Хуан Гойтисоло - Печаль в раю

• Название: Печаль в раю
• Автор: Хуан Гойтисоло
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002263-0

Герои романа Гойтисоло — подростки, почти дети. Война навсегда обожгла это поколение, оставила незаживающий рубец, лишив их детства. Детям из «Печали в раю», в подавляющем большинстве сиротам, рано довелось увидеть горе и смерть. Война вытравила в их душах сострадание, отзывчивость, доброту. С одной стороны, это обычные мальчишки, которые играют в «наших и фашистов», мечтают то убежать на фронт, то создать «Город ребят». Но война наложила на эти игры страшный отпечаток, стерла в сознании грань между игрой и реальностью. Ребята постоянно видят смерть, и, как все повседневное, она стала привычной и знакомой, вроде товарища по играм, их обязательного участника. И эти десяти-двенадцатилетние мальчишки спокойно срывают венки с могил, надевают их себе на плечи, пытаются сжечь заживо школьного учителя, кидают гранату в солдата Мартина, убивают своего сверстника Авеля. В мире детей отражен мир взрослых, пули становятся игрушками, развалины — местом игр; все дозволено в этой страшной жизни, где царит насилие.

---

Потом он увидел, что и так ничего не добьется, и принялся взывать к отцовским чувствам; паясничая и ломаясь, он вещал от имени всех детей Испании. И перед дежурным он клялся, что не виновен, то ухмыляясь, то пуская слезу.

— В жизни не забуду его морду, — заключил Гонсалес. — Тоже из басков был, как эти, здешние. А звали его, если верить бумагам, Пабло Маркес.

* * *

Авель решил наконец сломать стену, которая отделяла его от остальных людей. Он больше не мог выносить полного одиночества в «Раю», где непрестанно говорили и бабушка, и тетя. Донья Эстанислаа, Агеда и даже сама Филомена знали каждая лишь свой язык, и почему-то все они воображали, что именно он, по какой-то чудесной способности, может им помочь. «Я всю жизнь провела среди чужих, — твердили они. — Ты и представить себе не можешь, как хорошо встретить наконец такого человека, как ты, который и поймет, и поможет». Они не могли обойтись без него ни минуты и не давали ему жить так, как живут в его годы.

Ну, с него хватит. Авель вышел из дому, громко хлопнув дверью, и медленно направился к интернату. Он сам себе не признавался, что его тянет к этим эвакуированным. Они были ненамного моложе его, но пользовались полнейшей свободой. Он много раз видел, как они носятся по лесу, и ему очень хотелось с ними играть, но, по своей застенчивости, он ни разу не подошел к ним, не заговорил, даже не решался с ними поздороваться, когда они ему кивали.

Дело в том, что он стеснялся своего вида. Ребята были оборванные и грязные; летом они ходили босиком, без рубашки и, по-видимому, нимало не стеснялись своей бедности. Они были ловкие, быстрые, как и положено в их годы. А он, в самодельных теткиных кофтах, чувствовал себя нелепым и неловким. Он хотел стать таким, как они, совсем таким, чтобы они не заметили никакой разницы. Пестрые кофты мешали; выходя из усадьбы, он прятал их в кустах олеандров.

Голый до пояса, с исцарапанными ногами, он казался себе таким же, как те, взрослым, равным. День в усадьбе тянулся бесконечно долго, и когда никто не видел, Авель уходил следить за ребятами. Они направлялись к лесу небольшими группами, а в лесу стреляли птиц из рогатки и швыряли камни в гнезда. Авель шел за ними на достаточном расстоянии, стараясь, чтобы его не заметили. Когда кто-нибудь из них оборачивался, он прятался в кустах у дороги.

Однажды он подошел слишком близко. Ребята стояли в лощине, у большой лужи. Они только что поймали несколько лягушек и теперь надували их через соломинку. Пользуясь тростниками как прикрытием, Авель подошел к ним совсем близко и следил за перипетиями игры, как вдруг чьи-то руки вцепились ему в плечи и кто-то толкнул его на топкую землю у самого ручья. Он не слышал шагов и не приготовился к отпору. Какой-то загорелый мальчишка со шрамами на лице уперся коленом ему в грудь и торжествующе на него смотрел.

— Ага, попался!

И, словно по волшебству, из тростников повыскакивали другие ребята — все голые, как червяки, и вымазанные глиной. У некоторых с головы свисали зеленые водоросли из пруда, вроде париков.

Все они издавали воинственные кличи, и Авель понял, что они нарочно устроили ему ловушку.

— Шпионишь, значит, за нами?

Мальчишка со шрамами сжимал ему горло, Авель задыхался.

— Который день тебя видим. Не такие мы дураки!

Он уселся Авелю на живот и бил его пальцами по ребрам — так, он видел в кино, делали полицейские на допросе.

Авель почувствовал, что слезы застилают ему глаза, и шевельнул рукой.

— Пусти, — попросил он.

Другие ребята — их было человек тринадцать — подошли ближе и смотрели на него недобрыми глазами.

Вожак немного отпустил пальцы, и Авель приподнялся.

— Чего тебе?

Авель собрался ответить, но один из ребят показал пальцем в сторону усадьбы и что-то сказал вожаку на ухо; они пошептались.

— Ты правда живешь в этом доме? — спросил вожак.

Авель кивнул.

— Говорил я? — крикнул мальчишка. — Это фашист, он за нами шпионит.

Ребята загалдели. Они повернулись к тому, кто первый на него напал. Вожак сплюнул и наклонился к Авелю.

— Можно узнать, чего тебе от нас надо?

