Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой

• Название: Том 1. Камни под водой
• Автор: Виктор Конецкий
• Издательство: Международный фонд "300 лет Кронштадту - возрождение святынь"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-94220-001-7, 5-94220-002-5

В книгу вошла повесть «Завтрашние заботы» и ранние рассказы, написанные в 1950 году: «В утренних сумерках», «Заиндевелые провода», «Без конца», «Последний рейс», «Сквозняк», «Петька, Джек и мальчишки», «Путь к причалу», «По сибирской дороге», «Спуститься и подняться», «Под водой», «Если позовет товарищ», «Над белым перекрестком», «Повесть о радисте Камушкине», «Две женщины», «Последняя ночь Бандита», «Из дневника боксера».

Предисловие А.Комарицына.

---

Дорога вышла к озеру. Лес поредел и помельчал. Открылся поселок — несколько улиц и труба лесопилки. Сизые, коричневатые, серые дымки поднимались над крышами и без остатка растворялись в бледно-голубом небе. Было воскресенье. Людей не встречалось.

Алексей все же нашел какого-то мальчишку, который развлекался тем, что лазал по сугробам с лыжными палками в руках, но без лыж. Мальчишка привел его к дому, где жили учителя. Несколько берез — в розовом от солнца кружеве заиндевевших тонких ветвей — стояли у крыльца.

— Красиво тут у вас, — сказал Алексей мальчишке.

— А вы, дядя, моряк? — спросил тот.

Алексей надвинул ему шапку на глаза и пошел к дому. Поднялся по скользким ступенькам, отдышался, решительно постучал.

— Да там открыто, — хихикнул мальчишка. — Внизу учителя живут, а наверху наши классы: первые и вторые. А средние вон там, — он показал палками на другой, нового дерева дом. Дверь действительно оказалась открытой. В длинном коридоре было сумрачно и казалось холоднее, чем на улице. Уже менее решительно Алексей постучал в ближайшую дверь. Долго не открывали. Потом в коридор выскочила девушка в накинутом поверх халатика пальто.

— Ой, — сказала она, наткнувшись на Алексея. — А я думала, что молоко принесли.

— Нет, не молоко, — Алексей улыбнулся замерзшими губами. — Где тут Кузьмичева живет?

— А, вы это к Наде. — Девушка посмотрела на него с любопытством. — Ее нет. Она в Лавду повезла драмкружок на смотр и вернется только к вечеру.

— Как же быть? Я с поезда, в ботинках, и замерз здорово.

— Чего быть? Посидите у нее, и все. К себе я пока не приглашаю: бедлам потрясающий. По воскресеньям я всегда отсыпаюсь. Вот ее комната, — показала она на дверь рядом.

Говорить, что это неудобно и прочее, было глупо, потому что Алексей сильно продрог и где-то надо было дожидаться вечера.

Маленькая, похожая на каюту, комната Нади была переполнена светом. Солнечные лучи, ломаясь в ледяных наростах на стеклах окна, падали на беленые стены, крашеные доски пола и, рассеиваясь, проникали во все закоулки. Правда, особых закоулков и не было. Железная кровать, стол, полка с книгами, большая печь с маленькой плитой; за марлевой занавеской перевернутый ящик, на нем ведро с водой и кастрюльки — вот и все. Из мелочей: два каких-то цветка в глиняных горшках на подоконнике, по-видимому, безнадежно завядшие; большая литография «Сиверко» Остроухова над кроватью и открытка, всунутая в уголок рамки у зеркала: поздняя осень, уже совсем голые деревья на берегу моря и дымок парохода.

Открытка была знакома Алексею. Он помнил, как они с Надей смотрели выставку в Академии художеств, а когда уходили, она попросила его купить в ларьке открытку, чтобы с ее помощью надеть боты — у гардеробщика не оказалось рожка. Алексей купил эту — с морем и голыми деревьями. Наде открытка понравилась. Она решила, что это кощунство — мять ее. И потом там, где дымок, конечно, плывет он, Алексей. Пришлось купить для бот другую открытку, похуже и без дымка.

Весь день Алексей топил печку и то читал томик Маяковского, который взял с полки, то по моряцкой привычке шагал из угла в угол и все курил и курил. Несколько раз приходила Валя — так звали соседку — и приглашала его к себе. Он отказывался и все расспрашивал о Наде. Но Валя рассказывала только всякую чепуху: у них под окнами прошлый вторник ночью волки съели собаку, а все думали, что это дерутся пьяные. Наде попадет от завуча, потому что у нее замерзли цветы, а они школьные. Вообще Надька дура, потому что после института ее посылали в три разных сельских места и везде то предлагали преподавать анатомию вместо литературы, то оказывался полный комплект учителей. А она, вместо того чтобы взять свободный диплом и устроиться в Ленинграде, поехала еще в четвертое место — сюда. Ну и, конечно, сперва ревела ужас как. И от тоски, и потом ребята в младших классах плохо понимали ее — очень сложно материал давала. Теперь ничего, привыкла и научилась, но плохо с дровами. Летом завхоз не завез — не было машины. Теперь есть машина, а там, где лежат дрова, — дороги занесло и не проехать. Приходится самим колоть горбыли от бревен, а когда очень уж не хочется — у директора колотые дрова воруют. У него много дров, так они, как горьковский Пепе у инженера, — от многого немножечко.

