Иван Киреевский - Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

• Название: Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
• Автор: Иван Киреевский
• Издательство: Типографія Императорскаго Московскаго Университета
• Жанр: Религия
• Год: 1911

---

ГЛАВА II.

Монахъ, который везъ Александра, во всю дорогу не говорилъ ни слова. На другой день лодка ихъ пристала къ одному маленькому острову Архипелага. Тамъ также стоялъ монастырь, но вмѣсто всего населенія жили нѣсколько монаховъ, занимавшихся рыбною ловлею. На всей поверхности земнаго шара это была единственная точка, имѣвшая прямое сообщеніе съ скалою Св. Георгія.

Молчаливый монахъ вышелъ на берегъ вмѣстѣ съ Александромъ, привелъ его къ настоятелю, которому вручилъ какое-то письмо, и отправился назадъ въ своей маленькой лодочкѣ.

Пробывъ нѣсколько дней на новомъ мѣстѣ, Александръ отправился оттуда, уже въ большой и безопасной шлюпкѣ, на другой островъ, потомъ на третій, и, наконецъ, достигъ твердой земли Греціи.

Но, осматривая родину своихъ предковъ, онъ пораженъ былъ тяжелымъ уныніемъ. „Гдѣ же — думалъ онъ, — гдѣ мой народъ, просвѣтитель вселенной, хранитель Православія, образецъ образованности?” Напрасно искалъ онъ. Вокругъ него были рабы невѣрныхъ. Но плоды рабскаго униженія были гнуснѣе самаго рабства: обманъ, коварство, разбой, измѣна, спѣсь, подлость, алчность въ корысти, невѣжество, предательство, лукавство, душевная грязь и вонь. И эти варвары — были Греки!

Ни для кого, можетъ быть, такое разногласіе низкой дѣйствительности съ великимъ именемъ не могло быть такъ ощутительно, какъ для него, новаго юноши, который пришелъ на землю прямо изъ чистаго острова. Не одно настоящее видѣлъ онъ въ странахъ и людяхъ; ему все прошедшее казалось присутственнымъ; въ его книгахъ, въ его мечтаньяхъ, древнее и новое было равно близко, равно живо, сливаясь въ одну нераздѣльную картину міра, въ одну недослушанную сказку о Царѣ земли и его приключеніяхъ.

Однако, не всѣ слѣды прошедшаго изгладились съ лица нѣкогда славной земли. То же небо, тѣ же рѣки, тѣ же горы, кой-гдѣ живыя развалины, и самая почва земли, составленная изъ праха героевъ. Языкъ измѣнился, но звуки родные, близость сына съ отцомъ. Даже въ самомъ народѣ, не смотря на мерзость его униженія, еще сохранились нѣкоторые признаки прежняго достоинства. Часто неожиданно, посреди невѣжества, вспыхивала чистая любовь къ прекрасному; изъ глубины варварства вдругъ блестѣло какое-то врожденное сочувствіе съ высокимъ, а въ трудную минуту неустрашимость и рѣшительность. Нѣтъ! несовсѣмъ еще погибъ народъ; въ немъ живо еще зерно воскресенія: его святая глубокая привязанность къ вѣрѣ. Это чувство, для понимающаго, имѣетъ значеніе богатое: вѣрный залогъ неисчислимыхъ силъ, ожидающихъ пробужденія, силъ неодолимыхъ, только прикрытыхъ цѣпями, зарытыхъ въ невѣжествѣ, забытыхъ равнодушными, посторонними зрителями, безсмысленными клеветниками погибающаго.

Но въ это время въ Греческомъ народѣ особенно замѣтно было еще новое, необыкновенное напряженіе, ожиданіе чего-то неопредѣленнаго, небывалое нетерпѣніе противъ своихъ повелителей, между собою странное, неусловленное согласіе, мгновенная догадливость безъ объясненія. Часто на площади или на улицѣ, собравшись въ толпу передъ окнами своихъ господъ, они пѣли какія-то новыя пѣсни про запрещенную любовь къ отечеству, про сладость мщенія, про торжество креста, про счастіе независимости, и все это вмѣстѣ съ прямыми, восторженными проклятіями невѣрныхъ. А невѣрные властители ихъ равнодушно слушали музыкальные звуки, не понимая словъ, и безпечно курили табакъ, любуясь согласнымъ пѣньемъ своихъ рабовъ.

Тогда Александръ началъ догадываться, о какомъ великомъ дѣлѣ говорилъ старецъ на островѣ.

