Юрий Борисов - По направлению к Рихтеру

• Название: По направлению к Рихтеру
• Автор: Юрий Борисов
• Издательство: Рутена
• Жанр: Биографии и Мемуары
• ISBN: 5-8261-0008-7

Книга о великом пианисте написана в жанре очень личных воспоминаний. Книга по-настоящему захватывает и оставляет впечатление соприкосновения с внутренним миром гения — эффект, которого удается достичь далеко не каждому мемуаристу. Автор — Юрий Олегович (Альбертович) Борисов — режиссёр театра и кино, журналист, писатель. Сын великого русского актёра Олега Ивановича Борисова.

---

XVII. Семь обрядов

Еще на первых «Декабрьских вечерах» Святослав Теофилович обмолвился: «А ведь в Белом зале можно не только выставки устраивать, не только концерты… Надо подумать и об опере. У меня в Туре бриттеновские притчи имели успех».

К этой теме он вернулся на моем спектакле в Камерном театре. В тот вечер шла и баллада Бриттена «The Golden Vanity» (наше название — «Игра на воде»). Она написана для хора мальчиков и рояля, и поэтому больше всех волновался наш пианист Его по очереди поздравляли Святослав Рихтер, Юстус Франц и Кристоф Эшенбах, которые явились все вместе и, кажется, были довольны.

В перерыве Рихтер произнес значимую для меня фразу: «Так что — Бриттен?»

В то время я узнал, что в Париже поставили новую, неизвестную оперу Дебюсси «Падение дома Ашеров»[143]. Я был уверен, что сплав Дебюсси с Эдгаром По даст миру оперу эпохальную, и ее нужно немедленно ставить на «Декабрьских вечерах». Святослава Теофиловича уговаривать не пришлось, но партитура доставалась им долго. Наконец, «Трещина» — как он называл эту оперу — лежала у него на рояле.

Он «пропел» ее три раза и сделал неутешительные выводы:

Первое и главное: эта опера не окончена, а кто к ней приложил руку — неизвестно. Ставить (так же, как и играть) компиляции, обработки — я не стану

Второе: Оркестр у Дебюсси большой. Это для нас сложность.

Третье: Как сделать «трещину» — чтобы дом Ашеров раскололся пополам — я не знаю. Какие нужны средства…

Так мы вернулись к идее поставить Бриттена — и я предложил тогда «Поворот винта». Рихтер, конечно, знал эту оперу и… сразу зажегся. Ее преимущество очевидно — опера камерна, небольшой оркестр, несколько солистов… Но главное — эта опера без преувеличения гениальна, одна из красивейших партитур Бриттена. Рихтер думал одну минуту: «Да, да, да!!! (потом пауза). Но сначала — «Альберт Херринг»! Фестиваль должен открыться чем-то зажигательным, свежим. Чтобы все поняли, что такое английский юмор».

С этого момента началось мое «вхождение в Бриттена». Слушались не только оперы, но и «Военный реквием», и кантиклы, и фортепьянный концерт в исполнении самого Рихтера.

Однажды я принес довольно заигранную пластинку с «Обрядом Кэрол»[144]— очень ранним сочинением Бриттена. Ни с какой такой целью, просто мне нравилась музыка…

Я послушал «ваши» обряды… и мне тоже понравилось. И музыка, и как это построено: начало повторяет конец. У него и в притчах тот же прием: арка! Первый обряд — «Процессия», последний — «Уход». Начинается с того, что тебя несут в этот мир… Все плачут от счастья. Никто не задумывается, кого родили. Важно, что родили.

Я как-то сказал Нине Львовне: «Хочу, чтобы у нас был ребенок!» Я и вправду хотел. «Но, Ниночка, постарайтесь сделать так, чтобы ему сразу было девять лет! Какое мученье — так долго расти и умнеть!»

В обрядах — вся жизнь. Это заманчиво. Сколько их должно быть — может быть, тридцать два — как сонат у Бетховена? В любом случае, с первым обрядом, как и с последним, все ясно. Идем дальше.

Второй обряд: оформление сна.

Собственно, толкованием снов человек и занят. Вопрос, станет ли он ясновидцем, как и Иосиф? Кажется, сны видела Вера Павловна, и «Бег» — пьеса Булгакова — сделана как бесконечные сны[145]. Все самое интересное происходит во сне. Хотите еще один — знаменательный!

Я готовился к Всесоюзному конкурсу и решил за два дня выучить «Дикую охоту» Листа.

Все время перед глазами рубенсовская «Битва Амазонок»… Занимался часов по десять, совсем не помню, как засыпал — от усталости просто «валился»… И вот — передо мной комиссия, целиком из женщин. Собирается принимать экзамены по военному делу. Это тогда был главный предмет, а я по нему не в зуб ногой. Комиссия была весьма недовольна. Председательша явилась с иллюстраций к «Лисистрате» Бердслея[146] — обнаженная, в длинном парике, черных чулках. Протянула свечу и приказала выжечь левую грудь у молоденькой амазонки. «Это так нужно, чтобы удобней владеть луком», — пояснила председательша. Я должен был подчиниться, в противном случае они бы что-нибудь выжгли мне… Тут я и рассмотрел лицо молодой амазонки — это была точь-в-точь одна известная пианистка. От страха я выронил свечу, начался пожар… и я проснулся.

