.

— Зубило, давай зубило! Кувалдой бей!

И действительно, через минуту сквозь гул толпы звезданула кувалда, и крикнуло, заохало железо. Над головами торчал толстый, как бревно, рукав тулупа, — сторож поднял ключ и пробивался. Его оттерли, и он болтал в воздухе ключом. Вся толпа примолкла, все сжали зубы и слушали, как зло садила кувалда. И вдруг зазвенело, покатилось и взорвало голоса. Ворота раскатились в стороны, и с гулом повалила густая толпа. Мальчишки выбежали вперед, и следом выкатилась тачка. Люди держались рукой за борта и не чувствовали усилия, — казалось, тачка ехала сама, сама их вела вперед, мягко подскакивала по снежным кочкам.

Марш, марш вперед,

Рабочий народ… -

едва слышен был шум песни за гомоном голов. И вдруг из переулка, с той стороны площади: рысак и легкие санки бойко, размашисто катили прямо к толпе. Полицейский с черными твердыми усами подкатил, завернул и стал поперек хода толпы в десяти саженях.

Шум замирал, пока он ехал, и на мгновение замер, когда стала лошадь, только песня стала слышней.

Полицейский встал в санях. Нахмурил черные, как накрашенные, брови. Он поднял руку и крикнул раздельно, как команду:

— Ребята! ррразззайдись мирно по домам. Зачем безззобразие!

И тут свист неистовый дунул, как с земли поднялся, и закружился вихрем. И, будто поднятый свистом, полетел из толпы снежный ком и ударил в лошадь, рассыпался. Другой, и вдруг замелькали в воздухе белые комья. Полицейский закрылся локтем, санки дернулись, круто завернули и помчали прочь под свист и гогот.

А песня пошла бойчей, чаще и дальше, дальше двинулся народ. Пели все, и вдруг все оглянулись: среди толпы, над голосами, ярко вспыхнул красный флаг и заполоскал огненным языком на морозном ветру.

Толпа уж залила полплощади.

И вот черная кучка городовых выступила из переулка, стала растягиваться в цепь, и еще вывалило черное из-за угла. Жиденькая ленточка против плотной, ярой толпы, и толпа дружным ревом всполохнулась, двинула быстрей… И вдруг выстрел, револьверный выстрел, жалкий, будто откупорили бутылку, — его слышали только в первых рядах, — выстрел из толпы. Раз и два: «Пам, пам!»

И тут, как хлестнуло что по всей толпе, — толпа стала, шатнулась: из проулка, прямо напротив, вылетели казаки.

Они раскинулись вмиг, как захлестнули толпу, на скаку — и видно было — без удержа, без времени, они мигом повернули лошадей и полным махом полетели на людей, как в открытое поле.

Голоса оборвались. Было мгновение тишины. И вот нечеловеческий вой поднялся к небу, как взвыла земля. Передние метнулись, легли наземь, закрыв руками головы, закрыли глаза. Лошади врез��лись с маху в толпу, стоптали первых, сбили грудью, и казаки, скривив губы, стали остервенело наотмашь молотить нагайками, не глядя, по головам, по плечам, по вздетым рукам.

Флаг зашатался в судороге, в страхе. Покосился и упал в толпу. Люди рвались, топтали, сбивали друг друга и выли, и вопль ярил казаков. Люди бежали через площадь, закрыв голову руками, не глядя, не видя, не зная, что кровь бежит из рассеченной головы, бежали прямо на городовых, бежали в топкий пруд, губы бились, и лай выходил из горла, дробный лай, как плач.