Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли

• Название: Реки не умирают. Возраст земли
• Автор: Борис Бурлак
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книгу известного уральского прозаика вошли два романа — «Реки не умирают» и «Возраст земли». Оба они — о современности, главные их герои — коммунисты, ведущая тема — революционная преемственность поколений в советском обществе.

---

Она подошла к Марату. Он стоял особняком, рассматривая пожелтевший снимок лихого всадника. То был Николай Ломтев. Во всем угадывался потомственный казак: литая посадка на коне, небрежно сдвинутая набок, с примятой тульей, кавалерийская фуражка, манера держаться в седле с вызывающей улыбкой.

Тетя Вася сказала застенчиво:

— И Колю вспомнили. Раньше его здесь не было.

— Время еще многих вспомнит, — сказал Марат.

Она низко поклонилась бравому всаднику, тоже на манер казачки, и гордо вскинула голову, довольная, что муж не забыт живыми. Марат опять увидел легкий румянец, пробившийся на ее лице, как в тот день, когда она рассказывала ему о своей любви. «Святые люди, святая любовь», — думал он, глядя то на нее, то на этот чудом уцелевший снимок. Даниловна, кажется, опять помолодела в одну минуту: широколицая, курносенькая, с этими светлыми васильковыми глазами.

Марат окинул скользящим взглядом высокий зал и пошел дальше, на третий этаж — в мир послевоенный.

Возвращались домой уже под вечер. Лениво падал снежок на льдистую мостовую.

Скупое уральское небо не очень-то баловало горожан метелями времен «Капитанской дочки». Василиса Даниловна и на улице не удержалась от воспоминаний:

— А ведь какие раньше были снега! Суточные бураны переметали не только зимники с их вешками, но и столбовые большаки.

— Молодость всегда и всем видится. более снежной, — отозвался Марат, крепко держа ее под руку, чтобы не поскользнулась.

Она пропустила мимо его слова. Она жила сейчас той неимоверно далекой жизнью, о которой молодые имеют все же смутное представление.

— Я сегодня, точно сама побывала на гражданской войне, — сказала Марина. — Что значат ваши объяснения, Даниловна.

— Спасибо, тетя Вася, — сказала Тоня...

— Ладно вам, девчата. — Она их всех называла девчатами — и Марину, и Тоню с Зиной, и это нравилось, особенно Марине.

— Люблю музеи не меньше театров, — заметил Марат.

— В таком разе веди жену в драматический, — шутливо распорядилась тетя Вася.

И волей-неволей пришлось в следующее воскресенье отправиться с Мариной на спектакль, о котором он читал в газетах не одну хвалебную рецензию. Марина по такому случаю разоделась. Белолицая, пышная, она долго крутилась перед зеркалом в дорогом парчовом платье, в модных лакированных туфлях. Где, как не в театре, можно и людей посмотреть, и себя показать. Кино — стихия зеленой молодежи, но театр с его антрактами, прогулками в фойе — для людей взрослых, степенных, для тех, кто пожил на свете.

Оглядывая расфранченных женщин, Марат старался угадать, кто из них пришел ради спектакля, а кто ради одних антрактов.

Хваленая пьеса не понравилась ему. Какой-то самоуверенный ясновидец-технократ является на чужой завод, населенный кончеными людьми, и все переворачивает вверх дном. Стало быть, не явись этот победитель, несущий на себе некий отсвет технической революции, и до сих пор ковылял бы отстающий заводик в длинном хвосте оперативных сводок. Марат не увидел в пьесе ни смелости, ни новизны идей и чувств. Он ловил себя на том, что невольно сравнивает незадачливых противников делового человека с Вячеславом Верховцевым. Вот с кем бороться потяжелее, хотя бы потому, что Верховцев не лишен таланта, заряда воли, искусства мимикрии; к тому же, если надо, может «вырвать» план с шумным энтузиазмом — неискушенные только диву даются. Впрочем, о верховцевых писать труднее, это не вышедшие в тираж директора или начальники цехов, а светила на инженерном небосклоне. Богачев прав: такие ловко пользуются, своим талантом для самовозвышения. Алла тоже права: для таких окружающие люди, в том числе и жена, — ступеньки служебной лестницы... Наблюдая сейчас любовную коллизию в спектакле, Марат то и дело морщился от явной фальши. Нет, не жены новаторов, жены карьеристов оказываются жертвами своих преуспевающих мужей. Карьеризм и любовь — антиподы. Вот о чем бы и написать хорошую вещь, как умел старик Островский. Так нет же, на сцене идут бесконечные споры о технологической дисциплине, а банальная любовь только для оживления производственных картин.

— Ну, как? — спросила его Марина, когда они вышли из театра.

— Пропащий вечер.

— Все-таки что-то есть.

— На безрыбье и рак рыба. С каким бы удовольствием я посмотрел сейчас «Последнюю жертву» или «Грозу».

