Александр Проханов - Скорость тьмы

• Название: Скорость тьмы
• Автор: Александр Проханов
• Издательство: Книжный Клуб Книговек
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-4224-0132-1

Это книга о Творце, поднявшем в небо истребитель пятого поколения. О величии и падении России прошлой и о людях России новой. О стране, которую пытались растоптать, но она поднялась вопреки стараниям недругов. О далёком небе, влекущем раненую Россию, желающую узреть «рай небесный». О грешной русской земле, прекрасней которой нет на свете.

Этот роман о силах света, стремящихся поднять со дна погубленную Россию, о метафизике тьмы, ставшей на пути русского Чуда. О битве Света и Тьмы, что идёт в душе каждого героя. О Людях-Творцах, которые восстают против Тьмы, чтобы поднять на крыло самолет русской истории.

Кто же выиграет в столкновении? Кто быстрее, Тьма или Свет?

---

Перед тем, как начаться набережной, потянулся золотой пляж, полный людей. Из прибрежной воды торчали головы, в брызгах взлетали руки. Ратников, не сбрасывая скорость, шел вдоль пляжа, накрывая бурунами пловцов, смывая волной беспечных лежебок, чувствуя за спиной вопли, проклятья, кашель захлебнувшихся купальщиков.

От берега отлетел гидроцикл с двумя спасателями в ярких оранжевых жилетах. Стал догонять яхту. Передний спасатель, верхом в седле, махал кулаком, что-то кричал, желал остановить яхту. Ратников сделал вираж, направив волну в догонявший гидроцикл. Тот взмыл на воздух, задний спасатель слетел с седла, ухнул в реку, качался, как поплавок, в оранжевом жилете, размахивая руками.

— Юрий Данилович, дайте мне управление. Будет беда, — попросил Лексеич, укоризненно покачивая головой, — Могут нас за это прищучить.

— Кто кого прищучит! Похлебают у нас водичку! — он все-таки уступил штурвал капитану. Вышел на палубу. Уцелевший в седле спасатель шел у самого борта, матерился, делал знак, останавливающий яхту.

Увидел Ратникова, вгляделся, видно, узнал и, махнув рукой, отвернул. Пошел назад подбирать оставшегося на водах товарища.

— Так то лучше, — пьяно ухмыльнулся Ратников.

Яхта сбросила обороты. Плавно, едва рокоча двигателем, шла вдоль каменной набережной с гулявшей толпой, мимо белых, ампирных зданий, мимо сбегавших к воде ступеней. У воды, отражаясь алым размытым пятном, клубились ряженные, — в красных сарафанах, кокошниках, в размалеванных масках. Играла гармонь, косолапо, на задних лапах ходил медведь. Ратников узнал эту шумную ватагу, среди которой скакал лихой скоморох, неистовый, злой и веселый, о чем-то предупреждавший Ратникова, суливший ему беду и бесчестье, замахнувшийся на Ольгу Дмитриевну, то ли деревянной ложкой, то ли разбойным кистенем. Ему вдруг захотелось оказаться среди этой гульбы, окунуться в гам, визги, огненные сарафаны, плещущие стеклянные бусы. Забрать на яхту скомороха, гармониста, медведя и всей этой громогласной и дикой ватагой поплыть по Волге, как плавали его предки, загулявшие пароходчики и купцы.

— Лексеич, давай чалься, — приказал капитану, а сам, с борта стал махать, зазывая ряженных на пристань.

Яхта бережно причалила, и по деревянным сходням, притоптывая, задирая огненные подолы, ахая и повизгивая, пробежали размалеванные женщины, проскакал хохочущий коротконогий скоморох, процокал когтями медведь с оскаленной мордой и мокрыми белыми клыками. Цыган с чернильной бородой дергал зверя за цепь. Музыканты дули в дудки, стучали ложками. Гармонь взревела, и под ее переборы, сиплые басы и рыдающие всхлипы яхта отвалила от пристани и стала удаляться от Углича, обратно, вниз по Волге, среди солнечных берегов и разливов.

— Корабель плывет, аж волна ревет! — вился вокруг Ратникова скоморох. Теперь он был без маски, с наведенными тушью бровями, красными мазками на щеках, с белыми горошками на лбу. Под балаганной расцветкой играли желваки, ходили ходуном злые скулы, торчал утиный нос, и страстно смотрели синие, с бешеным блеском глаза. На голове болтался вислый колпак с бубенцом, косоворотку подпоясывал ременный поясок, — Вот уважил, отец родной, Юрий Данилович. Нас, калик перехожих, бродяжек бездомных принял под свое крыло. А мы-то думали, кто нас возьмет, кому будем петь да плясать! — он ходил взад-вперед на согнутых ногах, раболепствуя перед Ратниковым, но глаза смотрели дерзко, напомаженные красные губы раздвигались в недоброй улыбке, — Чтой-то ты, отец родной, не весел, буйну голову повесил. Али тебя кто обидел, али обманул, али по миру пустил? Не горюй, русскому человеку море по колено. Разгуляемся, развеем грусть-тоску!

Ратникову было странно слушать эту наигранную балаганную речь, но было в ней что-то жуткое и родное, мерзкое и желанное, гиблое и спасительное.

— А где же твоя краля, нигде не вижу! — скоморох смешно тыкал носом по сторонам, — Нетути! Аль сбежала? Куда ее дел, Юрий Данилыч?

— В Волгу бросил, — хмыкнул Ратников, ощутив моментальный толчок в сердце, будто согрешил неосторожным словом, но некогда было замаливать грех.