Авель хотел было ответить: «Я хочу быть таким, как вы, подружиться с вами», — но увидел их враждебные взгляды и понял, что это ни к чему. Он быстро выдумал отговорку.

— Меня тетя за лягушками послала, — важно сказал он.

Ребята на минуту растерялись, и Авель подумал, что выкрутился.

— А я вас увидел и не хотел мешать.

Маленький мальчишка сверкнул на него глазами:

— Интересно, за чем тебя тетя вчера посылала? За птичками?

Ребята одобрительно загудели, и вожак снова схватил его за горло.

— А ну, брось трепаться! Кто тебя подучил за нами шпионить?

— Никто, — сказал Авель. — Сказано вам…

Но ребята загалдели разом:

— Всыпь ему как следует. Стрелок!

— Пускай попрыгает!

— Маменькин сыночек!

Стрелок, подбодренный криками своих, снова схватил его за горло.

— Говори, сволочь, а то…

И вдруг случилось неожиданное. Один из ребят положил руку на плечо вожаку и сказал твердо:

— Ладно, пусти его. Хватит.

Авель повернул голову, чтобы посмотреть на своего защитника. Это был мальчишка примерно тех же лет, что и Стрелок, и почти такой же сильный. Его широкие штаны были закатаны до колен, ноги твердо стояли на земле.

Стрелок понемногу разжал пальцы и повернулся к непрошеному защитнику.

— Чего это ты? — спросил он.

Тот сунул руки в карманы, потом ответил:

— Хватит, говорю. Руки чешутся — дерись со мной, а этого не трогай.

Они стояли друг против друга, словно готовясь к прыжку; другие окружили их плотным кольцом.

— Трус, курица мокрая!

Это был прямой вызов, но Стрелок все же не хотел рисковать своей властью, да и его противник тоже не рвался в бой. Они посмотрели друг другу в глаза и, словно сговорившись, сбавили тон.

— Сказано тебе, он шпионит, — сказал Стрелок. — Хочешь, чтобы мы засыпались, дело твое.

— Да ну тебя! — ответил другой. — Он с Мартином ходит и нам ничего не сделал. Чего ты к нему прицепился?

Солнце било ему в глаза, и казалось, что лучи отскакивают от него. Волосы у него были темные, кудрявые, а лицо — как у клоуна, как у воришки. Зубы белые, острые, глаза под тонкими бровями — блестящие, словно у зверька.

Ребята увидели, что до дела не дойдет, и вернулись к луже, где остальные все еще надували лягушек. Скоро в тростниках остались только Авель и его защитник; тот вынул из кармана кисет и вытряхнул табак на ладонь.

— Куришь?

— Нет, спасибо.

— Трава… — объяснил мальчишка. — Другого здесь не достанешь.

Он прикурил от походной зажигалки — совсем такой, как у Мартина, — и глубоко затянулся.

— Больно?

Авель покачал головой. Он был весь в грязи и мылся теперь в ручье, не сводя глаз с нового друга.

— Плюнь, — сказал тот. — Лоботрясы они. Теперь, конечно, они от тебя не отстанут. Только ты, если что, обязательно говори мне.

Так встретились они в первый раз, и с тех пор этот мальчик, Пабло, стал его лучшим, его единственным другом. Он каждый день приходил в усадьбу, проползал змеей до самой галереи. Там, притаившись в цветах, он трижды кричал кукушкой, и Авель, который дождаться не мог сигнала, бежал к нему, задыхаясь от радости. Ему казалось, что мягкие тона леса, и чистый воздух, и легкий бриз естественно вытекают из его дружбы с Пабло. Его друг стал для него центром вселенной. Когда они не виделись, Авель места себе не находил. Он посвятил друга в свои планы, и тот немедленно со всем согласился; они говорили о фронте, о том, что надо приносить пользу, и эти беседы помогали Авелю жить.

Пабло был очень умный, на все руки мастер. Он плясал, боксировал, кувыркался, ездил верхом и не хуже обезьяны карабкался на деревья. С расстояния в тридцать метров он сбивал воробьиные гнезда и великолепно метал нож. Когда Пабло был с ним, Авелю открывался таинственный, неизвестный, заколдованный мир. Пабло подбил его стащить из гаража, где теперь стояла коляска, какие-то свинцовые трубки. В одном из закоулков лабиринта они разложили костер из эвкалиптовой коры, положили трубки в алюминиевый котелок и поставили на огонь. Авель смотрел, как плавится свинец, и ему казалось, что это чудо, как у алхимиков; в котелке была сверкающая жидкость, вроде ртути, а свинец исчез совсем. Пабло тем временем разрезал поперек на несколько частей стебли тростника, которые собрал внизу, и налил туда жидкость. Через несколько минут свинец застыл, и Пабло высыпал на платочек штук десять палочек величиной с карандаш, а потом разрезал их ножом.

Свинец был нужен для рогаток. Пабло ссыпал снаряды в специальную сеточку. В тот же вечер они, для пробы, стреляли в ласточкины гнезда, которых было очень много под навесом гаража. Пабло, стрелявший удивительно метко, поделился с другом секретом этого дела. У Авеля ничего не выходило, но в конце концов он сбил одно гнездо и с торжеством смотрел на яички, брызнувшие на цемент. Тетя учила его любить птиц, пыталась передать ему любовь ко всему утонченному, возвышенному. Но сейчас, рядом с Пабло, то, что она говорила, не значило ничего. У всякой вещи есть плохая сторона и хорошая, каждая добродетель требует соответствующего порока. В зеркале правая сторона становится левой, на негативе белое оказывается черным, черное — белым. У одного и того же события — два конца, и он волен выбирать тот, что ему нравится.