Алексей сказал, что этому директору надо дать горбылем по черепу. Потом выяснилось, что директор единственный мужчина в школе, да притом какой-то и не мужчина совсем, а как вареная корюшка, и они с ним что хотят, то и делают. Вот завуч — хотя и женщина, но…

Алексей сидел на корточках перед печкой и выковыривал из нее уголек, чтобы прикурить очередную папиросу, когда ему почудился за стенкой в Валиной комнате Надин голос.

Уголек вывалился из печки и быстро чернел.

Алексей все не прикуривал. Он слушал. Когда за стенкой засмеялись, ему показалось, что это смеются над ним. Минут через пять Надя вошла в комнату.

— Здравствуй, Алексей, — первая сказала она.

— Здравствуй, Надя, — он по-прежнему на корточках сидел у печки.

Надя медленно сняла пальто и откинула с головы платок.

— Ты получила эту… телеграмму? — спросил Алексей, заглядывая в топку и морщась от жара.

— Да.

— Ты не сердишься, что я так, без разрешения, приехал?

— Нет, ничего…

— Мне было здорово страшно. И только когда шел через этот ваш лесок… Потом пацана встретил с лыжными палками. — Алексей начал засовывать в печку большое корявое полено. Оно не влезало. — Вот видишь, от смущения я ломаю твою печь.

В коридоре кто-то скрипел половицами и, должно быть, отряхивал снег — гулко стукали друг о друга валенки. Где-то в доме плакал ребенок.

Надя стала греть над плитой руки.

— Не надо ломать печку. Я и так мерзну тут с утра до ночи.

Она сказала это совсем серьезно: или думала сейчас не о том, что говорила, или намеренно отказалась принять шутку.

Алексей помрачнел и встал. Надя отвернулась, провела по лицу рукой, будто стирая с него что-то. Это был знакомый жест. Так же, как привычка, войдя с улицы, разглаживать себе брови указательными пальцами, а потом прижимать ладони к щекам.

— Ну, как живешь? — спросил Алексей. Она не стала отвечать на этот вопрос, и Алексей понял, что было глупо задавать его.

— Я недавно читала о тебе в «Комсомолке». Вы где-то попадали в шторм. Ты смелый человек, Алексей.

Алексей машинально кивнул и подошел к окну. Смеркалось. От стекла несло холодом. Снег на крышах и сугробы были синими, как обертка от рафинада.

— Какой снег синий… — пробормотал он.

— Это все от мороза, Леша, — ответила она устало и присела на его место у печки.

Леша! Его давно никто не называл так, вернее, он давно не слышал, чтобы его имя произносили с такой мягкой интонацией.

Алексей круто повернулся к Наде, задел рукой замерзший цветок и опрокинул его, но успел подхватить, не дав упасть на пол.

— Зачем они стоят у тебя здесь? Ведь они уже мертвые, — сказал он и сердито отряхнул ладони.

— Говорят, что иногда они оживают весной. Только нужно подогревать воду, когда поливаешь, — ответила Надя и прикрыла дверцу печи.

Постучали.

— Надежда Сергеевна! — Плачущий голос влетел в комнату вместе с морозным паром. Алексей увидел девчонку в валенках и в лохматой ушанке.

— Плотнее дверь закрывай, — строго сказала Надя.

Девчонка послушно закрыла дверь плотнее. Надя встала, оправила платье и подошла к столу.

— Ну, что тебе, Филимонова?

— Надежда Сергеевна, за что вы мне единицу поставили?

— За то, что списывала…

— Я не списывала. — Девчонка хлюпнула носом и быстро взглянула на Алексея.

— Не лги, Филимонова.

— Я же только начала, а вы сразу и увидели, — обиженно протянула девчонка.

Алексей обрывал с цветка сморщенные листья и слушал разговор. Старый, как мир, разговор учителя с непутевым, озорным учеником. Слушал и вспоминал, как сам списывал контрольные и получал двойки, а учителя разговаривали с ним так же строго и казались ему жестокими, несправедливыми людьми. Такими, как Надя сейчас…

Она изменилась за эти годы. Пропало то непосредственное, чуточку наивное, что сквозило в ней раньше, даже если она бывала грустна или серьезна.

— Ведь мы так давно знакомы друг с другом, Надя, — начал он, когда обиженная ушла. — Так давно. Я много видел с тех пор, как мы расстались, и…

— Чего много? — перебила Надя.

— Людей. Разных людей.

— И как? — Она усмехнулась и подняла на него глаза.

— Ты совсем не можешь мне верить, Надя? Ты знаешь, почему я приехал?

— Знаю, Алексей. Но не надо о прошлом. Не надо, прошу тебя. — Она опустила голову в раскрытую на столе книжку и ладонями прикрыла глаза. — Я знаю, ты думал: я одинока, мне пора замуж. Ты приедешь, и я уцеплюсь за тебя. Раньше я не могла бы говорить такие вещи так… прямо. А теперь могу. Не думай, что я мщу тебе. Нет, Алексей, не хочу я этого. Только очень страшно… грустно, когда уходит любовь. Я долго мучилась, пока она отстала от меня, ты отстал…