Но странное устройство человѣческаго сердца! На островѣ Александръ страдалъ желаніемъ отъѣзда; уѣхавъ, онъ мучился мыслію объ островѣ. Какъ будто далекое ближе къ душѣ, чѣмъ близкое; какъ будто мысль сильнѣе привлекается отсутствующимъ, чѣмъ окружающимъ настоящимъ.

Но чувства его къ Еленѣ были еще непонятнѣе. Вмѣстѣ съ нею провелъ онъ всю жизнь отъ самаго дѣтства, и съ перваго дѣтства до послѣдняго часа разлуки онъ любилъ ее одинакою тихою любовью, тѣмъ свѣтлымъ стремленьемъ сердца, которымъ любятъ сестру, друга, прекрасное созданіе Творца. Но въ минуту прощанья, мысль: „можетъ быть навсегда!” вдругъ раскрыла передъ нимъ незамѣченныя прежде сокровища ея существа. Какъ будто повязка снялась съ его зрѣнія. Тутъ въ первый разъ испыталъ онъ новое чувство: въ первый разъ понялъ, что въ любви прекраснаго созданія есть счастіе невыразимое; что есть другая краска для жизни; что въ согласіи душъ есть существенность теплая, полная для души; что, можетъ быть, вся жизнь на землѣ не стоитъ одной минуты этого согласія; что для одной души, для одного любящаго созданія, между всѣми милліонами другихъ существъ, есть только одна другая душа, одно другое созданіе, ему вполнѣ отвѣчающее; что эта единственная — теперь передъ нимъ, теперь подаетъ ему руку и, можетъ быть, въ послѣдній разъ, и онъ самъ легкомысленною прихотью разрываетъ это прекрасное, теперь близкое, неуловимое послѣ, это таинственное счастье, Самимъ Богомъ для нихъ приготовленное.... Всѣ эти думы, не раздѣляясь на мысли, но вмѣстѣ, какъ одно чувство, легли ему на сердце тяжело и сладко, и онъ прощался съ Еленой, самъ не понимая для чего. Еще одно мгновенье, онъ готовъ былъ остаться. Но новость чувства смутила его. Безъ мысли продолжалъ онъ начатое. Шелъ къ лодкѣ, какъ будто къ мѣсту казни; голова его кружилась, память замерла, сердце упало, но не меньше того онъ уѣхалъ.

Есть глубокая, еще неизслѣдованная тайна въ нѣкоторыхъ минутахъ человѣческой жизни. Отъ чего, напримѣръ, минута перваго свиданья кладетъ иногда рѣзкое, неизгладимое клеймо на всѣ будущія отношенія двухъ людей? Отъ чего въ минуту смерти человѣкъ видитъ въ протекшей жизни своей то, чего никогда не видалъ въ ней прежде? Отъ чего иногда въ минуту душевной пустоты и разсѣянности, вдругъ, ни откуда, является человѣку желанная мысль, которую прежде онъ долго и напрасно искалъ въ постоянныхъ трудахъ размышленія? Отъ чего въ минуту сильнаго горя, вдругъ иногда мысль отрывается отъ своего предмета, разбѣгаясь, увлекаясь самыми мелочными явленіями, забавляясь игрою свѣта на зелени, шумомъ вѣтра, переливами тѣней, узорами мороза на стеклахъ, стукомъ колесъ по мостовой, жужжаньемъ мухи?

Но минута прощанья особенно богата сердечными откровеньями. Часто не подозрѣваетъ человѣкъ, какія блага хранятся вокругъ него, и съ удивленіемъ узнаетъ объ нихъ только въ тотъ часъ, когда долженъ сказать имъ: прости! Сколькихъ чувствъ, сколькихъ понятій, сколькихъ радостей лишился бы онъ, еслибъ не зналъ утратъ, или не боялся ихъ! Можетъ быть, для того въ здѣшнемъ мірѣ все такъ перемѣнчиво, такъ не твердо, такъ неуловимо-минутно, что сердце человѣческое не умѣетъ цѣнить вѣрнаго, наслаждаться неизмѣннымъ и вѣчнымъ, какъ только больной чувствуетъ цѣну здоровья, и, только выздоравливая, наслаждается этимъ чувствомъ, и забываетъ здоровый. Опять законъ предустановленнаго разногласія души съ жизнію…

