Олег Татарченков - Высоко над уровнем моря

• Название: Высоко над уровнем моря
• Автор: Олег Татарченков
• Жанр: О войне

Роман «Высоко над уровнем моря» рассказывает об Афганской войне в период вывода советских войск из ДРА через призму судеб простых солдат — вчераших школьников, студентов и «пэтэушников». Повествует о том, как сложилась судьба у тех, кто выжил на той войне.

---

— Чего е…к раскры! Стреляй, мудак!

Очереди костенкинского автомата глушат ухо. Черт с ним, с ухом, ухо заживет…

Нет, черт, стрелять из положения лежа не получается. Придется стоя. Я не Геракл, чтобы прицельно шмалять из тяжелого ротного пулемета от живота, но другого выхода нет. Даю первую короткую очередь — пристрелочную, вторую, третью…

Стреляя, бреду по пояс в снегу, пытаясь найти более-менее ровное место с небольшим снежным покровом. Интересно, куда делись остальные наши? Кажется, что остался один в этой снежной круговерти, только верный оруженосец Костенко перебирает ногами рядом, не прекращая лупить из автомата в белый свет, как в копейку. Впрочем, его первый номер стреляет не намного прицельнее…

Над головой пролетает трассер. Инстинктивно ныряю рыбкой вперед и, больно ударившись локтем, наконец-то обнаруживаю искомую точку опоры для сошек. Теперь можно бить точнее.

У «духов», как и у нас, ленты набиты патронами в пропорции один трассер на три обычных. Так удобнее корректировать собственный огонь. Но у того, что лупит как раз напротив меня, патроны все трассирующие. Это, конечно, на психику давит сильно, но зато демаскрирует пулеметчика. Ну и дурак ты, «дух» — я тебя в два счета обнаружу…

Та-а-а-к, чуть левее… Вот она, точка, откуда, как из мешка, сыплются стрелы пулеметных очередей… А вот теперь огонь!!!

Бью длинными. Ствол пулемета то и дело от отдачи взлетает вверх и его, как строптивого скакуна, приходится укрощать, возвращая на место. Наваливаюсь всем корпусом вперед, чтобы зафиксировать сошки — тогда ПК держится ровнее.

Чуть левее заработал еще один пулемет. Это наверняка Грачев. Теперь мы на пару этого «духовского» пулеметчика точно в рай отправим. В два ствола прочесываем кусок белесой пелены из снега, из которой в нашу сторону летели трассы. Замолчал, гад… Завалили или поменял позицию?

Рядом со мной отчаянно лупит из автомата Костенко. По всем правилам стрельбы он должен лежать справа от меня, как и положено второму номеру. А этот змей строился слева. И теперь осыпает отстрелянными гильзами.

— Ленту давай!

Не слышит, увлекся, враг…

Лягаю его ногой. Костенко поворачивает ко мне свою красную морду: глаза — как щелки, лицо яростно перекошено, на кончике носа — капля. Все это с дурацкой закономерностью отпечатывается в моих мозгах. Всегда так — запоминается всякая чепуха. Интересно, неужели и у меня такая же рожа?

— Ленту давай!

Костенко ловко перемахивает через меня, несколько секунд снимает с себя пулеметную ленту, которую он намотал на себя крест на крест, словно революционный матрос, и — вставляет в лентоприемник новую металлическую змею.

Снова пулемет плюется смертью в снежную круговерть.

Рядом грузно проседает снег. Инстинктивно вжимаюсь в землю и только тогда поворачиваю голову: рядом плюхнулся наш взводный, гвардии старший лейтенант Орлов. «Орел ты, лейтенант Соколов! — Я не Соколов, товарищ генерал! Я — Орлов! — Все равно! Сокол ты, Орлов!» Дежурный прикол нашего взвода.

— Возьми левее! — кричит мне взводный чуть ли не в самое ухо. То самое, что пытался мне попортить свом тарахтением «второй номер», — Они позицию сменили! Не видишь, что ли?

Я ничего не отвечаю, меняю прицел. Как же, увидишь что — нибудь в этом снежном поносе… Даю поправочку.

— Прочесывай от этой точки влево — вправо на три — четыре метра! — продолжает командовать Орлов, — Сектор стрельбы не расширяй — своих зацепишь: сейчас рота наверх поползет. Стрельбу прекратишь, когда увидишь зеленую ракету в своем направлении. Понял?

Чего тут непонятного? Я глянул на Костенко: толковый ефрейтор еще одну ленту приготовил. На всякий случай.

Лейтенант еще с минуту полежал рядом с нашим пулеметом, потом отполз. На атаку наш героический взвод вдохновлять.

А я стреляю. Длинная очередь. Поправочка. Три коротких, снова длинная. Мое дело маленькое, солдатское. И мыслей в башке нет никаких. Даже той, которая просто обязана появиться: неизвестно, сколько мы еще пролежим на снегу, поэтому нужно приказать набивать патронами пустую ленту, а не шмалять из автомата у меня под боком.

