Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

• Название: Судьба драконов в послевоенной галактике
• Автор: Никита Елисеев
• Жанр: Фэнтези

---

– Труба трупа, – непонятно сказал Георгий Алоисович.

– Ага, – подтвердил Куродо, – кому-то здесь остаться…

Рраз – это был словно бы взрыв кучи дрожащего студня – семь? – нет, куда там – больше, девять, двенадццать щупалец выстрелили, вырвались в нашу сторону.

– Ну и вонь, – сказал Валентин Аскерханович после того, как обугленные, черные, извивающиеся от боли щупальца, задевая своды пещеры, воротились обратно в тело пещерного – набираться сил, возрождаться для новой жизни, для нового броска.

Я положил огнемет на землю.

– Ладно, – сказал я, – я постараюсь взять его за грудки.

Георгий Алоисович покачал головой:

– Не спешили бы вы.

– Ничего, ничего, – подбодрил Куродо, – здесь никогда ничего нельзя знать наверняка. Может, самое время. Давай…

Я не успел пробежать и метра, как пещерный вспыхнул нестерпимым сиянием, и грохот его трубы почти оглушил меня. За своей спиной я услышал шипение огненных струй; но "отпетые", видимо, что-то не подрассчитали.

Одно из щупалец ахнуло меня по плечу и уползло прочь.

Я упал на камни, встал на четвереньки. Меня вытошнило. На четвереньках, сквозь пещерный гул и гул боли во мне, я пополз к высящемуся надо мной пещерному.

"Он мог убить меня одним ударом, – подумал я, – он мог втащить, втянуть меня в себя, еще полуживого, еще способного чувствовать боль… Он просто играет со мной, как кошка с мышкой. Он играет…"

Удар. Я распластался на коленях, пополз, будто змея.

"Он вобьет меня в пол своей квартиры. Он…" Вонь слизи на камнях, грохот трубы и запах недосожженных щупалец.

"Зачем я ползу? Ведь мне не хватит сил даже подняться, не то что взять его за горло?"

Пещерный, видимо, тоже так считал, потому, наверное, он не добивал меня, а легонько прищелкивал-пощелкивал, валил с ног, если я поднимался на ноги, сшибал на брюхо, распластывал, если я вставал на четвереньки, вколачивал в камень, если я полз на брюхе…

Изо рта у меня текла кровь, и я понял, что это – нутряная кровь…

"Привет, – не подумал я, а почувствовалось мной, всем моим существом прочлось, – отползался…"

…И тогда я увидел вздымающуюся прямо надо мной груду безобразного тела, которое мне надлежало убить, чтобы оно не убило меня…

Я поднялся, перемазанный в грязи, в крови и драконьей слизи. Я встал почти вровень с драконом и протянул руку, чтобы взять его за тонкое вибрирующее горло, из которого рвались трубные звуки. Я тянулся к этой тоненькой перемычке, отделяющей и соединяющей два отвратительные вздрагивающие студенистые полушария, хранящей жизнь этих полушарий.

Я вцепился в склизкое холодное, словно намыленное горло, и в ту же секунду бесшумно, деловито и едва ли не нежно меня обвили щупальца пещерного.

Если бы бревна умели обнимать, они бы обнимали именно так, и никак иначе!

Наступила тишина. Сияющая тишина.

Из меня выжимали жизнь, и я выжимал, капля за каплей, из кого-то, кто сильнее меня, а все равно, а все одно… В наступившей сияющей тишине, где нет ничего – только свет, и боль, и мускульное усилие сдавить, сжать это чужое, выскальзывающее из рук, хрипящее, как и ты, как и ты теряющее жизнь, капающее последними каплями жизни на загаженный пол пещеры, – я услышал четкий голос Куродо:

– Джекки! Дави! Главное – сделал! Дави! Ты – жив, Джекки! Слышишь – жив!

Этот крик решил дело… Что-то лопнуло в сдавленном мною склизком горле, и разом обмякли, отвалились щупальца, и горячим вонючим хлестнуло в лицо, отбросило прочь. Кончились сияние и тишина. Я слышал бульканье и квохтанье. Пещерный лопнул, разорвался ровно посредине, жизнь вытекала из него бурой жидкостью.

Подхватив меня под руки, Куродо и Георгий волокли меня по проходу.

Валентин Аскерханович бежал впереди.

И еще я видел многолапых, топырящихся лягушек, скок-поскоком продивгающихся вместе с нами к сияющему солнцем, теплом, летом, лесом – выходу из пещеры.

Они казались мне уменьшенными копиями того, лопнувшего, уничтоженного мной существа, и потому, наверное, я решил, что это просто-попросту бред…

***

У самого ручья, вернее, небольшой речки, на волнах которой поблескивали, перепрыгивая, искры солнца, я невольно вскрикнул, ибо увидел голую Жанну Порфирьевну.

Она безмятежно и без опаски купалась.

"Отпетые" тоже удивились.

