Салман Рушди - Земля под ее ногами

• Название: Земля под ее ногами
• Автор: Салман Рушди
• Издательство: ЗАО ТИД "Амфора"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: ISBN 978-5-367-00835-7 (рус.), ISBN 0-8050-5308-5 (англ.)

В этом произведении известнейшего романиста нашего времени С. Рушди нашли яркое воплощение его художественное мастерство и масштабность как писателя. Это история любви, история рок-музыки и раздумья над судьбами людей и самой нашей планеты в современном глобализующемся мире.

Аннотации с суперобложки:

* * *

Произведения Салмана Рушди, родившегося в Индии (в 1947 г.) и живущего ныне в Великобритании, давно и прочно вошли в анналы мировой литературы. Уже второй его роман, «Дети полуночи» (1981), был удостоен Букеровской премии — наиболее престижной награды в области англоязычной литературы, а также премии «Букер из Букеров» как лучший роман из получивших эту награду за двадцать пять лет. Салман Рушди является обладателем французского Ордена литературы в искусстве. В 2007 году королевой Великобритании ему был пожалован рыцарский титул, а в 2008 году Рушди получил почетную премию «Лучший Букер», учрежденную в честь 40-летнего юбилея Букеровской премии.

* * *

Алхимия музыки — такая же тайна, как математика, вино или любовь. Возможно, мы научились ей у птиц, а может, и нет. Может, мы просто существа, вечно ищущие высшего восторга. Его и так незаслуженно мало в нашей жизни, которая, согласитесь, до боли несовершенна.

Музыка превращает ее во что-то иное. Она открывает нам мир, достойный наших устремлений, показывает нам, какими мы могли бы стать, если бы нас в него допустили.

С. Рушди

* * *

Это книга-миф, книга-вселенная. Это роман о любви-чуде, любви-безумии. Орфей с гитарой пытается вернуть к жизни свою Эвридику, которую поглотила земля — в наказание ли? во спасение? Это роман о музыке, о рок-н-ролле и его триумфе. Сильная, увлекательная, многослойная книга о жизни-смерти, реальности и вымысле, о том, насколько тесно переплетено все в этом мире и насколько хрупок он, этот мир, — ведь терпение земли не бесконечно.

Земля под нашими ногами. Туннели труб и проводов, ушедшие под землю кладбища, слои неопределенности прошлого. Зияния в земной коре, в которые уходит наша история и пропадает, переходя в иное состояние. Подземные миры, о которых мы не смеем задумываться. Среди вечных — добро-зло, смысл-бессмысленность и прочее — человеческих проблем существует и такая, как глубокий конфликт между идеей Дома и идеей Чужбины, мечтой о корнях и миражом пути. Вы можете унестись, соскочив со своей беговой дорожки, оставив позади семью, клан, нацию и расу, миновав неуязвимыми минные поля табу, пока не окажетесь перед последним пределом, самой запретной из дверей. Вы пересекаете последнюю границу, и тогда — тогда может оказаться, что вы зашли слишком далеко, и вас уничтожают.

С. Рушди

---

Я придумал свое альтер эго, загадочного среднеевропейского фотографа по имени Моосбрюггер (тезка убийцы из Музиля[300]), рыщущего по улицам Нью-Йорка, ищущего в этом Новом Мире отголоски Вены, Будапешта, Праги. Этот псевдофотограф снимал любовные отношения горгулий, приключения в стиле короля Артура, переживаемые многочисленными статуями, населяющими поднебесье городских улиц. Статуи оживали, они любили, сражались, жили по своим собственным законам. Они были как рыцари Шарлеманя или как американские первопроходцы. Моосбрюггеровские фотографии статуй были одними из моих любимых.

Я работал с отражением, со стеклом, с тенью. Используя зеркала, я набил руку в искажении масштаба. Я научился размещать галактику на человеческой ладони и узнал, что получится, если поместить зеркальные отражения внутри других зеркальных отражений и фотографии — внутри других фотографий, затуманивая глаз, пока последний образ не разрушится в сжатом кулаке. Сначала создать иллюзию, затем показать, что это иллюзия, и наконец разрушить эту иллюзию, в чем, как я начал понимать, и заключалась честность.

Однажды я проявил пленку и обнаружил на нескольких кадрах наложенное сверху призрачное изображение незнакомой женщины. Я никак не мог понять, откуда она взялась. В этот раз я был уверен, что не прогонял пленку через камеру дважды. К тому же я не узнавал ее. Правда, тело ее было не лишено сходства с Вининым, но это была не Вина. Это была незнакомка, перемещающаяся в пространстве, одновременно принадлежавшем и не принадлежавшем мне.