Объѣхавъ всю Грецію (такъ называлъ Александръ Европейскую Турцію, по старой памяти), осмотрѣвъ все замѣчательное на землѣ и на островахъ, онъ особенно старался вникнуть въ жизнь посѣщаемыхъ имъ людей, принять участіе въ ихъ занятіяхъ, оцѣнить причины ихъ дѣятельности, смыслъ и характеръ трудовъ, цѣли ихъ стремленій, и больше всего: понять то основное чувство, которое каждый носитъ въ глубинѣ души, какъ общее слѣдствіе его борьбы съ жизнію, какъ итогъ бытія. Но здѣсь всѣ ожиданія его были обмануты. Вмѣсто сочувствія съ жизнію людей, въ сердцѣ своемъ нашелъ онъ къ нимъ только чувство сожалѣнія. Поступки ихъ казались ему безпричинными, мысли недодуманными, намѣренія смѣшанными, чувства невѣрными, жизнь изорванною, взаимныя отношенія то жалко безразсудными, то страшно предательскими.

Но не всѣ же люди въ этомъ искаженномъ положеніи (думалъ онъ), и съ этою мыслію отправился въ Константинополь, чтобы тамъ сѣсть на корабль и плыть на Западъ. Но въ Константинополѣ прежде всего пошелъ онъ къ патріарху получить отъ него благословеніе.

Къ удивленію Александра, патріархъ уже былъ предувѣдомленъ объ немъ. Впрочемъ, Александръ не меньше удивленъ былъ и его необыкновенною простотою обращенія, посреди всеобщей напыщенности Грековъ. Онъ принялъ его въ особой комнатѣ, съ большимъ участіемъ разспрашивалъ объ островѣ, говорилъ о Греціи, о Европѣ, далъ нѣсколько полезныхъ совѣтовъ, и между прочимъ сказалъ: „По несчастію, твоя правда, сынъ мой! Человѣкъ искаженъ въ нашемъ бѣдномъ отечествѣ; но въ просвѣщенныхъ земляхъ онъ не лучше. Такихъ людей, такой жизни, какъ у васъ на островѣ, не найти нигдѣ! Впрочемъ, посмотри самъ; опытъ убѣдительнѣе. Да! и въ другомъ замѣчаніи ты не ошибся: только, кажется, въ народѣ нашемъ готовится что-то новое, есть какое-то броженіе, которое предвѣщаетъ перемѣну... Но я не знаю, радоваться ли этому, или бояться? Если что будетъ, то будетъ не безъ крови; а кто знаетъ, на пользу ли? Прежде всѣхъ наружныхъ перемѣнъ, я желалъ бы видѣть перемѣну внутреннюю, которая возможна при всѣхъ обстоятельствахъ и, можетъ быть, даже и легче при тяжелыхъ. Но, авось, Богъ не оставитъ Своего народа, который и безъ того много, много страдалъ! Видишь ли: вся бѣда отъ того, что просвѣщеніе теперешнее выросло подъ вліяніемъ ереси. Отъ того заронилась въ него ложь, а ложь привела къ невѣрію. Что-жь вышло? Истина и умъ стали врагами. Чего тутъ ждать? Но самъ увидишь! Ахъ! не то бы было, если бы нашу православную Грецію не задавили невѣрные! Все воля Божія: Онъ знаетъ лучше, куда и какъ вести человѣка и человѣчество! Наше дѣло только молиться, чтобы Онъ смягчилъ праведный гнѣвъ Свой и помиловалъ Свой бѣдный народъ. Впрочемъ, мы страдаемъ, мы убиты; но святое дѣло, но святая Церковь — она жива и будетъ жить. Не одни мы православные: подлѣ насъ есть братья наши, которые составляютъ великое государство, богатое надеждами. Прежде и они задавлены были невѣрными; но теперь проснулись, отдохнули, и для человѣчества готовится у нихъ новая судьба. Правда, и къ нимъ уже нашли дорогу ослѣпленіе, ереси и заблужденія невѣрія, и у нихъ уже святая правда и умное просвѣщеніе начинаютъ приходить въ разногласіе; но Провидѣніе не обманетъ: придетъ время, Оно пошлетъ имъ людей, которые поймутъ истину, и тогда все перемѣнится. Тогда, можетъ быть, и намъ можно будетъ надѣяться воскреснуть для жизни.... Если же у насъ случится что-нибудь прежде.... тогда я прошу Бога объ одномъ: чтобъ далъ мнѣ умереть, исполняя долгъ мой, и умереть съ надеждою, не видавъ обмана и новой гибели моего народа!”