Присцилла Мейер - Найдите, что спрятал матрос: "Бледный огонь" Владимира Набокова

• Название: Найдите, что спрятал матрос: "Бледный огонь" Владимира Набокова
• Автор: Присцилла Мейер
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Критика
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-521-3

Монография профессора Университета Уэлсли (США) Присциллы Мейер посвящена одному из лучших романов американского периода творчества Владимира Набокова «Бледный огонь» (1962). Автор исследует литературные, фольклорные, мифологические, исторические и научно-философские истоки романа, выявляя разнородные интертекстуальные пласты и описывая механизмы межкультурного обмена и перевода, функционирующие в набоковском тексте. К рассмотрению литературной генеалогии «Бледного огня» привлекается обширнейший художественный материал — исландские саги, эддическая поэзия, поэзия скальдов, древнеанглийская словесность, произведения Шекспира, Макферсона, Бюргера, Гёте и др. При этом в поле зрения автора неизменно присутствуют и другие сочинения писателя, образующие значимый контекст анализируемого романа. Впервые опубликованная в 1988 году, монография входит в число наиболее ярких, эвристически увлекательных и авторитетных работ о прозе Набокова; многочисленные находки и открытия автора были учтены в комментарии к «Бледному огню» в пятитомном собрании англоязычных произведений писателя (1997). Для публикации на русском языке в текст исследования был внесен ряд изменений и уточнений.

---

Отвратительный образ Градуса, следовательно, несет в себе целый репертуар смыслов, по-разному воспринимаемых Кинботом, Шейдом и Набоковым. В представлении Кинбота Градус — политический убийца, который готовится 4 июля «покинуть Земблю для путаного, но неуклонного продвижения через два полушария» (111, примеч. к строкам 120–121). В тот же день Джон Шейд заканчивает первую песнь своей поэмы, которая начинается со слов «Я был тенью свиристеля, убитого…». Кинбот обнаруживает в слове «тень» роковое предвестье смерти Шейда; по его мнению, сила, которая движет Градусом, — это «магическое действие самой поэмы Шейда… Никогда еще неизбывный ход судьбы не имел столь чувственного оформления» (129, примеч. к строкам 131–132).

По отношению к Шейду Градус выступает воплощением слепого рока: стрелок, очевидно, целился в судью Гольдсворта, соседа Шейда, на которого поэт оказался похож внешне. Кроме того, Градус представляется знаком ожидающей каждого неизбежной смерти. Этот смысл просвечивает и в заключительных словах Кинбота о том, что «более крупный, более почтенный, более умелый Градус» рано или поздно «позвонит у [его] двери» (286).

Это «градуальное» приближение Градуса соотносится Кинботом со стилем словесного выражения:

Мы будем постоянно сопровождать Градуса в мыслях, пока он совершает путь из далекой Зембли в зеленую Аппалачию, на протяжении всей поэмы, следуя путем ее ритма, проезжая мимо на рифме, выскакивая за угол переноса, дыша с цезурой, слетая прыжками к подножию страницы со строки на строку, как с ветки на ветку, прячась меж двух слов… возникая заново на горизонте новой песни, неуклонно приближаясь в ямбическом марше, пересекая улицы, поднимаясь с чемоданом на эскалаторе пятистопника, сходя с него, садясь в новый состав мыслей, проникая в вестибюль гостиницы, гася лампу на ночном столике, меж тем как Шейд вычеркивает слово, и засыпая, когда поэт откладывает на ночь свое перо (74, примеч. к строке 17).

Так в образе Градуса концентрируются поэзия, политика, судьба и смерть. Его имя связано с gradus ad parnassum, учебником риторики и метрики[104]. Для Набокова gradus ad parnassum — это компендиум потенциальных литературных клише, ибо не может существовать учебное пособие, направляющее шаги (gradus) поэта к вершине, на которой обитают музы. В предисловии к «Под знаком незаконнорожденных» (роману о стилистической заурядности тирании) Набоков говорит, что «смерть — это всего лишь вопрос стиля, простой литературный прием…» (202).

Кинбот — исследователь северного фольклора, в Зембле он читал на эту тему лекции, а в американском университете получает место преподавателя литературы. Земблянский фольклор строится из довольно легко опознаваемых фрагментов скандинавских «Эдд», финской «Калевалы», «Слова о полку Игореве» и «Оссиана» Макферсона, а также из произведений короля Альфреда Великого[105]. Примечания Кинбота к поэме Шейда пропущены сквозь тенденциозную, искажающую земблянскую призму: Кинбот хочет, чтобы Шейд в своей поэме обессмертил Земблю, — название страны удачно соединяет исследования в области XVIII века, которыми занимается Шейд, со славянскими и прочими северными связями Кинбота. Сама поэма Шейда и тот мир, который она описывает, Кинботу безразличны. Уехав из Нью-Уая, он ни разу не обращается к материалам библиотек — источнику объективной истины, трансцендируюшей субъективное «я». Поэтому создаваемая им северная страна оказывается лишь отражением его души; затронутый влиянием макферсонизма, этот мир «мужественных утех» испещрен ложными этимологиями и псевдоученостью. В этом смысле нарисованный Набоковым портрет Кинбота как плохого читателя является пародией политизированного чтения литературного текста.