Как будто я прошел сквозь мембрану и коснулся иного мира.

Той ночью женщина явилась мне во сне и назвала свое имя. Она сообщила — чуть высокомерно, на мой взгляд, — что может читать меня, как открытую книгу. Она сказала, что если бы захотела, то могла бы закрыть меня и поставить обратно на полку, и тогда моя история так никогда бы и не закончилась, она оборвалась бы на полуслове. Я лежал голый в постели, а она склонилась надо мною, бормоча угрозы. Я пытался спорить с нею. Я сказал, что содержание книги не зависит от того, читают ее или нет. Даже если ее никто никогда не прочтет, содержание никуда не денется, оно будет делать свое дело. И этого достаточно, сказал я. Главное, что оно есть.

Она зашипела: «Ты помнишь то время, когда мы были любовниками? Ты помнишь нашу чудесную первую ночь любви? Нет, ты меня даже не помнишь, так ведь, ублюдок? Я ухожу. Может быть, я больше никогда не приду».

Я проснулся в холодном поту — один. Мария, подумал я. Я только что встретился с девушкой по имени Мария.

Я начал снимать сцены неверности: моя квартира за мгновение перед появлением в кадре Вины и сразу после ее ухода. Ложе преступной страсти. Вода на кафельном полу ванной. Недопитые бокалы. Наполовину съеденный ужин. Через какое-то время Вина разрешила снимать себя для этой серии. Ее лицо, скрытое маской. Ее анонимное, обнаженное тело, стремительно удаляющееся из кадра. Ее вытянутые руки, пытающиеся достать запретное. Эти фотографии дали нам новое ощущение близости, и по мере того как она все больше и больше отдавала себя этой работе, становясь скорее соавтором, чем объектом, я начинал испытывать суеверный страх перед властью безумного, спрятанного под повязкой шаманского глаза Ормуса. Иногда, могу поклясться, я чувствовал, как он блуждает в космосе, подобно фонарику, подобно глазу Роберта Фрэнка в фотографиях из Мабу, подобно разрезаемой лезвием облака луне в «Андалузском псе»[301]. Подобно ищущему кольцо глазу бога тьмы Саурона.

Так я стал писать автобиографию, используя все, что было под рукой: рисунки, истории, карандаши, сюрреализм, Вину, тексты.

— Реализм — это не свод правил, это намерение, — важно вещал я заинтересованной, на редкость терпимо настроенной Вине. — Мир утратил свою реальность, что нам с этим делать? Представь себе фотографию людей, никогда не меняющихся, проживающих свою жизнь, не выходя из привычной колеи. В их жизни есть, если им повезет, немножко любовной психодрамы: это и есть вымысел. Поле боя, на котором мы не видим подспудных течений истории, — это еще не вся правда. Поле битвы, на котором не видны, скажем, ангелы и демоны, скрыты от глаз боги с их супероружием и, например, призраки. Каким-то образом нужно показать метафоричность, невидимую за сущим, ведь именно она дает толчок всему, движет происходящее, делает вещи такими, какие они есть.

— И как ты будешь фотографировать подспудные течения? — спросила она.

— Не знаю, — улыбнулся я. — Думаю, для начала стоит поискать в нужных местах.

— Ты меняешься, — заметила она. — Не останавливайся, мне это нравится. Мне это правда очень нравится.

Мы все менялись. Перемены в Ормусе, который проводил целые дни, запершись в затемненной комнате, с маской на глазах, его усилившиеся мигрени, приступы, сопровождающиеся рыданиями и криками, — все это очень тревожило Вину, разрывало ее на части, она чувствовала себя беспомощной; отчуждение между ними росло. Она сидела под дверью его запертой комнаты, умоляя впустить ее. Когда ей разрешалось войти, она ухаживала за ним, сутками просиживая у его постели, держа его за руку, успокаивая, когда он метался, подобно огромной рыбе, выброшенной на сушу, и кричал о неминуемой катастрофе. Пригласили докторов, ему выписали транквилизаторы. Состояние его рассудка вызывало тревогу. Теперь Вина появлялась у меня чаще, спасаясь от мелодрамы, разыгрывавшейся в Родопы-билдинг; Ормус оставался на попечении неизменно терпеливых Клеи и Сингхов. Она говорила: «Его срыв пробил брешь в наших отношениях. Я все еще люблю его; знаешь, любовь — это тайна, все это так, но между нами уже ничего нет. Он где-то в открытом космосе или в пятом измерении ожидает конца света. Иногда мне кажется, что обратно он не вернется».