— Сравнил!

— Будто в наше время мельче людские страсти. Еще какие страсти, какие женщины!

Марина вспомнила Аллу Сергеевну и промолчала.

— Разве в пьесах Островского меня интересуют неоплаченные векселя, которые я никогда не держал в руках, нет, интересуют долги сердца и души. А тут что! Стоит нам научиться работать эффективнее, как вся эта разыгранная сегодня драма станет никому не нужной.

— Но пока нужна.

— В этом «пока» вся слабость сезонной драматургии.

— В наше время нелегко предвосхищать события.

— Я говорю не о событиях. Дело в масштабе характера. Зачем мне, зрителю, мелкие временщики, когда есть крупные. Или к чему тратить целый вечер на сомнительного ясновидца, воюющего с полудураками, если реально существуют люди завидной проницательности, скажем, тот же Ходоковский.

— Считай сегодняшний спектакль разведкой, что ли.

— Все разведка да разведка, но где же настоящий бой на поле современности?..

Однако до конца зимы они еще трижды ходили на премьеры в областном драматическом театре. Такого не случалось еще с Маратом, чтобы он смотрел все подряд. Похоже, он искал ответы и на какие-то личные вопросы. Тетя Вася с тревогой посматривала на него теперь, когда он бывал или беспричинно весел, или грустен.

А Марина чувствовала себя куда покойнее. Там, в Сибири, нет-нет да и набежит метелица жгучей ревности, особенно после какой-нибудь случайной встречи с Аллой Сергеевной. Здесь никаких встреч, никаких сравнений. Все отошло в прошлое. И Марат, кажется, стал поближе к ней, Марине. Ну, бывает, нечаянно вздохнет за ужином или о чем-то задумается, никого не видя и не слыша. Такая уж натура. В кого? Тетя Вася говорит, что в бабушку. Сам он шутливо ссылается на мать. Кто их поймет — это казачье племя. Хорошо, если Тоня с Зиной, вылитые Карташевы, унаследуют хотя бы характер ее, Марины. С отцовским-то им будет трудненько устраивать собственную жизнь.

...Наступила долгожданная весна. Марат стал готовиться к поездке по Уралу и Сакмаре, чтобы самому понаблюдать, как ведут себя эти реки в паводок, главным образом в тех местах, где намечается сооружение плотин.

Отсылая недавно бандероль Юлию Андреевичу Озолиню, он нерешительно заглянул на почтамте в то укромное окошко, в котором выдаются письма до востребования.

— Ваш паспорт! — сердито потребовала девушка в очках.

Он коротко оглянулся — кто там за ним стоит — и покорно подал паспорт. Девушка небрежно бросила ему два письма. Он учтиво поблагодарил, не услышав в ответ ни слова. Как видно, здесь привыкли к такому обращению с людьми, не имеющими постоянного местожительства или ведущими переписку втайне от домашних. Марату сделалось не по себе.

Устроившись за длинным столом в чернильных пятнах, он вскрыл тоненькое письмецо, пролежавшее на почте, судя по штампу, около месяца. В нем было всего с десяток строчек. Алла извинялась, что ушла тогда, в Москве, с центрального телеграфа, не подождав его: «Не думай обо мне плохо, хотя я поступила глупо». Второе письмо начиналось пронзительными словами: «Больше не могу так жить...» Крупный женский почерк был торопливым, косо падающим вправо-вниз. Марат наспех пробежал глазами несколько горьких фраз и поднялся. Нет, такое надо читать без свидетелей.

Он зашел в сад, смахнул перчаткой иней с ближней скамейки, присел и, волнуясь, достал из папки большое письмо Аллы. Она писала:

«Может быть, не стояло откровенничать с тобой. Но с кем еще мне поделиться, тем более что я столько уже наговорила тебе во время нашей последней встречи. Надеюсь, ты поймешь меня. Знакомые женщины посочувствуют для вида и рассудят по-своему: не живется, мол, Реутовой в земном раю, вот с жиру и бесится.

Пожили бы они в моем раю...

Не подумай, что я болезненно фантазирую, чтобы как-то оправдать свое отношение к мужу. Ты знаешь Верховцева только со стороны, совсем другое — быть постоянным объектом его фарисейства. Как я теперь жалею, что не порвала с ним десять лет назад... Все боялась женского одиночества. Но разве уйдешь от неминуемой расплаты за такую сделку с совестью...

На днях он прямо заявил, что не потерпит дальше, чтобы я ходила (не работала, а ходила!) в институт, когда и без того запущен дом, что давно бы следовало перестать заноситься, как расхваленной студентке. Ну я и сказала ему, что пора кончать затянувшуюся драму. Он не поверил сначала. Потом испугался. Нет, не моего ухода, а дележа имущества. Боже мой, и с этим мещанином я бросила на ветер полжизни!..