Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

• Название: Ночной корабль: Стихотворения и письма
• Автор: Мария Вега
• Издательство: Водолей
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009

Среди поэтов "первой волны" эмиграции - в плеяде Бунина, Ходасевича, Георгия Иванова, Одоевцевой и других - легче всего было "затеряться" тем, кто по каким-либо причинам вернулся в СССР: если эмигранты не могли этого простить Цветаевой, то что говорить о поэтах не столь известных... Среди "затерявшихся" - Мария Ланг, урожденная Волынцева, взявшая псевдоним "Мария Вега", издавшая в эмиграции три сборника стихотворений, не такой уж малой ценой вернувшаяся на родину и дожившая свой век в городе на Неве. Настоящее собрание стихотворений Марии Веги дополнено ее письмами к поэту Светлане Соложенкиной.

---

А теперь – спокойной ночи, уже первый час воскликнул «Ай!». До завтра, надеюсь!

И вот, о ужас, восемнадцатое число! Мы, представьте себе, вдруг очутились в глубоких снегах, не хуже московского. В таком буране я и сама завертелась волчком. Фантастика самая натуральная: Берн пропал! Вчера слева и справа от моста шли огромные белые привидения, мчались мимо стекол, поглотив и город, и реку и Министерский собор, и между привидениями мелькали фонари, но уже не фонари, а то тут, то там, одна-две-три жемчужины. Это было путешествием в стране Грина, между землей и небом.

21 февраля 1973

Ну, и перерыв! Неистово устала от уроков, которые всегда требуют очень большого напряжения. В результате, приобрела головную боль, а вечер ушел на поиски какого-то потерянного адреса, и, посмотрев на себя в зеркало, я увидела зеленоватую личность с запавшими глазами. Тут же явился сосед, торжественно и мрачно заявив, что доллар упал и швейцарские банки не меняют доллары, так что нам осталось, после его ухода, запеть «А нам все равно, а нам всё равно», как неустрашимым зайцам в песне, хотя крах доллара, иначе говоря, пенсии Крылатого и планов, подрезал крыли обоим. Что день грядущий нам готовит – об этом лучше не думать. Сам великомученик Михаил, сын Максимилианов, в своем олимпийском спокойствии, верит, что выиграет в лотерею и тогда купит для Вас квартиру в Москве, поближе к нам.

Целую Вас, моя светлая Светлана, жду писем, стихов – живой воды.

Ваша Вега

37.

7 марта 1973

Какой Вы удивительный человек, дорогой мой Поэт, с Вашей жертвенностью! Боюсь, что если какая-нибудь симпатичная особа пожелает птичьего молока, Вы обегаете все рынки и лавки в поисках этого лакомства, теряя время, силы, пропуская нужные свиданья, не щадя здоровья. Это всё проделывает Ваше золотое сердце, но стоит ли тратить силы на чужие прихоти? Не лучше ли выкроить время, чтобы навестить моих старых ленинградских колдунов, Икара и Клевера? Об Оскаре Юльевиче Клевере я Вам уже рассказывала: только он и никто больше может передать Андерсена в акварелях. Полагаю, что, ознакомившись с ними, Вы, как и я, потом не захотите смотреть ничьих потуг в живописи или рисунке на полную слитность с Андерсеном. Вам непременно надо у него побывать, познакомиться с его друзьями, – ногой слона, скелетом крокодила и «Лягухой», да и вообще соприкоснуться с совершенно особым духом Савинского дома, похожего на музей, в котором хранятся музейные экземпляры, главные из которых – Клевер и мой престарелый Икар. Говорить об Икаре нельзя коротко, а на длинную повесть просто времени нет. Это выходец из затонувшей Атлантиды, проживший удивительную, как сложное вязанье переплетенную событиями и встречами жизнь, свидетель многого, о чем люди пишут, выкапывая документы по библиотекам, не задумываясь над тем, что склеенные по кускам «воспоминания» дадут нечто, вроде тех портретов, которые французская полиция составляет «по описанью»: «высокий лоб», «косые глаза» и прочие детали лица, которое, нарисованное, совершенно не схоже с настоящим. Когда сыщики бегают с таким портретиком в кармане, тот, кого по нему разыскивают, спокойно проходит мимо, неузнанным. Вся жизнь Икара, будь то театр, петербургское «Кривое зеркало», буквально его творение, вместе с Евреиновым (тоже выдающийся человек) или театр Маринетти в Италии, или страшная судьба в Париже, где он «играл», при самых фантастических обстоятельствах, невероятные роли, как будто творил сказки и превращался в сказочных героев, – вся эта книга жизни, – не может и не должна исчезнуть! Поймите меня правильно, я Вам его не навязываю, сами же Вы не пожалеете, что заглянули в этот страной и печальный мир. Напишите ему, что Вы та самая Светлана, о которой я так много говорила ему и Клеверу, и принесите ему ворох стихов. Он понимает и любит. Если он успеет подготовиться к встрече, будут и свечи, и кофе, и веера XVIII века, и маска Арлекина из Comedia del Arte.

На этом пока останавливаюсь, но удивительную повесть об Икаре еще продолжу, как-нибудь в другой раз. Крепко Вас целую огромный привет от Михаила Максимилиановича, верящего, что именно потому, что «у судьбы мы встречи не просили», она нам ее и пошлет.

Ваша Вега

38.