«Дикую охоту» играл во втором туре. И уже в самом начале погас свет. Я продолжал играть, но слышал, как все вокруг копошатся. Они искали свечу, поставили ее на пюпитр — и она тут же провалилась в рояль. Запахло паленым. Меня это все подзадорило, и я чистенько закончил этюд — почти что впотьмах. Только после этого прибежали пожарные…

«Оформление сна» или «Сон оформляется» — скрябинская ремарка в Шестой сонате. Это именно сон, потому что французское «le rêve» можно перевести как «сон» и как «мечта».

В Шестой сонате погружение в сон почти молниеносно, смена состояний не ощутима. Такой сон бывает у детей и при высокой температуре.

Побочные партии в Шестой и Седьмой сонатах чем-то похожи, но в Седьмой — это уже не сон, а бессонница. Тяжелая голова, которая не отключается. Лежа в темной комнате, ты видишь, как светится лоб — твой мозг работает! Несколько часов ворочаешься и идешь к Нине Львовне за снотворным.

Третий обряд: служение Вагнеру.

Это, конечно, от папы. Я смотрел «Песни без слов» Мендельсона, а он поставил передо мной дуэт Эльзы и Ортруды. «Вот самая лучшая музыка», — сказал папа, и мы стали играть в четыре руки.

«Лоэнгрин» еще долго был «лучшей музыкой». Чуть позже я выучил «Смерть Изольды» и играл ее в Одессе[147]. Не мог избавиться от ощущения, что на рояле, как ни крути, получается патока. То ли дело в оркестре…

В «Траурном марше» из «Гибели богов» совсем не звучала литавра. Сыграл этот марш в немецком консульстве, когда умер Гинденбург, и тогда же решил: с транскрипциями покончено! Убежал из консульства прямо в театр, где вечером шла «Раймонда». Вы не представляете, с каким облегчением я играл свою вариацию в III-ем акте!

Вагнера ставить тяжело. У Патриса Шеро «Кольцо» получилось на грани[148]. Все-таки очень скандально… Но очень талантливо.

Надо достичь эффекта кино — чтобы из скалы вырывался настоящий сноп искр. Как это сделать? Вагнер должен быть понятен также, как «Гамлет», — каждое слово. У всех убеждение, что это — сказка, а ведь «Валькирия» — реальная картина, как все здесь кончится. Прежде, чем мы погрузимся в сон, Вотан так простится с каждым из нас — так доверительно. И потом уже воспылает огненное озеро.

Вагнер точнее и поэтичнее Иоанна Богослова. Но все будут зачитываться Апокалипсисом, а про настоящую поэзию забудут.

Самого Вагнера я видел только раз. Все происходило в Голубом гроте. Я был Тангейзером, а Дитрих — Венерой. Конечно, в костюмах Бердслея. За столом, сделанном из сталактитов, Вагнер обедал, а мы должны были развлекать. Что-то ему в моей игре не понравилось, хотя я из кожи лез, чтобы понравиться. Меня в наказание перевели в машинное отделение — я должен был вращать какие-то ручки — освещать грот, приводить в волнение озеро. Но тут я что-то напутал — температура воды упала, и озеро покрылось коркой. Тогда я услышал голос Вагнера. «Он очень виноват! Отправьте его пешком в Рим — чтобы он искупил грехи!»

Это было в 1962-ом году — я собирался на гастроли в Италию. Сон не был вещим — я не так много напутал и даже имел в Риме успех. Но вину перед Вагнером не искупил до сих пор — не продирижировал ни одной его оперой!

Четвертый обряд: построение круга. Первый концерт в Италии — Флоренция. Начинаю с Пятой сюиты Генделя, но «ария с вариациями» еще совершенно сырая. Вместо того, чтобы идти доучивать, — впитываю все, впитываю симметрию! Почти что падаю с ног. Останавливаюсь у каждого собора, изучаю купола. В Ватикане тайком взбираюсь по круглой лестнице, как только узнаю, что архитектор — Браманте. Хотел проверить, прав ли Нейгауз насчет моего черепа. Он, конечно, польстил.

Италия и Греция — самые любимые страны (Россию, конечно, в расчет не беру). После них — Франция, Чехословакия, Япония. Австрия — совершенно особенная. Готов играть там в любом месте — где остановится машина.

Америка — самая нелюбимая. Даже ваш захолустный, малокультурный Борисов — и тот лучше, чем Чикаго[149]. Я ведь в Борисове из интереса играл… но больше не буду, все-таки не самое приятное место.

Конечно, американцы памятник Колумбу не раскусили[150]. Не по зубам. Или не захотели раскусить — ведь не они придумали! Мельников разрушил симметрию и… создал свою. Его дом в Кривоарбатском — абсолютный шедевр, но я бы в нем не хотел жить. Это нескромно.

Фальк посвящал меня в очень высокие материи, что идеально правильное движение есть движение круговое, и что даже небо движется по кругу. «То, что находится под этим кругом, — это внутренность собора. Ты представь себя на вершине купола, то есть в центре круга, только тогда ты построишь фугу», — учил меня Фальк.