– Жанна Порфирьевна, – сказал Куродо, – мы, конечно, понимаем…Туземцы мочат драконят, туземки работают и вам вроде как ничего не угрожает, но…

– Между прочим. – сказла Жанна Порфирьевна, – тот бородач, которого вы побили, принес мне… батюшки! – Жанна всплеснула руками, – Джек! Что с вами сделали!

Она кинулась ко мне и принялась удивительно ловко и умело раздевать меня, стаскивая липкие склизкие одежды.

– Насквозь, насквозь, – бормотала она, – немедленно мыться, немедленно!

Потрясенный, сбитый с толку и ее наготой, и ее чуть ли не материнскими нежными движениями, я только и смог пробормотать:

– Я весь в говне…

– Вижу, вижу, милый, – успокоила меня Жанна Порфирьевна.

Она помогла мне добраться до воды, и, когда я плюхнулся в прогретую солнцем, чудную, чудесную речку, закричала:

– Трите, трите, трите, вот так наберите горсть песка и трите, стирайте слизь, пока не въелась.

– Жанна Порфирьевна, – заметил Валентин Аскерханович, – вы бы отошли в сторону и оделись, потому что Джек Джельсоминович вместо того, чтобы от гадючьей слизи оттираться, смотрит на вас во все глаза.

А я, и в самом деле, смотрел, смотрел и… трель, трель, какая-то дивная трель раздалась в воздухе вокруг меня, и мне захотелось растаять, расплыться в этой самой речке, в этой текучей воде… под этим небо…бо…боль…

Георгий Алоисович, Куродо и Жанна оттирали, отдирали песком въедающуюся в кожу, твердеющую панцирем слизь дракона.

Я орал от боли. Мне казалось, что с меня сдирают кожу.

– Все… – Жанна Порфирьевна отбросила волосы со лба, – дальше просто бессмысленно… Ну, все. Пристало и пристало.

Георгий Алоисович стряхнул с рук песок:

– Джекки, ты прости, дорогой, но мы слишком долго тебя тащили.

– Мда, – печально согласился Куродо, – будет теперь у тебя, как у черепашки, на спине и на груди – панцирь.

Я приподнялся, поглядел на Жанну Порфирьевну – было так больно, что я почти не обращал внимания на то, что она так и не оделась.

– Хрен с ним, – выхрипнул я, – зато никакая падла не проткнет.

Я побрел в воду смывать песок.

– Джек Джельсоминович, – услышал я голос Вали, – вы только не утоните!

Я отмахнулся, дескать, ну вас…

Я бултыхнулся в воду и поплыл.

Боль растворялась, расплывалась в реке.

Я выбрался на берег, потрогал сделавшуюся твердой, будто покрытую пластинами, роговыми, плоскими, кожу…

– Ух ты, – сказал я шутливо, – какая штучка. Вроде как неснимаемая кольчуга…

Жанна Порфирьевна уже оделась и вновь приобрела свой обычный строгий вид – не то классной дамы, не то квартуполномоченной.

– Джекки, – строго сказала Жанна, – возьмите полотенце и как следует, насухо вытритесь, может, все-таки сотрете кольчугу?

Я взял полотенце и принялся растираться изо всех сил.

– Может, пластиночки можно отколупать, – предположил Валентин Аскерханович, – эвон как они друг против друга, будто плитки шоколада.

– Не болтайте глупости, – сурово прервала его Жанна Порфирьевна, – лучше сбегайте к "автобусу" и принестите одежду.

("Автобусом" Жанна почему-то именовала ракету.)

Валя опрометью кинулся выполнять распоряжение.

Пальцами я подергал пластины.

Они вросли в кожу прочнее, чем ногти; собственно, они и стали теперь моей кожей на груди и на спине.

– Жаль, – сказал я, – что брюхо так не заросло…

Наверно, я все-таки довольно неискренно это сказал, потому что Куродо взялся меня успокаивать.

– Одноглазый, – сказал он, – да ты не расстраивайся – все подземные девахи от панцирных тащатся – вон как на тебя Жанна Порфирьевна уставилась.

– Да, – постарался я пошутить, – но мне кажется, в ее взоре больше жалости, чем вожделения.

– Еще бы нет, – невесело усмехнулась Жанна, – теперь вас всенепременно выберет дракон. Просто "отпетому" может повезти, но панцирному…

Тем временем вернулся Валентин Аскерханович с моей одеждой и отрапортовал:

– Жанна Порфирьевна, ваше задание выполнено! Спешу заметить, что у самого, как вы выражаетесь, "автобуса", громоздится узел, мохнатый, косматый, – и он, понимаете ли, шевелится.

– Юноша, – важно спросила Жанна Порфирьевна, – вы, я надеюсь, не развязывали узелочек для того, чтобы посмотреть, что же в нем шевелится?

– Никак нет, – заулыбался Валентин Аскерханович, – я испугался и тотчас же убежал…

– Это – правильно, – кивнула Жанна, – это – верно… Я же говорила вам… Бородач, которого вы побили…

Я одевался. Про себя я отметил, что мне стало тяжелее носить самое себя, но зато увереннее, прочнее…