11 апреля 1973

Дорогая Светлана, наконец-то!!! Мы терялись во всяких мрачных предположениях, опасаясь, что, лишившись снятого угла. Вы живете под зонтиком, свернувшись улиткой от «вертикулита», и пишете стихи о бродягах. Но, благодарение небу. Вы вновь обрели крышу над головой! С наслаждением гуляю с Вами по Москве и по квартире, описанной с подлинным искусством. Вся она живая, включая кошку. Вот, кстати, еще одна общая черта: все звери всегда ко мне идут и не отстают. Так, однажды в горах, в кафе «Флорида», где внутри, за стеклянной стеной, – сплошной сад, с экзотическими деревьями и роскошными попугаями, как огромные хризантемы, вдруг один громадный попугай, огненный и синий, узрев меня с высоты своей ветки, полетел к стеклу и стал ко мне рваться, от досады долбя клювом запертую дверь, хлопая крыльями и очень смеша публику.

Таких случаев с самыми фантастическими зверьми у меня целая коллекция, включая обезьянку в зоопарке Парижа, перебежавшую через большую клеть, где их сидело штук двадцать, прямо ко мне, и начавшую мне отвешивать поклоны, к великой радости мальчишек, которые не преминули закричать, что обезьяна узнала родственницу…

Крылатый в восторге от присланного Заболоцкого, к чему я присоединяюсь, аплодируя этому прекрасному поэту, которого, конечно, более или менее знала, но «Снежного человека» судьба пронесла мимо меня. Относительно Николая Рериха и опять же Крылатого: он лучше нас с Вами знает Рериха, так как немало побродил по его великолепному музею в Нью Йорке. Он рассказал мне об автопортрете, где Рерих изобразил себя в одежде члена Белого Братства, в котором состоял… Я же знаю картину Рериха, которая в детстве произвела на меня большое впечатление. Это была башня, поднимавшаяся ниоткуда среди пустого, синего неба с луной наверху. На площадке стояли человечки, они были темно-коричневые, в колпаках, и все протягивали одинаковым жестом сухонькие ручки как-то вбок. Картина называлась: «Мехески, лунный народ». Никогда в жизни никто ничего не мог мне объяснить по этому поводу, даже такой эрудит, как С. К. Маковский, прекрасно знавший Рериха и имевший в Париже чудный альбом репродукций с его тибетских картин, изданный в Америке. Этот альбом гостил у меня целый месяц, но мехесков в нем не было.

Мы искренне веселились, читая описания «вечера поэзии» у Евгении Александровны, когда пиит с лихо задранной штаниной зачитал Вас своими творениями. Так как у меня на Ваши юморески всегда находится эхо, не могу не рассказать, как однажды, в Париже, опозорилась. Собрались поэты, в том числе остроумнейший и остроязычный старый сатирик, Мятлев, племянник того самого знаменитого Мятлева, которого все знают и поныне, как автора «Мадам де Курдюкофф» и «Фонарики-сударики». Пришел совсем некстати «на огонек» и некий скучный человек, мрачно погрузившийся в чаепитие. И вдруг этот непрошеный гость важно заявил, что прочтет нам «Заклинание» и завыл:

Шесть, одна, и два, и три…

Обернись и посмотри! –

и так страницы две, гуляя по всем цифрам. Из второго прочитанного им творения я запомнила две строчки, меня погубившие:

А вы смотрели на носок,

Уткнув зонта конец в песок.

Этим кончалось «стихотворение» о роковой женщине, которой «поэт» в роскошном парке тщетно объяснялся в любви. Помолчали, и вдруг Мятлев спросил: «Скажите, что это за странный предмет она уткнула в песок? Я не знаю, что такое “зонтаконец”. Или это особый сорт зонтиков?» Вежливые поэты не дрогнули, но я фыркнула, горячий чай полился у меня через нос, и я зарыдала в салфетку. С тех пор мы все стали называть зонты «зонтаконцами».

Как раз сейчас Крылатый старательно упаковывает хорошенький складной алый «зонтаконец», который мы посылаем Вам ко дню рождения.

В посольстве, куда я подарила одну из Ваших книг, у Вас успех огромный!

24 апреля

Опять перерыв! Решается важный вопрос: Крылатый должен лечь в клинику, на сей раз – по поводу катаракты. Операция 30-го, я, конечно, буду там с ним. Очень мне страшна эта операция, однако, вида не показываю, глушу нервы таблетками. Вероятно, продлится всё это недели две, если всё пройдет благополучно, но я больше верю в три, т. к. надо ведь будет привыкать к очкам. Хирург честно признался, что всё это долго и нудно.

Обнимаем, целуем, любим.

Ваша Вега

39.

15 мая 1973

Дорогая Светлана,

Вчера пришло Ваше объемистое письмо. Радость была пропорциональна количеству строк. Вы нас потрясли описанием грандиозной подготовки к Пасхе, предпринятой Вашей квартирной хозяйкой, вплоть до телячьей ноги, мокнущей в ванне. Эта телячья нога напомнила мне моего флоридского паука: напустив в ванну воды, я собралась влезать, но в воде уже купался черный толстый паук, величиной с чайное блюдце. Я бросилась за помощью к Крылатому, углубившемуся, под лампой, в книгу, и сообщила ему об этом чудовище, на что мой невозмутимый муж, не отрываясь от книги, сказал: «Что в этом особенного? Захотелось выкупаться, ну и купается!», предоставляя мне гнать паука или к нему присоединиться! Раз уж о Крылатом речь, то вот новости: сегодня мы едем к доктору, снимать швы и примерять очки. Видит этот глаз теперь по-новому: все цвета необыкновенно интенсивны, даже серое, и то кажется ему ослепительно-белым. Говорят, это от капель и со временем пройдет.