Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой

• Название: Том 1. Камни под водой
• Автор: Виктор Конецкий
• Издательство: Международный фонд "300 лет Кронштадту - возрождение святынь"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-94220-001-7, 5-94220-002-5

В книгу вошла повесть «Завтрашние заботы» и ранние рассказы, написанные в 1950 году: «В утренних сумерках», «Заиндевелые провода», «Без конца», «Последний рейс», «Сквозняк», «Петька, Джек и мальчишки», «Путь к причалу», «По сибирской дороге», «Спуститься и подняться», «Под водой», «Если позовет товарищ», «Над белым перекрестком», «Повесть о радисте Камушкине», «Две женщины», «Последняя ночь Бандита», «Из дневника боксера».

Предисловие А.Комарицына.

---

Мы считаем повесть Виктора Конецкого «Завтрашние заботы» удачной попыткой в близкой нам тематике. Мы пожелали бы автору не оставлять арктической темы. О ней незаслуженно мало пишут. А она таит множество сюжетов, требующих зоркого глаза и руки мастера.

Герой Советского Союза А. Штепенко.

Капитан дизель-электрохода «Лена» А. Ветров.

Главный механик дизель-электрохода «Лена» Г. Вейнаров.

Бывший заместитель начальника 2-й антарктической экспедиции В. Мещерин.

Полярный летчик М. Каминский.

Полярный бортмеханик М. Чагин.

Журнал «Знамя», 1962 год, № 5, с. 219–222.

ИЗ РАННИХ РАССКАЗОВ

В утренних сумерках

Госпиталь стоял среди заиндевевших скал и заснеженных сопок, на самом берегу далекого северного залива. Было время сильных ветров — февраль, и штормы, почти не переставая, сотрясали стекла окон, забивая их мокрым снегом.

В палате нас было трое. Трое взрослых мужчин — офицеров, моряков. Я и мой сосед по койке слева — маленький, но грузный подводник, капитан второго ранга, — попали в госпиталь по одной и той же причине. Мы увольнялись в запас, а пока проходили медкомиссию, необходимую для получения пенсии. Подводник был известным человеком в Заполярье. В войну лодка, которой он командовал, потопила несколько больших транспортов и эскадренный миноносец.

Третьим в палате лежал майор-артиллерист. По национальности азербайджанец, майор на Севере служил недавно и в госпиталь попал из-за какого-то процесса в легких. Правда, сам он никакого процесса в своих легких признавать не желал, считал все выдумками врачей и очень торопился выписаться, чтобы скорее попасть на свою батарею. Подходил срок общефлотских призовых стрельб, а на батарее за него оставался молодой, неопытный офицер.

Днем и ночью майора донимали уколами. Уколы были безболезненными, но он их боялся, и этот страх большого мужчины перед маленькой иголкой служил постоянным источником шуток в палате. Когда майора кололи, он дергался, ругался по-азербайджански и советовал сестрам идти в подручные к мясникам на бакинский базар.

Каждая из сестер, дежуривших у нас, относилась к больному по-своему. Пожилая Валерия Львовна с усталой гримасой на лице великолепным по точности движением брала в руки шприц и всаживала иглу в загорелое тело майора. На все его причитания она не считала нужным даже пошевелить бровью. Майор искусство Валерии Львовны ценил и старался при ней держаться спокойнее. Флегматичная волоокая Валя проделывала процедуру укола неторопливо, приговаривая: «Ничего страшного, ничего страшного», и своей неторопливостью выводила майора из себя. Худенькая, некрасивая Ирина Васильевна в ответ на предложение идти в подручные к мясникам бросала шприц и отправлялась вызывать главврача.

Сценки эти вносили некоторое разнообразие в скучную госпитальную жизнь.

Однажды в штормовую, метельную ночь, когда наполненная снегом темнота особенно зло билась в окна, к нам в палату принесли нового больного. Пока носилки стояли на полу, а сестра приготовляла постель, новый больной то закрывал глаза тыльной стороной руки, то судорожно зевал, поднося сложенные горсткой ладони ко рту. Это был еще мальчишка, как оказалось — юнга, ученик моториста со спасательного судна. Лицо его было чуть скуластым, чуть курносым и вообще совсем обыкновенным, но серым от боли и усталости. Изуродованные гипсовой повязкой ноги лежали на жесткой, клеенчатой подушке. Из широких рукавов госпитальной рубахи высовывались длинные, худые руки. Эти мальчишеские руки кончались большими, уже совсем мужскими кистями, сильно обветренными и темными от той несмываемой грязи, которая впитывается в поры при длительной работе с металлом. Подстрижен был юнга в обход устава — вся голова, как это положено, голая, а над самым лбом все-таки узкая полоска волос.

Когда больного переложили на койку, санитары унесли носилки и сестра погасила верхний свет в палате, я задал ему обычный вопрос: «Что это с тобой, братец, приключилось?»

— Ноги перебило, — хриплым басом ответил юнга. — Да поморозило, — после паузы добавил он.