Приведенные примеры часто используются в качестве доказательств крайнего снобизма Набокова. В действительности они говорят об обратном: следующий виток спирали включает пародию писателя на самого себя. В Кинботовом методе чтения поэмы Шейда, аналогичном тому, как излагает исторические события автор «Слова…» и как изобретает древние кельтские песнопения Макферсон, Набоков представляет собственный литературный проект как пародию этих тенденциозных искажений. В «Твердых суждениях» он признается, что, «изобретая Кинбота, переиначивал [свой] опыт»[106]. Комментарий Кинбота в «Бледном огне» сделан по образцу набоковских комментариев к «Слову о полку Игореве» и к «Евгению Онегину» (где Набоков также прослеживает свою судьбу к ее истокам, перетолковывая историю в личном аспекте и, подобно Джойсу в «Поминках по Финнегану», интерпретируя ее на новый лад).

Кинбот приводит в «Бледном огне» генеалогию Карла Возлюбленного; Набоков в комментарии к «Слову о полку Игореве» излагает родословную Игоря, а в «Других берегах» — свою собственную. Комментарий к «Слову…» содержит карту Северной России; Кинбот рисует Шейду план своего дворца в Онхаве; Набоков включает в «Другие берега» карту родового имения в Выре под Петербургом. В «Слове о полку Игореве» можно отыскать историческую и культурную, а также географическую карту королевства Набокова. В «Бледном огне» северные предания, пародийно преломившиеся сквозь безумную призму Кинбота, используются «более крупным, более почтенным, более умелым» Набоковым в качестве подобной карты.

В отличие от Кинбота, Набоков адресует нас не только к вымышленному, но и к реальному, документально зафиксированному миру. Чтобы определить угол искажения, вызываемого набоковской кристаллической призмой, следует изучить широкий круг текстов; тщательно собирая мельчайшие, хитроумно спрятанные, взаимосвязанные детали, мы сможем восстановить эволюцию важнейших для Набокова культур — русской и англо-американской — от одной исторической или литературной вехи к другой.

Автор «Слова о полку Игореве» виртуозно фиксирует историческое событие (хотя его точка зрения отнюдь не беспристрастна) и таким образом приводит в движение историю русской литературы. Кинбот синхронизирует окончание Шейдом первой песни его поэмы и приготовления Градуса перед отъездом из Зембли; оба события происходят 4 июля, в официальный день рождения Соединенных Штатов Америки, ставших для автора «Бледного огня» приемной родиной. Скрытые отсылки к «Слову о полку Игореве» вводят славянскую поправку в набоковские литературно-исторические координаты.

Весь этот проект предстает пародированием концепции подсознательного: критик-детектив, подобно психоаналитику, должен сделать явным глубоко скрытый пласт индивидуальных ассоциаций. Набоков утверждает, что эти ассоциации спрятаны не в подсознании, а в текстах, в истории. Набоковские принципы литературного творчества предполагают необходимость всеобъемлющего сознания, которое создавало бы систему связей, структурирующих вселенную с целью трансцендировать травму и найти красоту в трагедии.

Вот почему Набоков в своих комментариях и предисловиях сообщает врачу все необходимые сведения — он указывает градус отклонения своего индивидуального представления об истории и документирующих ее текстах, воплощенного в его творчестве, от реальной истории и от документов как таковых. Комментарии устанавливают призму, с помощью которой Набоков претворяет исторический материал в искусство. Присутствие в «Бледном огне» «Слова о полку Игореве» свидетельствует о том, что роман Набокова содержит косвенное отражение культурной автобиографии автора, соединяя его русское наследство со скандинавскими и кельтскими мотивами европейской истории. В первой же фразе комментария к «Слову…» присутствует скрытая отсылка к этой автобиографии: Набоков называет точную дату начала рокового похода князя Игоря (23 апреля), — однако умалчивает о том, что сам родился именно в этот день.

3. АНГЛОСАКСЫ: КОРОЛЬ АЛЬФРЕД ВЕЛИКИЙ

Доброму земблянскому христианину внушают, что истинная вера существует не затем, чтобы снабжать его картинками или географическими картами…

Чарльз Кинбот (Бледный огонь, 208, примеч. к строке 493)

Thou, by Thy strong holiness drivest from far
In the way that Thou wiliest each worshipping star;
And through Thy great power, the sun from the night
Drags darkness away by the might of her light.
The moon, at Thy word, with his pale-shining rays
Softens and shadows the stars as they blaze,
And even the sun of her brightness bereaves
Whenever upon her too closely he cleaves.

(King Alfred. A Psalm to God)[107]

Если в поисках истоков своего русского наследства Набоков обращается к самому началу русской литературы — созданному в XII веке «Слову о полку Игореве», то свои английские культурные корни он локализует в кругу сочинений короля Альфреда. В конце IX века Альфред Великий, «родоначальник английской прозы»[108], перевел наиболее значительные произведения своего времени на англосаксонский язык, заложив тем самым основу британской литературы.