Бью теперь только короткими. В груди — холодная ярость, голова чистая, мысли в ней текут ровненько, как трассера. Сволочи, завалили Мухина. И парнишку того, Варегова, тоже. Вашей банды рук дело, знаю. Все равно расплата пришла. Сами напросились. Суки. Рикошетом она к вам пришла. И будет приходить, пока не поймете, что нужно не только грешить, но и каяться. Мы… мы уже начали, поэтому и уходимю А вы?… Мы вас, суки, научим…

Чуть впереди слева взметнулся огненный фонтан. Полыхнуд, как вспышка спички на ветру, погас, оставив после себя шапку дыма. Впрочем, дым я уже не видел — скорее понял, что он должен быть.

Невидимое, но плотное, как стенка, ударило по всему корпусу, опрокинуло. Пулемет в моих руках, кувыркнувшись, выпустил последнюю очередь прямо перед собой.

Я не потерял сознание, нет. Просто получилось, как во время сеанса в кинотеатре: передернул раздолбай — киномеханик пленку и несколько кадров проскочили мимо твоего внимания. Ведь только что лежал на животе и стрелял из пулемета, а теперь лежу на спине, под головой собственная «эрдэшка», перед глазами — по-прежнему обиженная морда Костенко. Только теперь она приобрела еше оттенок встревоженности.

— Ты как?

Дурацкий вопрос. Что ему ответить? Что тело как ватное и блевотина колом в горле стоит?!

— «Духов» униз отохнали! — поведал героический «второй номер». Сейчас мне его белобрысая физиономия кажется роднее всего на свете, — Уси унизу сидят, у сугроби. А ПК наш осколком раздолбало: «духи» «эрэс» пустили. Тоби взрывной волной чуть охреначило…

Интересно, ты-то как, хохол, уцелел? Ведь рядом лежал. Везучий…

Думать мне тоже больно, а говорить и подавно. Поэтому продолжаю изображать чурбана с глазами. Ослепительный свет снега, несмотря на то, что над головой не видать ни солнца, ни неба, режет глаза.

— Спирту будешь?

— …Откуда?… — звуки с трудом пролезают через сведенное судорогой горло, но говорить надо. Надо возвращаться к жизни.

— На прошлой неделе старшине в кишлаке бакшиш помог сробить. Трех баранов. Вот он меня и отоварил.

— Давай…

После глотка спирта меня выворачивает наизнанку. Дубина, забыл, что после контузии пить нельзя?! Но странное дело, полегчало. Делаю еще глоток.

— Как ты его разбавлял: один к трем?

Лицо Костенко становится обиженнее некуда:

— Ты чо? Фифти — фифти, напополам! Еще будешь?

— Хватит…

«Второй номер» (хотя какой, к черту, «второй номер», пулемет-то накрылся!) с серьзным видом закручивает фляжку. Домовитый хлопец. Это про него анекдот сочинили: «А шо ехо пробувать? Сало як сало…»

Скрип шагов. Рядом на корточки присаживается старший лейтенант Орлов, с ним — Вовка Грач с жизнерадостной физиономией. Ему бы уроки оптимизма Костенко давать.

Мой напарник по сражению торопливо отворачивается, пряча за пазухой фляжку со спиртом — как бы не отобрали. Или попросили угостить, что для него почти одно и то же.

— Ты как? — задает тот же костенковский дурацкий вопрос взводный.

После спирта он мне кажется не таким дурацким и я отвечаю:

— Вроде, жить буду…

— Встать сможешь?… Ну, тебе круто повезло! Грач, помоги своему корешу подняться! Топайте в пещеру, отдыхайте. Вы сегодня честно поработали — атаку взвода обеспечили. Ротный к награде представлять будет.

— К какой?! — встрепенулся Костенко.

— К звезде Героя, — покосился на него Орлов.

— Шутите, товарищ старший лейтенант… — лицо полтавского хлопца приобрело еще более обиженное выражение. Хотя, вроде бы, дальше уж некуда.

Обиделся ли мой «второй номер» на подначку или только сделал вид, я не понял. Да и не собирался понимать — были проблемы и посерьезнее. Может, он и вовсе родился на свет с таким выражением.

Выражением «зачем ты, мама, меня на свет родила!» Каждому, кто хлебнул здесь дерьма, такие мысли хоть раз, но приходили в голову. Впрочем, «духов», всерьез сталкивавшихся с нашей героической и непобедимой Красной Армией, любившей орудовать как слон в посудной лавке, такие мысли тоже посещали.

…«Вернусь домой, — сказал как-то Грач, поддавшись философским, совсем не свойственным ему настроениям, — Заделаюсь этим… как их… пацифистом. Буду против войны агитировать. Потому что дерьмо это вонючее. И человек на ней тоже дерьмом становится. Светлого у нас нет, Андрюха…»

Такие мысли мне иногда приходили в голову, но с тем, что я и мои друзья превратились здесь в полное дерьмо, был категорически не согласен.

— Дерьмо, говоришь?! — даже не знаю, с чего это я так разозлился, — Ты у нас, конечно, д, Артаньян, а вокруг тебя пидоры! Ты лучше вспомни про пацана с крестом на шее из «весны-88»! Кто его «Иисусиком» называл, кто заставлял чистить сортир малой саперной лопаткой?! Ты был его самым страшным кошмаром, и если бы не заставил тогда рачсстрелять того «духовского» разведчика, пацан был бы до сих пор жив. Или он от невкусной гречневой каши решил к «духам» сбежать? С крестом — то на шее. И когда его, всего изрезанного, в арыке нашли, кто больше всех орал, что отомстит?!