И больше никто не стал задавать ему вопросов, потому что за внешним спокойствием лица и за неторопливостью речи чувствовалось напряжение всех сил, которым он перебарывал боль в обмороженных ногах.

Позже я узнал, что ранение юнги — перелом обеих малых берцовых костей — произошло, когда перегружали мотопомпу с нашего спасательного судна на аварийный немецкий лесовоз при оказании ему помощи в море.

Сам Вася — так звали юнгу — ничего нам о себе не рассказывал. Первые дни он вообще все время молчал. Стонать и разговаривать начинал только во сне: то терзался оттого, что помпа сорвалась за борт по его вине — он не успел закрепить оттяжку от стрелы, на которой поднимали эту помпу; то детское, давнее воспоминание мучило его. Оно было связано с войной и оккупацией, а ожило в его памяти теперь. Юнга все просил какую-то бабку Стешу крепче завязать рот козе: если коза заблеет, подвал найдут немцы. Эти две темы упрямо сменяли друг друга каждый раз, когда юнга забывался во сне.

Слушая бред Васи, подводник переставал подшучивать над майором, а майор тайком от медиков закуривал папиросу и, пуская дым под койку и кашляя, снова и снова рассказывал нам о самом сильном своем военном впечатлении. Он рассказывал о разорванной трассами темноте, о свисте и грохоте снарядов и о людях первого броска десанта, уходящих в эту темноту, огонь и грохот. Он вспоминал десант под Расином в Корее в сорок пятом году. Десант, в котором майор был тяжело ранен и чуть не умер, оставшись один в осклизших прибрежных камнях.

Дня через три после появления в нашей палате юнги произошло другое событие — сменилась сестра. Та самая Валерия Львовна, которая великолепным по точности движением всаживала в майора иглу и которую майор уважал. Новая сестричка была молоденькая. Лет восемнадцати. Звали ее Машей. Небольшого роста, стройная, в блестящем от старательной глажки халате, она, первый раз появившись в нашей палате, покраснела, сказала «здравствуйте, больные» и сразу нахмурилась — верно, рассердилась на себя за то, что покраснела.

Однако ни эти серьезно сведенные брови, ни деловой, строгий взгляд Машиных глаз не могли скрыть ее радости и гордости от сознания первой полной самостоятельности. Маша только что окончила школу медсестер, и наша палата была первой, в которую она вошла не практиканткой, а хозяйкой и даже чем-то вроде начальника. Первый день самостоятельной работы запоминается на всю жизнь. Я, например, хорошо помню, как впервые штурманом поднялся на мостик, как первая линия рассчитанного мною курса легла на карту и как чересчур отрывисто и чересчур строго я скомандовал этот курс рулевому. Машенька тоже прокладывала сейчас по жизни свой первый курс.

— Продуть носовую, — сам себе скомандовал подводник при ее появлении и сел на койке. — О, небеснорожденная, — с веселым умилением глядя на Машеньку, начал он. — О, небеснорожденная девочка, давно ли Эскулап соблазнил вас служить ему?

— Чего, чего? — широко, совсем по-детски открыв глаза, переспросила новая сестричка и покраснела еще больше.

— Она вообще незнакома с Эскулапом, — трагическим шепотом сказал подводник артиллеристу. — И в этом ваше, майор, крупное несчастье.

— Так же, как и твое, — отпарировал тот.

— Вы все какие-то непонятные вещи разговариваете. — Машенька потупилась и ушла.

Подводник принял балласт в носовую, то есть опять лег на подушку, и долго, с глубоким сочувствием разглядывал артиллериста.

— Мой дорогой сосед, — наконец вымолвил он. — Она, эта маленькая эскулапка, по неопытности обязательно обломает о вас иглу. Поток вашей крови подхватит обломанный игольный кончик, и…

Майор нервно завозился на койке и перевернулся лицом вниз.

— Ты прав. Эти медики ходячий человек сделают совсем не ходячий, — пробормотал он в подушку.

Мы с подводником засмеялись, а Вася улыбнулся. Судя по этому, юнга сегодня чувствовал себя лучше. Раньше он не замечал наших шуток, а здесь даже заговорил.

— У вас, товарищ майор, полотенце на пол упало. — Вася показал на полотенце пальцем.

— Ничего, пусть полежит, отдохнет немножко, — расстроенно ответил артиллерист.

До обеда, перед которым всем нам без исключения, по заполярному госпитальному правилу, делали вливание глюкозы с аскорбиновой кислотой, майора кололи уже дважды. Маша делала укол сердитому и нетерпеливому больному не без смущения и трепета. Тот, конечно, сразу же почувствовал это.

— Чего копаешься? — спрашивал он Машу. — Дергай скорей назад, слышишь?

— Да вы не волнуйтесь, — говорила Маша, часто моргая. — Все будет хорошо. Вот. Вот и все. Сейчас йод только. — Пузырек с йодом дрожал в ее левой руке.

— Плохо делаешь. Дрожишь вся. Не хочу, — злился майор. — Доктору пожалуюсь.