Она знала, что ей необходимо начать жить своей жизнью, найти свой новый путь. Все с большим энтузиазмом она участвовала в жизни альтернативных художников, работая с независимыми кинорежиссерами, исполнителями, танцорами, и одновременно писала свои песни, опробывая их на мне. Она участвовала в джем-сейшенах вместе со своими друзьями-знаменитостями, которых у нее было немало. Неожиданно для публики она несколько раз появилась на небольших музыкальных площадках в центре города вместе с наспех собранной группой и была польщена тем, как ее приняли. К осени 1988 года она выпустила альбом «Вина» и собиралась вернуться на сцену. «Не в Америке и не в Европе, — говорила она мне. — К этому я еще не готова. Может, небольшой тур по Латинской Америке — для начала? Музыка ведь сильно подвержена их влиянию. Бразилия, Мексика — так, пробный шар».

Хочу вспомнить, какой она была тогда, возрождающаяся в свои сорок пять, во всеоружии красоты и смелости, одинокая, напуганная, но не сбавляющая шага в поисках своего пути. Накануне того турне она наконец призналась — я ждал этого всю жизнь, — что я стал фактором, проблемой. Я больше не был лишь закуской, гарниром. Меня уже нельзя было просто отодвинуть. Слишком долго это была история о плавании Ормуса и Вины, а Рай цеплялся за борт их стремительно несущейся по волнам яхты. Это была их история; теперь наконец-то она стала и моей тоже. Наконец.

Она говорила, что сбилась с пути, запуталась, что ей необходимо время для раздумий, и всё в том же духе. Да, она подумывала о том, чтобы оставить его. Она больше не могла там находиться. Но она не могла уйти от него. И не могла остаться.

Она говорила:

— Ты даже не представляешь, насколько вы похожи. Если не считать того, что он тонет уже в третий раз, а ты поднимаешься наверх, к воздуху.

Она говорила:

— Мне нужно уехать. Я еду на эти гастроли. Мне надо подумать.

— Я поеду с тобой, почему бы и нет, — предложил я. — Я мог бы быть твоим официальным фотографом. Всё, о чем я прошу, это полный доступ. Ты поняла? Полный.

— Нет, не надо.

— Я не могу отпустить тебя, Вина, после всего этого. Мы так близки. Я должен поехать.

— Господи Иисусе, господи! Я не знаю. Ну ладно, можешь ехать. Нет, не надо. Поезжай. Нет, не надо. Поезжай. Не надо. Не надо ехать. Не надо. Ладно, поезжай.

— Тогда я поеду.

— Нет. Не надо.

Нам следовало прислушаться к Ормусу. И не только из-за сильного землетрясения в Сан-Франциско в 1984 году — восьмидесятые были тяжелым периодом для всей несовершенной Земли. В октябре 1980 года двадцать тысяч человек погибли в Эль-Аснаме, в Алжире, в результате землетрясения силой 7,3 балла по шкале Рихтера, настолько мощном, что там отказали сейсмологические приборы. Месяцем позже на юге Италии погибли три тысячи человек. В октябре 1983 года удару подверглась деревня Хасан-Кале на востоке Турции (две тысячи погибших); в сентябре 1985 года в Мехико местные власти вынуждены были использовать бейсбольный стадион в качестве морга (больше двух тысяч погибших). Средней силы толчки разрушили Сан-Сальвадор в августе 1986 года, а затем, двумя годами позже, таинственная лихорадка подземных толчков сотрясла территории вдоль границ, разделяющих ряд стран. В августе 1988 года на границе между Индией и Непалом земля содрогалась с силой 6,7 балла по шкале Рихтера (более пятисот погибших), и всего лишь через три месяца погибла тысяча человек, на этот раз на границе между Китаем и Бирмой. Месяц спустя землетрясение силой 6,9 балла опустошило приграничную территорию между Арменией и Турцией. Город Спитак с пятидесятитысячным населением был разрушен полностью; восемьдесят процентов зданий в Ленинакане (городе с населением в триста тысяч) рассыпались в прах; сто тысяч человек погибли, место трагедии посетил Михаил Горбачёв. Когда в январе 1989 года две деревни в приграничном районе Таджикистана были погребены под оползнями и селями (тысяча погибших, а также несколько тысяч голов скота), так называемый феномен «земных разломов в приграничных районах» начал привлекать к себе внимание во всем мире. Не расползается ли мир по швам? — таким вопросом задалась обложка журнала «Тайм», и, несмотря на то что официальным ответом сейсмологов было твердое и многократно повторенное «нет», я впервые задумался о том, что за картины видел Ормус Кама в своем бреду. Собаки, свиньи и рогатый скот могут чувствовать приближение землетрясения раньше специальных сейсмологических приборов, — так, может быть, человеческое существо в состоянии предсказать их за месяцы, за годы?