— Вот и верно, чего с ней вожжаться. Она не для тебя, молодца. Худа, бледна, мореная, как не кормленная. С ней ни детей рожать, ни дрова колоть. Вон наши бабы какие. Бери любую, — хошь Лизку, хошь Катьку. Они тебя заломают, как медведицы, зацелуют, как огонь.

Женщины, услышав свои имена, подбоченились, тряхнули грудью, блеснули на белых шеях стеклянными бусами.

— Тебе, Юрий Данилыч, грех горевать. Твое время, отец родной, пить да гулять. Может, чарку нальешь, а то на ветру больно зябко, — он мнимо ежился, охватывал себя руками, словно защищался от холодного ветра.

Ратников пошел в салон. Достал из шкафа поднос, извлек из бара две бутылки с водкой, хрустальные стаканы. Набросал на поднос мясную нарезку, поставил банки с разносолами. Вынес на палубу.

— Открывай, — приказал скомороху. Смотрел, как тот ловко, острыми, словно у хорька, зубами отгрызает на бутылках пленку, откручивает пробки. Льет в стаканы. Остальные вскрывали банки, сыпали на поднос ломти колбасы и мяса, вылавливали маринованные помидоры и огурцы.

Скоморох раздавал всем стаканы.

— А ну, бабы, Юрию Данилычу, величальную!

Гармонист в картузе ухарски вскинул гармонь, развалил от плеча к плечу малиновые меха, стал сдвигать, выплескивая из гармони мелкие звенящие брызги. Женщины, держа на весу стаканы, окропленные этими брызгами, приоткрыли алые рты, блеснули жемчужными зубами, бедово подмигнули. Запели, приплясывая:

Чарочка моя,
Серебряная,
Кому чару пить,
Кому здраву быть…

Их голоса полетели над водами, отражались от песчаных откосов, рассыпались солнечным блеском, звенели в далеких борах. Их было слышно у рыбачьих костров, в плывущих вдоль берега лодках, на кручах с белоснежными церквями. Ратников держал стакан с водкой. Ему казалось, что вот так, с заливистой песней, алыми сарафанами, красными мехами гармони, они проплывут мимо Рябинска, не приставая к горькому берегу. Пойдут вниз по Волге, до Самары, до Саратова, до Астрахани. По вольной русской реке, в удалой гульбе, во хмелю, забыв о напастях, любя, хохоча, просаживая состояния, вырывая занозу из сердца. По — волжски, по — казачьи, по — ухарски.

Женщины приподняли стаканы, надвинулись на Ратникова:

— Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!

Смотрели счастливо, как он, опрокинув стакан, жадно глотает горький огонь, падающий в самое сердце. Сами выпили, сморщились, плеснули руками, утерлись широкими рукавами. Разом, с обеих сторон, обняли Ратникова, надавили мягкими грудями и поцеловали, оставляя на обеих щеках красные отпечатки. Все выпили. Дали и медведю, который, фыркая, обжигаясь, сглотнул водку, зажевывал ее ломтями колбасы.

— Эх, ма, Холмогоры, Хохлома! — взвился шут гороховый, тряхнув бубенцом, — Пить будем, гулять будем, а война придет, воевать будем! — кинулся в пляс, расшвыривая руки, крутясь на каблуке, падая и вскакивая на упругих ногах. Все сорвались с места, закружились, затопотали на палубе, забили каблуками, распушив сарафаны, визжа дудками, стуча деревянными ложками. Цыган тряс железной цепью, совал медведю в нос соленый огурец. Зверь крутил башкой, увертывался, а потом взревел, встал на задние лапы и стал неуклюже кружить среди бабьего визга и хохота.

Ратников почувствовал, как у него в голове полыхнуло светом, словно над Волгой зажглось второе солнце. Все вдруг стало ликующим и счастливым. Недавняя тьма исчезла. Беды миновали. Вернулись непочатые силы, нерастраченная удаль. Он ахнул, стукнул ногой о палубу, влетел в круг, хлопая в ладони, выделывая коленца. Все расступились, открывая ему место на корме. Он заходил ходуном, залетал гоголем, цепляя под локоть визжащих женщин, натыкаясь на мохнатую медвежью тушу, отмахиваясь от скакавшего вокруг скомороха. В нем ожил забытый, закупоренный дух, который вырывался наружу неистовым танцем, желаньем куролесить.

— Эх, ма! — кричал он, притоптывая, — Холмогоры, Хохлома! — туфли мешали ему. Он сбросил их на ходу, заметив, как одна улетела за борт, канула в пене, а другая исчезла под топочущими бабьими каблуками. Он шлепал босыми ногами по холодной палубе, рубаха его выбилась из брюк, солнце перекатывалось в его голове, озаряло откосы, боры. Пышный безумный ворох в перестуке ложек, свисте дудок, оглашаемый медвежьим рыком, плыл пол Волге, внушая оторопь рыбакам и туристам.

Отдыхали, потные и безумные. Снова пили, пускались в пляс. Скоморох пробежал по корме, нагнулся к бурлящей воде, закричал, что есть мочи:

— Лизка, Катюха, какая рыба, глядите!

Обе женщины поспешили на его зов. Свесились вниз, стараясь углядеть рыбину. Скоморох ловкими, сильными рывками поднял одну за другой и перекинул через борт. Женщины шлепнулись в пенистую воду, их стало относить, их сарафаны пузырились, как пышные маки, женские головы скакали в волнах, словно поплавки, раздавался визг.